Так заканчивался ее сон.
Она всегда просыпалась с ощущением какой-то пустоты под ребрами — будто забывала дышать как следует.
На этот раз, проснувшись, Элла парила в нескольких футах над своей постелью.
Глава 2
Еще пару секунд Элла тонула в темных водах своего сна. Широко раскрыв глаза, она глядела сквозь призрачный свет на руку, протянутую, чтобы помочь ей… Потом ее кисть ударилась о стену, и она испуганно замерла. Одеяло соскользнуло с нее, она лежала на спине, ощущая обвившуюся вокруг тела хлопчатую ткань поношенной ночной сорочки. Но ни матраца, ни подушки под собой она не чувствовала.
Волосы тяжелой волной свисали вниз, и это, казалось, была единственная часть ее тела, которая хоть что-то весила.
Она протянула руку, ощупывая пространство под спиной. Кровати не было.
Элла повернула голову. Она оказалась на одном уровне с полкой, на которой помещались ее копилка-свинка и черный бархатный бычок — подарок, привезенный одной из подружек с каникул, проведенных на Мальорке. Она глянула вверх — ей и в голову не пришло повернуться и посмотреть вниз. Вот он, потолок, рукой достать можно. Парение…
Вокруг себя она явственно ощущала поддерживающее течение, будто нежное прикосновение волны.
Она не спит. Она же знает, что уже проснулась. Сон кончился так же, как и всегда — вихрем ярких огней. То, что происходит сейчас — никакой не сон.
Кровь молоточками стучала в голове и шее. «Жива, — говорил каждый удар. — Жива, не спишь, жива».
Наверное, к ней прилетел ангел. Наверное, ангел был невидим и держал ее на руках. Поэтому ей было так спокойно и не страшно.
Она бросила взгляд на стену, где висел рисунок.
Теперь там не было ничего, кроме клочка почерневшей бумаги.
Элла тихонько вскрикнула, будто ее укололи острием ножа. Как только возглас слетел с ее губ, парения вдруг не стало.
Она не упала. Никакого перемещения из воздуха на постель. Никакого удара при приземлении. Пружины кровати даже не качнулись, принимая ее тело. Просто только что она была над кроватью, а теперь лежит на ней. Одеяло и простыни валялись на полу, тело покоилось во вмятине матраца, а голова тонула в пухлой подушке. Все было точно так, как если бы она целый час пролежала, не шевелясь.
Ухватившись за края кровати, Элла изо всех сил напрягла мышцы, вжавшись в матрац. Кожа еще помнила пережитые ощущения. Если бы она капельку полежала и подумала, то начала бы сомневаться в их реальности, а потом убедила бы себя, что просто ошиблась. В конце концов, это просто сон. Или одно из этих странных ощущений.
Но у Эллы не было привычки лежать, и раздумывать о чем бы то ни было. Она лишь обостренно чувствовала некоторые вещи, а разумно рассуждать о них — это не по ней.
Она и не пыталась быть разумной. Все просто, как апельсин: она проснулась и ощутила, что плывет по воздуху. Она этого не понимала, — но ей всю жизнь говорили, что она чего-нибудь не понимает.
Элла так вцепилась в кровать, что начали болеть мускулы. Парение дарило чувство безопасности. Почему бы ей снова не взмыть в воздух?
Потому что ее ангел исчез.
Элла села. Лучик света из приотворенной двери ясно показывал: там, где был ангел, осталось лишь черное пятно сажи. Она подошла поближе. Одно обугленное крылышко еще свисало с клочка «Блю-така». По всему письменному столу разлетелись хлопья пепла. Элла позвала: — Ма-ам!
Ее часы остались внизу, но телевизор все еще работал, так что не может быть, чтобы сейчас было слишком поздно. Нет ответа.
Элла смахнула пепел, и ее ладонь почернела. Она закричала: — Мам! Мама! Мамочка!
Нет ответа.
Она бросилась к выключателю, но он не сработал. Паника придала ей сил.
— Мама! Ма-ам!
Она распахнула дверь и ринулась к лестнице. На столбике перил остался черный отпечаток ее ладони.
В дверном проеме гостиной появилось лицо матери.
— Что еще ты натворила?
— Моего ангела больше нет, он весь сгорел!
— Ну и чего ты вопишь? — мать подошла к ступенькам. Сухое лицо не выражало ничего, кроме усталости и скуки. Кожа вокруг глаз покраснела, а линия карандаша, которым она каждое утро их подводила, размазалась по щекам.
