Ведьменыш - Шишкин Олег Анатольевич 5 стр.

– Не надо, нет, я не такая… Ой, что это?

Но сопротивлялась только миг. Шофер грубо и жадно впился ей в губы.

Затем открыл дверь, и через маленький лужок они без слов прошли в лесопосадку.

Словно врач, он привычно предложил ей опереться о березу, а потом, обняв сзади, расстегнул пуговицу на джинсах, сам спустил, сдвинул трусики…

Отдышавшись, Николай признался: «А я, когда в кафешку зашел, зыркнул на тебя и подумал: девчонка-то шуганая какая-то. Ну что, будем дружить?»

Оля улыбнулась.

5

Было уже достаточно темно, когда на стекле появились капли мелкого дождя, и Николай включил дворники. На спидометре было под восемьдесят. Мотор гудел ровно.

Дождь скоро перешел в ливень, и надо же было такому случиться, Николай вдруг увидел, как прямо в центре картофельного поля, мимо которого мчалась машина, шарахнула молния. Потом вырубился приемник и раздался удар грома.

– Мать честная, – пробормотал Николай, – так ведь и до плотины не добраться. Он вспомнил, как шоферня рассказывала ему недавний случай на трассе, когда в грозу один из трейлеров загорелся и погибли двое работяг.

– Не люблю я дождь, – признался он Ольге.

Ливень незаметно кончился.

Задумавшись, Николай пропустил поворот на Кизильское-Бреды и теперь ехал по совершенно незнакомому новому шоссе. Он вспомнил: где-то тут должна быть новая транзитная трасса на Казахстан. Та самая, которая аккурат в обход Бредов и бежала.

Дорога была безлюдна, но Николая это не смутило. Он чувствовал: километров через 10–15 должен выехать на трассу, уходившую к Магнитогорску, а оттуда к Челябинску.

Часы на панели показывали ровно 00.00.

Когда Николай инстинктивно взглянул вправо, его охватило изумление. Он увидел, как птицы, спавшие в лесу на склоне заброшенного угольного разреза, единой стаей взмыли вверх. А над кронами деревьев откуда-то с востока появилось странное розоватое сияние, словно перед восходом. Оно подсветило деревья, которые стали отбрасывать длинные тени на шоссе.

И вдруг над рощей всплыл шар. Огненные разводы мерцали на корпусе, лучились диковинными молниями и зигзагами.

Сфера пульсировала!

Сфера дышала!

Сфера подпрыгивала и крутилась волчком!

Ольга, заметив аппарат, открыла рот.

Застыв над лесом, шар вдруг ударил по глазам лучом прожектора. Салон тут же заполнился ярким ослепляющим светом. Через секунду луч резко ушел в сторону и, уже вертясь под дном НЛО, стал суматошно шарить по лесу.

Мотор ровно гудел. Но машина застыла на шоссе, как приклеенная. Корпус кабины вибрировал. Николай инстинктивно протер глаза, пытаясь убедиться, что над лесом все же не луна и не солнце. Потом выключил мотор.

Раздался пронзительный свист. Он нарастал и нарастал. Ольга и Николай одновременно зажали уши. Наступило неприятное, тошнотворное состояние…

Свист прекратился.

Очухавшись, они ошалело смотрели на зависший над лесом загадочный шар. Он, качнувшись, словно бы раздумывая, медленно двинулся им навстречу.

В тот момент шофер и его попутчица были, вероятно, единственными, кто видел, как, раскачиваясь над верхушками елей, словно детский волчок, беззвучно барражировал таинственный объект. На мгновение он завис у самой дороги, лениво подергиваясь из стороны в сторону, затем, втянув в себя луч, легкими рывками стал опускаться в гущу леса, пока совсем не утонул за деревьями.

Николай стал трясти за плечо спящего напарника, но тщетно. Того словно вырубило.

Над шоссе поднимался туман – еще негустой, неплотный, слоистый. Обычно такие клубятся возле речушек в низинах. Но этот был желтоватым и с необычными мелкими блестками, поднимавшимися в воздушных потоках вверх.

