– Думаешь, откуда здесь взяться Ауслендеру? А нашего брата всюду хватает. Сам я тут не первый год – привык, мхом покрылся – в общем, замаскировался. И это вот, – он зыркнул через губу в направлении крестика, – и это, – он повертел перед вьюшинским носом руками в мозолях, а после их зачем-то понюхал. – А куда денешься? Тутошний народ консервативный, замкнутый, всякие новшества не приветствует.
Вьюшин с тревогой внимал собеседнику, который сочетал в своей речи нарочито простецкие выражения с привычными, видимо, прежде интеллигентскими словечками. Ассимиляция казалась успешной, но только на кой черт она понадобилась в действительности?
– И что же вас сюда привело? – осведомился Вьюшин небрежно.
Ауслендер вздохнул и тоскливо поглядел в заляпанное окно.
– Завод тут есть, – ответил он сумрачно. – Может, слышал? В свое время напакостили, потом пришла пора изучать последствия. Сам завод-то уж давно стоит без дела, а я все как бы при нем – оцениваю экологию, анализирую, пробы беру и знаю, что все это зря, никому не нужно. Но деньги, что удивительно, платят, – Ауслендер озадаченно пожал плечами. – Вся страна, понимаешь, на хлебе и воде, а мне что ни месяц – то перевод, – в доказательство он пошлепал по карману пиджака. Тут только Вьюшин отметил, что на Ауслендере полосатый пиджак – в таком-то пекле.
Вернулся водитель, озлобленно плюхнулся на свое место, рванул рычаг. Автобус, полностью соглашаясь с его настроением, огласил площадь сердитым рокотом. Где-то заорал петух. Сложились гармошки дверей, колеса обреченно провернулись, и поездка началась.
Понимая, что Ауслендер рано или поздно возобновит расспросы, Вьюшин принял решение перехватить инициативу и слегка раскрыться.
– Не знаете такого Дуплоноженко? – спросил он негромко, чтоб не услышали другие. – Я в самом деле приболел – печенка ни к черту. А он обещает помочь.
Ауслендер выпучил глаза.
– Эва! – протянул он. – Так ты к Дуплоноженко! Как не знать, – сосед отвернулся. – Кто его разберет – может, и будет тебе польза. А что – ты совсем ничего о нем не слыхал?
Вьюшин покачал головой. Ауслендер подался вперед.
– Я тебе сразу скажу, парень: общество у них. Человек с десяток наберется, – и замолчал.
– Что, секрет какой-то? – спросил Вьюшин.
– Не без того, – Ауслендер что-то соображал. – Знаешь, гость столичный, лучше я пока помолчу. Вдруг у них что-то дельное, а я тут тебе возведу с три короба напраслины. Но, понятно, будь начеку. Сам я давно к ним приглядываюсь, да все не решаюсь обратиться. Тяжел стал на подъем, – он виновато усмехнулся. – Вот что: личность ты новая, взгляд у тебя свежий, сторонний – посмотри, послушай, и если найдешь у них что здоровое, шепни мне, старику. Договорились?
Вьюшин рассеянно барабанил пальцами по крышке чемодана.
– Так я и знал, – молвил он удрученно. – Секта. Заманивают лохов. Ну, назвался груздем…
– Да ты погоди ярлыки раздавать, – перебил его Ауслендер. – Все не так просто. Есть у нас такой Выморков, скотником работает. Пил он крепко, даже бывалые мужики диву давались. Все на нем крест поставили, только начал к нему Дуплоноженко ходить. Раз зашел, второй, смотрим – притих человек, вроде как и за ум взялся, – тут в голосе Ауслендера прорезались неуверенные нотки. – Короче, будто подменили Выморкова. С этим делом, – Ауслендер гулко щелкнул себя по горлу, – завязал бесповоротно. Правда, от Дуплоноженко теперь ни на шаг, сделался чем-то вроде правой руки. Эх, знать бы, что теми руками творится…
Вьюшин, даже находясь одной ногой в могиле, не удержался и снисходительно поморщился. Убежденные героинщики видят себя высшими существами, приближенными к надмирной истине и почитающими разум. Тех, кто предпочел алкогольное свинство, они не считают людьми. И Вьюшин, хоть и успел убедиться в ложности подобных воззрений, не смог избавиться от высокомерного чувства превосходства над неизвестным ему Выморковым.
– Что ж, я вам расскажу, – Вьюшин выдавил улыбку. – Если, конечно, будет что рассказывать.
