Наблюдая за сотнями несчастных, волею злой Судьбы и злых людей потерявших дом, близких, родину, а в ближайшем будущим, весьма вероятно, и самое жизнь, я испытывал непростые чувства. Да гуманность вопиет. Моя душа, душа человека, пусть и несовершенного, но все-таки свободного общества, полна глубокого возмущения, даже гнева. Тщетно успокаивать себя мыслями, что черных невольников не менее цинично продают на аукционах в цивилизованных Северо-Американских Штатах, а доля фабричных работников в Англии и моей родной Шотландии не многим завиднее.
Есть, правда, иной аргумент, куда более серьезный. Попавшие в плен принадлежат к враждебному племени. Если бы победа досталась им, точно так же на главной площади продавали бы рабов, но уже других. Здешние обычаи и традиции ничуть не гуманные европейских.
Поневоле начинаешь испытывать презрение и даже ненависть к сочинителям «африканских» романов, где высшей доблестью героев является отстрел беззащитных зверей и «диких негров», остальные же страницы посвящены описанию красот природы и поискам разного рода реликвий и сокровищ, чуть ли не копей царя Соломона. Так и хочется увидеть этих писак с деревянными колодками на шее!
Красная земля миомбо и вправду одно из лучших созданий Творца. И на этой красной земле сейчас сидят в ожидании бедственного пути в никуда сотни Божьих образов и подобий. «Видел я зло под солнцем», – изрек Соломон, сын Давидов.
Преподобный Ливингстон в одной и наших бесед решительно заявил, что будет лично (!) освобождать всех встреченных им невольников, используя авторитет правительства Ее Величества, а если понадобиться, и вооруженную силу. Порыв благой, осталась лишь пожелать ему удачи.
Вместе с тем, проблема рабства негров не так проста. Об этом мы неоднократно беседовали с Мбомо, знающем о рабстве не понаслышке. Сегодня беседа наша была продолжена и привела к неожиданным выводам.
Отмечу вначале, что Мбомо – личность непростая. С немалым трудом уговорил он меня называть его в присутствии иных европейцев «слугой». На мой решительный отказ, он не без смеха заметил, что должно считаться с предрассудками диких племен. Возразить было нечего.
С Мбомо мы друзья уже много лет, еще со времен путешествия по джунглям Судана. Надеюсь, при всем его презрении к дикому племени европейцев, Мбомо делает некоторое исключения для своего друга Рича.
Мбомо добавляет: «И для доброго доктора Джо». Ливингстон ему тоже пришелся по душе.
Определенно знакомый с рабством, Мбомо должен, казалось бы, с понятным чувством относиться ко всему, что имеет отношение к торговле людьми. Работорговцев он и вправду ненавидит, но еще больше не любит тех, кто непосредственно продает невольников. Это не только местные вожди. Женщина, продавшая дочь мистеру Зубейру, сделала это без всякого принуждения, причем, явно не умирая с голоду. Между прочим, сегодняшние невольники – такие же точно макололо, как и те, кто их пленил.
Но даже не это главное. Мбомо неоднократно спрашивал меня: «Что бы делали с пленниками, если бы их НЕ продавали в рабство?» Ответ слишком очевиден. Невысокие здешние урожаи и постоянный падеж скота из-за мухи цеце приводят к изрядному переизбытку населения. Это странно слышать тем, кто видел Африку лишь на географической карте, но сие действительно так. Негрские племена воюют часто, не столько за добычу, сколько за землю, необходимую для сельскохозяйственного труда. Люди НЕ нужны. В случаях, когда рядом не оказывается невольничьего каравана, их судьба предопределена.
Мбомо идет в своих рассуждениях еще дальше. По его мнению, многовековая работорговля, начатая еще арабами, спасает Африку от худшего – перенаселения, кровавых междоусобиц и голода. Избыток людей регулярно изымается, причем гибнут далеко не все.
Я не знал, что ответить. Кажется, Мбомо слишком увлекся идеями преподобного Мальтуса, о коих я как-то ему поведал. Признать благодетельность рабства, которое веками забирает у Африки сотни тысяч, если не миллионы, ее сыновей и дочерей, не могу. Вместе с тем, мне хорошо известна страна, где в свое время люди были тоже НЕ нужны. Это наша Британия, уничтожившая свое крестьянство в правление Тюдоров, когда овцы съели людей. Примечательно, что первые рабы, которых Англия отправила в колонии, были не черные, а белые. Не испанцы, не бунтовщики шотландцы, не ирландцы даже – англичане.