Николай и Ольга переглянулись. Восторг и дрожь охватили их.

Будто по команде, открыв дверь, он помог Ольге спуститься, и они двинулись навстречу приземлившемуся НЛО.

В воздухе ощущался химический запах, подобный тому, что бывает на металлургических комбинатах. Слышался приглушенный, неравномерный шум, похожий на звук вентилятора, а впереди сквозь деревья струилось зеленовато-ртутное сияние.

До аппарата было метров двести, но и отсюда было видно, что на поляне возвышалась шаровидная конструкция на четырех металлических опорах. На вершине вращался прожектор. Его свет задевал обшивку, склепанную из наложенных друг на друга металлических кленовых листьев.

По «экватору» шли перила из хромированных труб со стойками.

Вершина шара слегка выдавалась и чем-то напоминала самолетную кабину. Там в квадратных иллюминаторах мерцал матовый голубоватый свет. Прямо под одним из окон вырисовывался похожий на пушку прибор.

При приближении он ожил – из широкого металлического стержня высунулся еще один и угрожающе выгнулся наподобие перископа. Николай и Оля вздрогнули, когда он стал с ускорением вращаться. За каждым поворотом следовала слепящая фиолетовая вспышка и неприятный ритмичный скрип.

Они хотели обойти шар, но вдруг обнаружили открытый овальный люк и опущенную металлическую лесенку, упиравшуюся в землю.

Виднелся и тускло освещенный коридор, и подвешенный над крышкой люка стеклянный баллончик, мерцавший голубоватым газом. Внутренние стены были цвета слоновой кости.

На секунду померещилось, что в люке метнулась тень.

Кто-то словно приглашал пройти, но сам затаился.

– Там точно кто-то есть! – прошептала девушка. Но Николай даже не шелохнулся. Он завороженно смотрел на люк и крепко сжимал руку спутницы.

Со смешанным чувством страха и интереса оба взялись за поручни и стали подниматься по лестнице.

Коридор за люком оказался шире проема, стены и потолок соединялись по типу арки. Повсюду торчали провода коммуникаций, замысловатый крепеж.

Пройдя первый модуль, Николай с Олей оказались у следующей металлической лестницы, резко уходившей вверх. По ней удалось подняться в кабину. Там было пусто, но чувствовалось – лишь миг назад здесь еще кто-то был.

На полукруглой панели управления светилось множество экранчиков, уложенных словно плитки. По внутренней кромке шли кнопки с разноцветными клавишами и символами.

На экранчиках пульсировали фиолетовые значки. Они то гасли, то вновь загорались, пищали или жужжали словно зуммер. Здесь же, но уже над пультом, располагался широкий обзорный экран. На нем дрожало изображение Уральских гор, сделанное с порядочной высоты.

Над экраном висела звездная карта. Догадаться о ее назначении было нетрудно – она вся лучилась звездочками, точечками и разбегающимися пунктирами маршрутов.

Напротив пульта расположились три маленьких сиденьица, а между ними стояли прозрачные перегородки.

– Смотри, птицы! Птицы! – истерически вскликнула Оля, ткнув пальцем под панель пульта. Взглянув туда, куда она указала, Николай увидел наваленные горкой тела уток и чаек. Они лениво шевелили лапками и дергали клювами. Рядом натекла лужица крови, в которую шофер случайно ступил и заляпал носок ботинка.

– Что здесь творится… – пролепетал Николай. – Зачем им…

Договорить он не успел. Раздался свистящий звук, и на всех экранчиках один за другим стало возникать одно и то же схематичное изображение шарообразного аппарата.

Свист сменил писк, затем металлический грохот. Шар запустил двигатели – до того самого, слышанного ими еще на дороге пугающего звука, накренился и, сорвавшись с места, резко взмыл в небо.

Глава четвертая

Вот тебе и бабушка…

1

Тамара Васильевна Просвирина никогда не летала на самолетах, и ее жизнь была никак не связана со звездами.

Звездочки, правда, украшали клеенку, покрывавшую стеклянную полочку в туалете. На ней и стояла та самая жуткая банка: на дне лежала густым слоем обычная сода, а на ней – рельефно засохший кровавый плевок с коричневатыми зубами.