Ауслендер внезапно напрягся, и всякая задушевность улетучилась из его тона.
– Расскажешь, не расскажешь – это твои дела, – заметил он холодно. – А мое дело – сторона. Мне бы не хотелось, молодой человек, чтобы ваши благодетели узнали про мой интерес. Тем более, что интерес этот сугубо обывательский.
Вьюшин пожал плечами, отвернулся, вслушался в радиопередачу, включенную шофером. Некто заоблачный вещал насчет судьбы России, которая вот-вот решится в регионах.» Может быть, – подумал Вьюшин. – Что мы знаем о регионах? Ведь даже в этой дыре плетутся какие-то интриги, плодятся тайны… того и гляди, своя коза ностра объявится. В самом деле – сидит себе какой-нибудь таежный теоретик-самоучка, да изобретает что-то типа охренительного сверхлуча – и всем абзац».
Он задремал, потом заснул всерьез и видел яркие, цветные, отвратительного содержания сны.
4
Теоретик действительно был: Газов-Гагарин, сорокатрехлетний фельдшер. Одевался и держался он так, будто жил на исходе девятнадцатого века и был из народников-разночинцев с явным тяготением к терроризму и бомбометанию. Чахоточного вида, очкастый, с длинными патлами, замотанный в шарф, он считался идеологом общества Гептарха. Он первым изложил теоретические основания общества письменно, благо обладал зачаточными естественнонаучными познаниями. Как иногда случается, этот недоучившийся угрюмец попал в яблочко, и его мрачные дикарские сентенции вскоре получили всеобщее признание.
Газов-Гагарин пришел к Дуплоноженко в час вечерней молитвы. Хозяин восседал на лавочке в углу, закинув ногу на ногу, и сосредоточенно, с достоинством созерцал старинные образа вкупе с фотографическим портретом Фреда Меркьюри, гениальной и гомосексуальной рок-звезды. Горела лампадка, указательный палец Дуплоноженко то и дело отрывался от лежащих на коленях собратьев и выставлялся вверх, как бы отмечая наиболее важные моменты в немом диалоге равных. Вошедший деликатно кашлянул. Дуплоноженко медленно нацепил очки и обратил к фельдшеру невозможный круглый лоб.
– Уже восемь, – напомнил Газов-Гагарин.
Дуплоноженко молча смотрел на него.
– Замечен ненашенский, – Газов-Гагарин улыбнулся торжествующей улыбкой.
Хозяин затаил дыхание.
– Ну?
– Все к тому, что к нам направляется, – фельдшер скромно потупил взор, словно и не он принес важную, долгожданную весть. Каждый вечер, с восьми часов начиная, Дуплоноженко ждал гостей. И вот уже много прошло вечеров, но никто к нему не ехал.
Он бросился к шкафчику, выдернул картотеку – длинный ящик с бумажками.
– Так, – бормотал он возбужденно. – Кто бы это мог быть? Седьмой? Сто восемнадцатый? Ах, чтоб это был сто восемнадцатый! Такая фигура! Постой-ка – может, девяносто девятый?
Забыв о фельдшере, Дуплоноженко разложил на столе с дюжину карточек, где значились имена и адреса. Все эти номера когда-то наткнулись на объявление Дуплоноженко и написали ему письма. И всем номерам были посланы в ответ приглашения, сделаны деловые предложения и обещаны серьезные выгоды.
Газов-Гагарин подошел к окошку, выглянул. Дом стоял на холме; далеко внизу, в самом начале извилистой грунтовой дороги показалась неуверенная фигурка приезжего.
– Что-то ищет, – проговорил фельдшер, наблюдая.
Дуплоноженко, не в силах себя сдержать, прыгнул обратно на лавку и уставился на портреты и лики, ища поддержки.
– Нацеди-ка ковшичек, – произнес он сквозь зубы.
– Ковшичек? – Газов-Гагарин устрашился. – Целый?
– Ну да, – кивнул Дуплоноженко, не сводя с икон глаз. – Делай, что говорят.
Газов-Гагарин, помявшись, спустился в погреб, чем-то погремел и вылез с ковшом, полным прозрачной, чистой воды.
– Давай сюда, – Дуплоноженко не глядя протянул руку, принял ковш, медленно поднес к толстым губам и начал пить. Фельдшер стал отступать к двери, с ужасом взирая на него. Каждый глоток давался Дуплоноженко с трудом и он делал долгие паузы.