Виденное и слышанное сегодня напрочь отбивают охоту к описанию разных мелких происшествий, равно как встреченных по дороге животных и растений. Начинаешь думать о том, КОМУ понадобятся наши открытия, наши с таким трудом составленные карты. Кто пройдет по просторам южноафриканского «блюдца», следуя моему маршруту? Работорговцы? Гренадеры Ее Величества? Янки со своим «бизнесом»?
Даймон, не иначе проявив мистическую чуткость, не беспокоил меня сегодня. Я был ему за это весьма благодарен, но ближе к ночи начал волноваться. Поистине странно – волноваться за того, кто уже находится в мире духов! Однако, это так. Кто ведает, какие испытания ждут нас за роковой неизбежной чертой?
Вспоминая наши беседы, я внезапно пришел к странному, даже невероятному выводу. Мой Даймон, судя по всему, считает умершим отнюдь не себя, а, как это ни дико, меня (!!!). Не ведаю, что могло послужить основанием для такого заблуждения. Поистине даже духи не всеведущи.
Дорожка 2. "Gladno srdce («Hangry Heart»). Эмир Кустурица и «The No Smoking Orchestra».(3`48).
Из саундтрека к фильму «Жизнь как чудо». Знатоки до сих пор спорят, много ли потерял Кустурица, поссорившись с Бреговичем. Но эта вещь в любом случае хороша. Очень выразителен женский голос.
Плачет девушка, всхлипывает, слезы вытирать не пытается. Тушь на ресницах потекла, на щеках черные пятна, которое на левой – размазано, клякса кляксой.
– Ой, кто же я тэпэр, Алеша? Кто ж я…
Вокруг люди, полна остановка. Трамвая давно не было, хотя и час пик. В сторону не отойдешь, мокрый снег всюду. С утра потеплело, заскользили подошвы по мокрому льду.
– Алеша, Алеша…
Как утешить? В кресло не усадишь, воды не поднесешь. Даже не обнимешь, неудобно среди людского наплыва. Со стороны глянут, сразу решит: обидел студент очкастый девушку, довел чуть не до истерики. Сразу видно, интеллигент!
Район рабочий, не жалуют здесь очкатых умников. Смена закончилась, трудящиеся домой едут, трамвая нет, все злые, усталые.
– Алеша, может мэни с города уехать? Тильки куда? Знову в Тростянец? А там що?
Плачет Варя. И как помочь?
Мобильный телефон Алексей включал редко. Звонили ему раз в месяц, не чаще, к тому же риск – купил с рук, модель старая, хоть в музей сдавай. Литиевые батареи, и то спасибо, заряжается без проблем. А с SMS-ками беда. Так что работала мобила в режиме почти одностороннем. Включил, позвонил, снова выключил, порадовавшись, что работает.
А тут словно чувствовал – перед второй парой кнопку нажал, блокировку клавиатуры поставил, спрятал во внутренний карман. И надо же – как раз после третьей Варя позвонила. Впервые, кстати. Номер Алешиной мобилы у нее имелся, но только на всякий пожарный, потому как дорого. Алексей сам ей звонил – на фабричный коммутатор. «Третий цех, пожалуйста…» Поэтому сразу понял, пока телефон доставал – пожар, не иначе. Тем более, в ссоре они. Значит и вправду, припекло.
Встретились на трамвайной остановке. Рельсы налево, рельсы направо, за дорогой – склон, поросший редкими соснами. Почти парк. Летом там хорошо: белочки бегают, дух смоляной всюду. Остановка же самая обычная – будка, чугунные скамейки, даже в жару не сядешь. И народищу полно.
Тоже странность, между прочим. Варя на остановках свидание не назначала. Просто говорила: «Приходь, сегодня вильна». Гулять иногда гуляли, конечно, не зимой же по гололеду!
Как ни спешил Алеша, Варя все равно раньше пришла. Его увидела – плакать стала. Почти не прячась, в голос.
– Зробы что-то, Алеша! Я же теперь жить не смогу. Я ж грязная, хуже шлюхи!..
В первый миг Алексей растерялся, понять не мог. Мысль дурацкая мелькнула: из-за сережек все. Повелась Варя на золотых колечках, сейчас денег просить станет. Глупость, конечно, только из-за этой глупости они уже поссориться успели.