Элла тут же забыла про ангела.
— Мамочка, ты плакала? — и она начала было спускаться с лестницы.
— Ну-ка, давай наверх! Со мной все в порядке. Я сейчас поднимусь.
Семилетний Фрэнк, курчавая голова которого напоминала крученую мочалку для посуды, путаясь в своей мятой пижаме, выглянул узнать, что стряслось.
— Элле опять приснился кошмар, вот и все. Возвращайся в постельку, милый.
— Это не сон, мой ангел весь сгорел! Смотри!
— Что это у тебя с рукой? Господи ты боже мой, вот уже и в постель тебя отправишь, а ты все равно ухитряешься превратить дом в свинарник! Фрэнк, если ты не будешь лежать в кровати, когда я дойду до верхней ступеньки… Элла, Элла, чем это ты тут занималась?
Элла черной от сажи рукой ухватила мать за локоть («Боже, поаккуратнее, пожалуйста! мой кардиган!») и потащила ее в комнату.
— Ну, что такое? И как я, спрашивается, могу что-то разглядеть без света?
— Лампочка не работает.
Но когда Джульетта нажала на выключатель, свет загорелся как ни в чем не бывало.
— А теперь успокойся.
Сухие и хрупкие материнские ладони опустились на плечи Эллы.
— Погляди, — упорствовала Элла, — он сгорел, — и она в тревоге спросила:
— Это папа его сжег?
— Папы нет дома. Припоминаешь? По средам он предпочитает прогуливаться…
— А это не ты? И не Фрэнк?
— Элла, ты сама это сделала!
— Нет!
— Ну конечно, это не Фрэнк. Он проказник, но не настолько. А я была внизу.
Недовольно ворча, Джульетта наклонилась, и Эллу обдало неприятным густым запахом. Джин с тоником.
— Это не я!
— Не ты — так, значит, твоя лампа, — Джульетта указала на раздвижную лампу-шарнир для чтения, которая стояла в трех футах от стола.
— Ты вечно оставляешь ее включенной, и она перегревается. Я тебе уже говорила — ты зря тратишь электричество, твой отец этим недоволен. Еще, чего доброго, дом подожжешь.
— Я ее выключала.
— Нечего выкручиваться! Отправляйся спать, иначе я все расскажу отцу.
— Я не хочу снова ложиться спать, — взмолилась Элла.
— Ты просто хочешь, чтобы я еще больше устала.
— Мам, можно я немножко посижу с тобой внизу?
— Элла, я слишком устала, чтобы спорить. У тебя был отличный день рождения, и если ты хочешь его испортить — что ж, давай!
— Я не хочу опять ложиться спать!
Она цеплялась за пальцы Джульетты, пытаясь удержать ее.
— Мистер Мак-Налти говорит, что тебе надо прилежней заниматься на его уроках. Может, тогда ты будешь нормально ложиться и засыпать, как и подобает хорошим девочкам. А теперь пусти. Я устала, в отличие от тебя.
— Не надо, мама, не уходи! Я боюсь!
— Чего это ты боишься? Подумаешь, сны! Прочти молитву и доверься Иисусу. Сны тебе больно не сделают.
— Мама, я летала!
— Что ты имеешь в виду? Пусти, Элла.
— Мне и вправду приснился кошмар, но когда я проснулась, я плыла по воздуху.
Джульетта рывком высвободила руку.
— Ты глупая маленькая девчонка! — с негодованием сказала она. — А твои кошмары… что ж, так тебе и надо!
Кажется, с той ночи после дня рождения жизнь Эллы перестала ей подчиняться. Где бы она ни появлялась, везде происходили странности. В них не было ни смысла, ни логики. Их нельзя было ни объяснить, ни понять. Поначалу они вроде бы даже не были связаны с Эллой.
В четыре утра, после её дня рождения, сами собой зажглись все лампы в доме номер 66 по Нельсон-роуд. Все, даже те, у которых шнур был выдернут из розетки. Даже светильник в ванной со сломанным выключателем. К пяти часам их погасили, а некоторые погасли сами по себе.