– Я пришел без чемоданчика, – предупредил Газов-Гагарин. – Может, хватит? Ведь не откачаю.
Тот не отвечал и все продолжал тянуть воду; огоньки свечей одобрительно подрагивали; Николай Угодник, покрытый копотью, сверлил богомольца нездешними очам, силясь со своего возвышения проникнуть в строй его мыслей и надоумить, коль сыщется хоть малая возможность это сделать. Когда наконец раздался звонок, рука Дуплоноженко не дрогнула, он выпил последние капли и повернул к Газову-Гагарину раскрасневшееся лицо.
– Открой, – приказал он сипло. – И не очень скачи перед ним, соблюди солидность.
…Вьюшин томился возле калитки, не решаясь снова нажать на позвоночный пупок. Ему не слишком нравилась эта осовремененная изба, и он в который раз раскаялся в своей больной доверчивости.«Вырезать всех, если лажа, – вдруг явилась ему сумасшедшая мысль, – забрать барахло и слинять. Кого искать-то?» Вьюшину пришли на память многочисленные сообщения о примитивных убийствах и грабежах, о непойманных душегубах. Никто и искать не будет. Но тут он вспомнил про Ауслендера и чертыхнулся – надо ж было ему открываться! Кто, спрашивается, тянул за язык?
5
Ауслендер, покинув автобус, степенно зашагал домой. Дом его был почти такой же, как у Дуплоноженко, только более старый и дряхлый. Несколько лет тому назад, сразу перед прибытием Ауслендера в поселок, руководство купило дом специально для него – да что там купило, забрало практически даром. Однако в скором времени ветхая изба, ничем – разве что убожеством – не выделяясь снаружи, внутри волшебно изменилась, оставив всяких Дуплоноженок далеко позади. Правда, об этом не знал никто – жилище изменилось не просто внутри, но даже слишком внутри: основные изменения сосредоточились в погребе.
Войдя в комнату, Ауслендер аккуратно поставил в угол сумки с покупками, похлопал себя по карманам – не забыл ли сигареты – и быстро спустился вниз. От слегка хмельного, добродушного краснобая ничего не осталось. Увидь его сейчас недавний попутчик – пришлось бы снова и снова жалеть об опрометчивой откровенности. Малейшие проявления душевной широты сползли с лица бесплотными потеками, зрачки стали глубже, слабая улыбка могла, скорее, обратить в паническое бегство, чем вызвать на разговор. Ауслендер закурил, уселся в кресло, привычным движением утопил кнопки монитора и процессора. Компьютер хрюкнул, экран залился краской. Ауслендер выщелкал десяток-другой кодов, проник в раздел «досье», на секунду задумался. Обнаружить что-то под грифом «А» маловероятно. Вьюшин даже для списка D представлялся мелким, если уж искать, то не выше литеры F, а то и вовсе окунуться в безбрежное, внешне законопослушное быдло. Ауслендер тюкнул F, пришпорил бегущие строки – так и есть, сведения отсутствуют. Ладно, попробуем G. Но только в списке Н отыскался невзрачный, пропащий гражданин Вьюшин Владимир Владиславович, не замеченный ни в чем серьезном, кроме необоримой тяги к наркотическим радостям. Ауслендер, спокойствия ради, пошарил еще кой в каких закоулочках, о которых не каждый чекист имеет понятие – пусто, как и следовало ожидать. Ну что же, будем работать с тем, что нашли. Он начал настукивать рапорт, начинающийся словами: «Сообщаю, что Вьюшин Владимир Владиславович, категория Н, индекс 19088, прибыл в Z сегодня вечером, имея целью установить контакт с подконтрольным объектом. Вьюшин прибыл якобы для лечения больной печени, будучи приглашен объектом лично. Из 1215 респондентов, с которыми объект пытался наладить переписку, Вьюшин на момент подачи рапорта единственный, кто воспользовался приглашением. Не имея возможности лично внедриться в окружение объекта по причине высокого риска для здоровья, нахожу перспективным использовать Вьюшина В. В. в качестве осведомителя. При первом удобном случае планируется забор биологических проб…»
6
Вьюшин подозрительно рассматривал лобастого, напряженного мужичка в телогрейке. Дуплоноженко молчал, пытаясь гипнотически воздействовать на гостя тяжелым, значительным взглядом. Мимо Вьюшина мягко прошел человек, отворивший ему калитку – сутулый доходяга из той породы, что высасывает сигарету в две затяжки, – прошел и уселся на лавку рядом с хозяином. Глаз доходяга не поднимал, внимательно изучая свои сцепленные кисти.