Обнял ее Алеша, чужие взгляды проигнорировав, прижал к груди. Варя словно ждала – ткнулась мокрым носом ему в ухо.
– Алеша… Яка я дура, Алеша!
– Начальник мий, хач поганый. Денег не дал, обещал только. Мы ж с ним до этого тильки у кабинете, а тут говорит – домой ко мне идем. Свято, говорит, у него, праздник. Приходь, погуляем. До меня брат мой заглянет, он – вэлыка людына, в милиции служит. Я, дура, взяла и пришла. Думала, даст денег, обещал ведь …
Всхлипнула Варя, вновь холодным носом уткнулась. Алеша поглядел вверх, на серые тучи, погладил девушку по грязной щеке. Затем не удержался, взглядом по ее уху скользнул. Нет сережек, только дырочки знакомые.
– Они оба пьяные были. Им же, хачам, пыты, вроде как, нельзя, а они все одно пьють. Потом третий пришел, тоже хач, у форми милицейский. С братом начальника разом служит. Я уйти хотела, испугалась, а они дверь заперли. Говорять: не выпустымо, прямо тут лягай…
Дернуло Алешу, болью ударило. Ясное дело, дура она, Варя, думать надо, к кому в гости ходишь. Но разве в том дело? Варя – его девушка, он же…
– А мент, который брат його, грозить стал. Без прописки останешься, я швыдко устрою, у меня все схвачено…
Странное Алеше вспомнилось – ни к месту, не ко времени. В Днепропетровске дело было, в школьные годы. Зашел как-то Алеша на кладбище, у бабушкиной могилы убраться. Осень, листья нападали, отец как назло опять в запое… Алеша помахал веником, поставил две астры в стеклянную банку – и обратно пошел. Дорога через главную аллею вела, где большое начальство вкушало вечный покой. Как раз угадал: похороны, да не простые. Оркестр медью гремит, высокий чин с деревянной трибуны слова прочувственные из пуза выдавливает. Толпа – почти все в форме, знакомой такой. Наша служба и опасна и трудна!
Все как обычно, если бы не самосвал. Прямо тут стоит, на аллее. А в самосвале кузов чем-то серым полон. Пригляделся Алексей: бетон. Не поверил сперва, головой помотал. Зачем бетон на похоронах? Потом сообразил, охнул…
Не выдержал, к дядьке-могильщику подошел. Тот в сторонке стоял, смолил папиросину – ждал, пока начальство выплачется. Кивнул Алеша на самосвал: в чем, мол, дело?
Могильщик понял, усмехнулся криво:
– Гадов всегда заливают. Не встанет, так выкопают.
Покосился на дядьку Алеша. То ли шутит, то ли нет, поди пойми. Может, шутит, только машина с бетоном – точно всерьез.
Долго у Алеши самосвал стоял перед глазами. Потом стерлось все, ушло, а сейчас вспомнилось.
– Я ж теперь, Алеша, хуже шлюхи. Они ж со мной всё робылы. Представляешь, всё! Уси трое! А потом сказалы, что ще меня покличуть и тогда денег дадут, если я на все згодна буду. А начальник, хач вонючий, смеется. Нам, каже, понравилось, а тебе? Иди, умойся! Умылась я, Алеша…
Закрыл Алексей глаза, словно в черную ночь ныряя. Только не темно там было: увидел он Варино лицо. Не в слезах и грязи, а счастливое, спокойное. «Малю-юня! Мой малюю-ю-ня!»
Самый страшный гнев – гнев бессилия. Ничего не исправишь, никого не спасешь, даже не отомстишь…
«Гадов всегда заливают». Эх, бетона бы!
– Ты только ничого не робы, Алеша, не звязуйся с ними. Я тебе рассказала, потому как некому, а мне плохо, так плохо! Может, справди домой вернуться? Мени начальник обещал, что в магазин устроит продавщицей, у него знакомых в фирмах разных полно. Или в кахве какое. А його брат, милиционер который, говорят, над наркотиками главный…
– В смысле? Наркоманов ловит?
– Ой, Алеша, ты прямо как дытына. Наркотиками они торгуют. И через цыган, и через аптеки. Или не слыхал? Цэ – страшни люди, хуже банды. Я тебе рассказала, но ты ничего не робы, Леша, не звязуйся. И я мовчать буду, никуда мне не деться, не хочу в Тростянец повертатыся. Що я там буду делать, шлюха пидтоптана? Плохо мне, Алеша, пожалий, пожалий…
Дорожка 3. «Профессионал». Эннио Марриконе. (5`06).