До того, как все проснулись к завтраку, «Бифитер»[2] Джульетты и пустая бутылка из-под тоника были кем-то вытащены из укромного местечка под лестницей, и разбиты вдребезги. Торопясь убрать осколки, Джульетта не стала попрекать детей. Она не могла открыто признаться, что спрятала джин в чулане под лестницей, но думала, что это Элла расколотила бутылки ей назло.
Телефон непрерывно звонил в течение 15 минут, даже когда с него снимали трубку.
Часы Эллы остановились в 11.11. Когда она попыталась их завести, то увидела, что стрелки загнулись вверх и прилипли к стеклу.
Дважды в тот момент, когда Фрэнк брался за хлебный нож, дом сотрясался от грохота, который, казалось, исходил из самого фундамента. Когда это случилось во второй раз, Джульетта подошла к окну, и высунулась поглядеть на серое небо.
— Это «Конкорд»,[3] — заявила она, хотя из-за дождевых туч не могла ничего такого увидеть. — Они не должны летать на такой скорости над нашими домами, да еще так низко!
Воздух в кухне звенел от тонкого электронного писка, едва различимого для слуха. Громче всего он становился, когда включали воду. Джульетта сказала, что краны каким-то образом ловят соседское радио.
Сумка Фрэнка сама застегнулась на молнию и сопротивлялась всем попыткам открыть ее. И это была единственная странность за то утро, которую признала даже Джульетта.
— Ничего не понимаю! Она застряла, но я не вижу, в каком месте. Никогда не умела справляться с этими молниями, вот твой папа починил бы ее как нечего делать. Ну-ка, давай, попробуй сам, ты же мальчик, ты в этом больше смыслишь. Не могу понять, где же ее заело… Элла, убери голову, ты заслоняешь мне свет.
Сумка открылась, стоило Элле к ней прикоснуться.
Когда за Эллой закрылась входная дверь, магнитофон в ее комнате врубился на полную мощность. И до конца дня в доме больше ничего особенного не случилось.
Зато в школе все было гораздо хуже.
Глава 3
«Вот овца!» — думала Джульетта, выбирая осколки стекла с края ковра, куда не доставал пылесос. Дело было не в пропавшем джине — не так уж много оставалось в бутылке, как она думала, — а в нехватке времени. Надо было избавиться от всех до единого осколков прежде, чем их заметит вернувшийся домой Кен. Его глаза, как радары, замечали абсолютно все, что ей хотелось бы от него утаить. Он как будто всякий раз знал, что искать.
Ну конечно, это Элла их разбила. Джульетта прекрасно все понимала, пусть и не собиралась ничего прямо говорить этой маленькой мадам. Ведь не Фрэнк же! Он в любом случае не мог знать, где стоят бутылки. Он еще слишком мал. Нет, это точно Элла, хотя Джульетта и не могла понять, каким образом той удалось смыться незамеченной.
Противная зловредная маленькая овца!
Что ж, бутылка-то не одна. Элла, конечно, нашла один тайник, но про остальные она не знает… Почувствовав вдруг потребность немедленно в этом убедиться, Джульетта проверила каминную стенку за газовой горелкой и дно корзины для белья. Обе бутылки были на месте.
Она достала из посудомоечной машины стакан. Да, было всего двадцать минут десятого, но очень уж тяжелое утро сегодня выдалось! Весь этот хаос сборов в школу, а потом еще уборка… И если Элла думает, что сможет управлять собственной матерью, прокрадываясь спозаранку и включая повсюду свет, или уничтожая ее частную и неприкосновенную собственность, то ей придется разочароваться. У Джульетты были все основания выпить.
Да она вообще почти не пьет. Только по воскресеньям и средам, когда Кен развлекается со своими дешевками — разговаривая сама с собой, Джульетта не выбирала слова. Ну и еще по понедельникам и вторникам — пока он не вернулся. В остальные дни — ни-ни. Разве что за компанию. Она, конечно, не считает себя трезвенницей, но пьет на самом деле так мало, что разницы почти нет. Только когда Кен ведет себя бесчестно, тогда ей приходится… тогда она заслужила порцию, может, две, просто чтобы воспрянуть духом. Он сам виноват.
Когда Кен был рядом, Джульетта брала на себя вину за все что угодно. В том, что она делала в его отсутствие, виноват всегда был он.