Зубы ли это были?

Да, самые настоящие зубы, хотя и похожие на обмылки.

Стенки банки покрывали белесые разводы. Рядом стоял граненый стакан с нагло торчащим роговым старушечьим гребнем, меж зубцами которого застряли длиннющие седые волосы.

Еще ближе, но тут же, на стеклянной полочке, неумело приделанной к зеркалу, скособочился помятый и порядком уже просроченный брикет порошка «пресноводной губки бодяги». На упаковке еще можно было разглядеть место и давнишнюю дату, продавленную грубым шрифтом: «Поронайск. 1959 г.».

В стакане стояла и зубная щетка с подгнившей почерневшей ручкой, будто прижженной йодом, а рядом валялся давнишний крем для лица в полностью выдавленном тюбике, навечно оставленном лежать среди всего этого старушечьего добра.

Каждое утро Тамара Васильевна подымала свое усохшее тело и, словно воскресшая мумия, вытянув перед собой дрожащие руки, шкандыбала в туалет.

В зеркале ее встречало сморщенное уставшее личико, всклокоченные после сна волосы, сизый нос с фиолетовыми прожилками капилляров – сетчатых, тонких ниток, расплывавшихся в красных мельчайших точках.

Но что ж тут поделаешь, если время ее прошло и осталось только дожить отмеренное до того последнего мига, когда уж хочешь не хочешь, а надо будет…

О красоте она не думала. Утренняя гигиена не доставляла ей удовольствия. А любование перед зеркалом было просто привычкой, простительным обезьяним рефлексом, который не получилось изжить.

Заведенный порядок ежеутренне продолжался делом, не совсем обычным. Но это дело Тамара Васильевна считала своим долгом, служением и данью высшему закону бытия.

Скрупулезно, с видом озабоченной зубной врачихи, бубня себе под нос, она осматривала хлебницу. И обнаружив там зачерствевшую горбушку или кусок недоеденного плесневелого хлебца, совала их в желтоватый, скукоженный целлофановый пакет. К концу месяца он наполнялся и, бывало, даже рвался на швах.

Верящая в дурные приметы, Тамара Васильевна никогда не выбрасывала хлеб в помойное ведро и назойливо твердила снохе, приходившей к ней делать уборку: «Хлеб в ведро бросать нельзя. Нехорошо это. Грех большой! Говорят, если выбросишь – голод будет. Или еще чего. И ты, Зиночка, никогда так не делай».

Вот потому-то в день, когда целлофановый мешок бывал полон, Тамара Васильевна брала эмалированную миску и долго-долго размачивала огрызки батонов, разбадяживая вязкую массу, мяла мамалыгу и только тогда, когда та превращалась в единую желтую жижу, вываливала в унитаз. Теперь она могла успокоить себя тем, что обманула примету и хлебушек ушел из дому не через помойку.

Сноха считала Тамару Васильевну чудной, но и сама была не менее заковыристой породы.

Выйдя замуж за сына Тамары Васильевны, она прожила с ним недолго. Тот пил, дрался, ругался с соседями и в конце концов загремел в тюрьму за попытку кражи «носильных вещей».

Мотивы преступления были всем понятны – Сережка, подвыпив, решил раздобыть денег в соседнем доме. Взял самодельные отмычки и вскрыл дверь первой попавшейся квартиры. На его беду, у «жертв» шел день рождения дочери, народа в доме было немало. Они всей семье повалили Серегу и вызвали милицию.

Связанного и шального, его поместили в «обезьянник», а затем, навесив еще и чужих грехов, отправили в Мордовию.

С этого, собственно, и началась Серегина тюремная биография.

А его Зинка, любимая женщина, начала пить и путаться с Сережкиными дружбанами, со всей этой неприятной для Тамары Васильевны сволотой.

2

Сердобольная Зина навещала Тамару Васильевну раз в две недели, набивала холодильник и снова исчезала.