Из саундтрека к одноименному фильму. Смертник идет по пустыне, а впереди нет ничего, кроме мести, мести, мести…
Алеша набрал в поисковой системе «Как убить мента», за «мышь» поудобнее взялся. Ищем? Пальцем на левую клавишу нажимая, спохватился: почему именно мента? Начальничка бы Вариного перво-наперво ущучить, а лучше всех сразу, оптом.
Ладно, что там преложат? Ищем!
Экран моргнул, подумал секунду-другую – и результат выдал. Вздохнул Алексей: точно, в стране советов живем. Вон, сколько подсказчиков!
Читать? Стоит ли?
В интернет-кафе народ битком набился. Вечер, но не поздний, самое время в Сеть заглянуть. Повезло, не пришлось долго ждать, почти сразу место освободилось.
Сюда, в знакомую «точку», что совсем рядом с университетом, Алексей Лебедев и отправился, после того, как Варю до знакомого общежития проводил. Куда еще идти? Не в пустую же комнату, чтобы волком там выть?
За окном – тьма холодная, к ночи подмораживать начало… Поглядел Алеша по сторонами, задумался. Интересно, что люди в Сети ищут? Наверняка что-нибудь невинное вроде реферата по истории Украины. Но кто знает, чужая душа – потемки. Кому мента убить, кому доцента зарезать…
Ну, что там?
Особой наивностью Алексей Лебедев не страдал. Как раз в меру для двадцати лет и неоконченного высшего. Понимал: никого не убьет, даже пытаться не будет. Потому что не сможет, а сможет – поймают. Сразу и без разговоров. И что за дурь – вендетту устраивать? Если Варя за какие-то сережки… Тоже не вчера родилась!
И все равно – гадко. Словно его самого, Алексея, в дерьме вываляли и сверху сапогами прошлись. Как те парни из Десанта. Только возле телецентра, считай, глупость вышла, а здесь… И здесь – глупость. Дура Варя, сама виновата!..
…Купил бы ей сережки, глядишь…
Поморщился Алеша, тоскливые мысли отгоняя. Вон, как все просто – тысяча и один совет насчет ликвидации стражей правопорядка! А если про Президента спросить? Только без пользы все, даже если всерьез. Всерьез – это снайперская винтовка, «адская машина», пистолет «Макаров» хотя бы.
Оружие – настоящее, боевое, Алексей Лебедев за всю жизнь держал в руках раз десять, и то на военной кафедре. Именно держал – стрелять довелось лишь однажды. Не попал, понятное дело. Таких не берут в руководители областного подполья!
Вновь поморщился Алексей, скривился. Шутят же, идиоты! Вчерашнее письмо задавил сразу, только по привычке глянул на обратный адрес. Мог не трудиться – вместо адреса непонятно что, не с ящика посылали. Само собой…
Письмо стер – и не вспоминал почти. Что вспоминать? Все вокруг есть, подполья не хватает. «В связи с ухудшением политической обстановки в стране…» Она, обстановка, уже пятнадцать лет только и делает, что ухудшается!
Пробежался взглядом «товарищ Север» по разноцветным строчкам, очки снял, протер. Чушь! Половина – цитаты из книжек, половина – вопли с форумов. Или шуточки. Что, мол, подумаешь, если с утра убитого мента увидишь? Хорошо день начинается, подумаешь.
Смешно. Ха-ха – три раза.
Ничего ему не сделать – и Варе никак не помочь. Домой, в Тростянец, не хочет, значит, придется вновь мерзавцев ублажать. Может, вправду на сережки расщедрятся!
Будь он и в самом деле вождем подполья! «Гадов всегда заливают»… Не встали бы, не выбрались!..
Алеша понял – лучше не думать, а если думать, то о другом. Отвлечься бы, мозги занять, только чем? Новостями разве что. Набрал адрес, который первым вспомнился, подождал, пока монитор моргнет…
Когда настроение плохое, новости лучше не слушать и не читать. Все кажется: дурью мается народ. Дюжина партий на «Отечество и Порядок» в суд подает неясно за что. Заявление недодавленных правозащитников – тоже про «Отечество и Порядок». Здесь уже понятнее: оболгали бедных борцов за права, оклеветали аккурат в прямом эфире, заграничные гранты помянув. Не просто, с адресами, с цифрами. Нацизм в чистом виде!