Она щедро плеснула в стакан джина, потом добавила еще, вместо отсутствующего тоника. Прислонилась к стене рядом с лестницей, возле телефона, накручивая на палец светлую кудряшку. Надо позвонить Сильвии. Просто сказать спасибо за торт. Прежде чем Сильвия позвонит сама. Это необходимо сделать, хотя и настроение не то. Нет у Джульетты сил выслушивать, что Сильвия та-ак рада, что день рождения Эллы удался. Что она та-ак счастлива, что Элле понравился торт, та-ак довольна, потому что была соверше-енно уверена, что слишком сильно его пропитала. И, правда ведь, та-ак прекрасно, когда тебе четырнадцать лет?
Джульетта о своих четырнадцати годах не помнила решительно ничего прекрасного. Отец избил ее до потери сознания, когда узнал, что она переспала с Марко Бушери. Ее мачеху привезли домой на кресле-каталке с переломанными ногами, после того как ее сбил какой-то тип на грузовике «Ситроен», сбил — и сбежал. Пропала сестра Марко, Симона Бушери, а спустя три месяца назойливого внимания журналистов и бесконечных молитв, ее разложившееся тело обнаружили благодаря жаре, осушившей заброшенный карьер. Все это случилось, когда ей было четырнадцать.
Элла просто не понимает, как легко ей живется. Оба родителя, денег куры не клюют, отличная школа. Эта девчонка и не знает, как ей повезло!
Как Сильвии. Ее миленькой маленькой сестрице. Сильвии как раз было четырнадцать, когда Кен и его дружки контрабандой протащили Джульетту на паром в Гавре. А теперь полюбуйтесь-ка на ее миленькую маленькую сестрицу! Двадцать девять лет, два мужа, из которых она ни одного не сумела удержать, одна беременность, которую не смогла сохранить… («почему «беременность»? Там ведь потом говорится, что Сильвия родила ребенка, но тот умер) И всегда така-ая оптимистка, потому что это же та-ак важно — быть позитивно настроенной.
Не вывернет ли Джульетту наизнанку от девчачьего восторженного визга, что Сильвии та-ак повезло, что у нее така-ая милая-милая-милая семья?
Джульетта хлебнула жгучей жидкости из стакана. Нет, не вывернет. Все лучше, чем дожидаться, когда Сильвия позвонит сама, вся надутая, и заявит, что так и знала, что ее глупый розовый торт оказался настоящей катастрофой, и что ей та-ак жаль.
У Эллы утро тоже не задалось. Каждое утро в школе само по себе было для Эллы ужасным, но сегодняшнее оказалось еще хуже.
Она уже достаточно повзрослела, чтобы понять, что все эти странности за завтраком — нечто необычное, и что такое не происходит ни с кем из ее знакомых. Когда она была маленькая, она не обращала на них внимания, да и случались они не так часто. Так, время от времени что-нибудь исчезало, или летело на пол. Обычно никто ничего не замечал.
Однако, последние несколько часов — просто какое-то нон-стоп-шоу. Этот торт — она же его не трогала! Она призналась в том, чего не совершала, только чтобы отец ее не поколотил. А полеты над кроватью, а каким-то образом сгоревший из-за ее сна ангел!
Мама всему находила разумное объяснение: вот это — звуковая волна, это Фрэнк проказничает, это телефонная компания напутала с линиями…
Когда мать не обращала внимания на такие странности, Элла вздыхала с облегчением. Лучше терпеть безразличие Джульетты, чем по-крупному разбираться с Кеном. Взять, например, этот день-рожденный торт. Если бы его уронила мать, беспорядок бы ликвидировали без всякого шума.
Джульетта выходила из себя, только если ей мешали — например, когда она хочет смотреть телевизор, а ты с ней заговоришь. Тогда с ней действительно трудно было иметь дело. С Кеном — всё по-другому. Он выходил из себя, даже если просто попадешься ему на пути. Лучше всего было держаться от него подальше, если только ты не обязан быть в каком-то конкретном месте — например, за столом, или в своей спальне, когда ему взбредет в голову устроить очередной «рейд за чистоту». Да и там лучше просто присутствовать, не раскрывая рта.
Кен, в сущности, просто считал дочь дурочкой с куриными мозгами. Она почти не разговаривала, а если такое случалось, то говорила едва слышно. И даже ее друзья полагали, что она звезд с неба не хватает. Все говорили, что она малость туповата. Ее лучшая подружка Холли пыталась ее защищать. «Но ведь у нее такие чудесные волосы!» — говорила Холли всякий раз, как кто-нибудь начинал доставать Эллу.