Сзади стукнула дверь: явился Выморков.
– Послушай, гражданин иллюминат, – начал он еще с порога, обращаясь к Дуплоноженко, но сразу осекся при виде постороннего. Однако назад не повернул, а протопал по-деловому к образам, перекрестился на Меркьюри, сел на лавку третьим и выжидающе вытаращил на Вьюшина глаза. Вьюшин обратил внимание, что лицо у него такое, будто в кармане день и ночь хранится что-то интересное, вкусное, и Выморков всегда ходит с таким лицом.
Газов-Гагарин вкрадчиво спросил:
– Чем обязаны визиту далекого гостя?
Вьюшин вынул из-за пазухи конверт, подал фельдшеру. Тот передал письмо хозяину, и Дуплоноженко, не читая, положил верительные грамоты на стол.
– Наверно, я к вам, – объявил Вьюшин с сомнением и робко шагнул к Дуплоноженко. – Вы писали, что можете помочь мне с решением маленькой проблемы…
– Наркотики, – полуутвердительно кивнул за Дуплоноженко Газов-Гагарин. Вьюшин, проклиная все на свете, улыбнулся злой и виноватой улыбкой, быстро взглянул на фельдшера, затем – на безмолвного скотника.
– Здесь все свои, – донесся, словно из бочки, голос Дуплоноженко.
– Соборность, – тотчас уточнил Газов-Гагарин и развел руками. – Всем миром навалимся и одолеем лихо.
Вьюшин в ответ ничего не сказал. Теперь его взгляд был прикован к образам, и Дуплоноженко проследил за направлением этого взгляда. Он тоже заглянул в демонические очи певца и непроизвольно умилился. Пальцы скрючились в юродивую щепоть, потянулись к челу.«Все понятно», – Вьюшин принял окончательное решение и прищурился. Выморков, глупо разинув рот, пялился на чужака. Выражение лица изменилось: перед Вьюшиным сидел изумленный кретин, который только что отплясывал «лапти да лапти» и схлопотал поджопник.
– Я ошибся, – четко и внятно произнес Вьюшин, еще не до конца отдавая себе отчет в масштабах несчастья. До сих пор надежда, хоть и полумертвая, поддерживала во Вьюшине жизнь, разум его не был готов так вот сразу расстаться и с тем, и с другим.
Дуплоноженко пошевелился.
– Обожди маленько, – предложил он с участием. – Встречают по прикиду, провожают по понятиям…
Вьюшин не собирался его слушать.
– Водички испить не найдется? На дорожку? – голос его зазвенел.
Безумная троица застыла, словно услышала нечто невероятное.
Дуплоноженко провел языком по губам.
– У нас централизованное водоснабжение, – сказал он напряженным голосом.
Фраза показалась Вьюшину неуместной, но что здесь было уместно – включая его самого? Поначалу он подумывал, несмотря на очевидное слабоумие аборигенов, напроситься переночевать, да и с этой идеей решил расстаться. Как-нибудь перекантуется до утра, ну их к Богу в рай.
Газов-Гагарин встал, куда-то вышел и скоро вернулся с ковшиком.
– Пейте, если хотите, дело житейское, – сказал он, усугубляя несуразицу.
Вьюшин осторожно взял ковшик, поднес ко рту. Остальные с наигранным безразличием стали глазеть кто на что. Гость взглянул на воду повнимательнее, ничего худого в ней не нашел и начал пить. Когда ковшик опустел наполовину, Газов-Гагарин деликатно вынул его из рук Вьюшина, а немногословный Выморков сказал, как отрезал:
– Ну вот и ладно, мил человек. Ошибся, не ошибся, а отдохнуть с дороги всякому нужно. Ночь переночуешь, а утром на свежую голову изложишь, как решил.
Вьюшин попытался возразить, но тут гостеприимные хозяева вдруг как с цепи сорвались: загалдели хором, повскакивали с мест и дружно заверили странника, что он и думать не посмеет куда-то идти в такую темень, что это не по-людски. Вьюшин растерянно отгораживался локтем от их наскоков и постепенно сдавал позиции. Когда все они были сданы, он испытал облегчение, поскольку дьявольски устал и был готов, если честно признаться, заночевать хоть в тюремной камере.