Молодуха работала поварихой вахтовым методом. Ее забрасывали на вертолете в тайгу на нефтебуровой участок в Чердынь. Ишачила порядочно, что зимой, что летом. Но не жаловалась. Зато уж когда возвращалась, могла позволить себе несколько дней. И позволяла. В подпитии она наведывалась к свекрови за душевной беседой.

Зина знала, что жизнь у той была не сахар, врагу не пожелаешь. Тамара Васильевна нет-нет, да и вспоминала жесткие послевоенные времена, когда вся семья с голоду пухла.

– Вот на нас напасть-то тогда приключилась, – говорила свекровь. – Представь себе, прямо задыхались от вшей.

– Как так – задыхались? – изумлялась Зина.

– А то не знаешь? Голод был. С тех пор я хлебушек-то берегу и никогда в помойку не выбрасываю.

– Чудная ты, Тамара Васильевна, – удивлялась сноха, протирая подоконник или суетясь на кухне.

Жаловалась ей Тамара Васильевна и на то, что в последнее время у нее все поясницу ломит.

– А ты бы в поликлинику сходила, врач бы тебя посмотрел, – советовала сноха. Но это вызывало у старухи лишь саркастическую ухмылку.

– К врачу, говоришь? Да эти врачи… они хуже собак! Знаю я, что врач твой скажет: давай операцию делать. Давай тебе разрежу. Вот что он скажет! Врачи только резать и умеют. Он же взглянет на меня и подумает: «Э, бабка старая, родни у нее немного, если и помрет, никто плакать не станет». Врачам верить нельзя. Недаром люди говорят: на леченой кобыле далеко не уедешь. Эти врачи неизвестно чем в своих больницах занимаются. Вот ты еще махонькая была, когда у нас тут случилось… Жила одна врачиха, на улице 13-го километра. Добрая такая была, работящая, умная, заботливая, операции делала каждый день. Стариков просто обожала. Но люди ее побаивались. И, видно, неспроста! Стали вдруг детишки в городе пропадать. То один, то другой. Куда пропали, неизвестно. И вот однажды приходит на нашу улицу милиция. Пустили овчарку по следу. Собаку ведь не обманешь – у нее нюх! И привела овчарка к дому этой самой врачихи. Полезли милиционеры к ней в шкаф, смотрят, а там – на тебе: в шкафу подвешена за ноги девочка без головы, а кровь стекает в большую миску. И тогда майор эту врачиху спрашивает: «Зачем вам это?» А та и говорит: «Я кровь пила, хотела омолодиться, чтоб мужиков приманивать». Видишь, что делала, сучка?

– Ну, не все ж такие, – возразила сноха. – Есть ведь и хорошие…

– Ты, Зиночка, ничего на моем туалетном столике не тронь. Хорошо? – перевела разговор свекровь. – Стронешь – потом такое случится, что все пожалеют.

– Ну что ты, Тамара Васильевна, что ты, – отвечала Зина, нервно хихикая. – Как же можно? Ты ж мне как мать.

Было в Тамаре Васильевне что-то от средневековой святой. Сусальная напускная кротость уживалась в ней с яростью пророческих экстазов. А ее ночные бдения наводили соседей на самые пугающие подозрения.

Иногда глубоко за полночь, когда обычный человек после плотного ужина лежит себе в кровати, бабка выходила в общий коридор в подъезде и начинала подметать. Вставала она часа этак в три, когда уж точно все спали, и выходила с метелкой в белой до пола ночнушке. Бывало, этот неприятный ритмичный шелест будил соседей по лестничной площадке, но выйти и посмотреть, что происходит, никто не решался. Остерегались – мало ли что там.

Зина, конечно, знала, что в доме свекровь побаиваются, а ее квартиру называют не иначе как дурной. И неспроста боялись, это точно.

А если бы кто, кроме снохи Зины, вошел в бабкину спальню, то, возможно, подумал бы, что тут не Тамара Васильевна живет, а кто-то из потустороннего мира.

В этой спальне вот уже многие годы на стенах висели овальные фотографии, отодранные с могильных плит местного кладбища. Почерневшая стена с этими портретами казалась чем-то вроде ритуального зала колумбария.