Я бросился в сторону, укрываясь за деревом. Лапа с чудовищными когтями едва не снесла мне голову. Варан, пытаясь затормозить, уцепился хвостом за ствол. Дерево затрещало, меня обсыпало листьями. Я дернул из ножен меч. Разводы на лезвии наливались фиолетовым светом.
Как только рептилия развернулась ко мне, я взмахнул клинком крест-накрест перед собой. Эти зверюги воспринимают живую сталь иначе, чем люди. Я примерно догадывался, что сейчас увидел варан – воздух между нами как будто вспороли огненным когтем. Варан замешкался с броском на долю секунды, и я опять успел уклониться.
Рептилия проломила забор и врезалась в стену дома. Я прыгнул за ней и попытался рубануть по хвосту. Не вышло – тварь ловко крутанулась на месте и щелкнула зубами у меня перед носом. Я попятился, отмахиваясь мечом. Фиолетовое мерцание отвлекало зверюгу, но она упрямо лезла вперед. Хвост метался, как толстенная плеть, сбивая со стен штукатурку и доламывая остатки забора.
Я юркнул за угол и, как ошпаренный, кинулся во внутренний двор. У меня имелось лишь одно преимущество – варан был слишком велик, и деревья, окружавшие дом, мешали ему как следует разогнаться. Рассерженно шипя, рептилия ломилась за мной. Я еще раз резко свернул и увидел перед собой пристройку с закопченным окном. Прикрыл лицо руками и, не раздумывая, прыгнул вперед. Хлипкая рама хрустнула, зазвенело стекло, и я провалился внутрь, чувствуя, как кожу секут осколки.
Зверь, вылетевший в эту секунду из-за угла, с трудом затормозил, терзая землю когтями. Варан заметил, как я сиганул в оконный проем, и тут же дернулся следом. Если бы он ударил с разбегу, то просто снес бы пристройку. Но сейчас получилось, что башка пролезла в окно, а туловище осталось снаружи. В глазах у варана мелькнуло недоумение. Понимая, что другого шанса не будет, я вложил всю силу в удар. Мерцающий клинок описал полукруг и опустился точно в основание черепа.
Голова рептилии со стуком повалилась на пол.
Да уж.
Настырная была ящерка.
Шустрая.
Не успел я вытереть пот со лба, как за окном захлопали крылья, и тень упала на двор. Летуны решили проверить, как их зверушка выполнила работу.
Я аккуратно приоткрыл дверь и вышел наружу. Обе птицы сразу сесть не могли – дворик был слишком тесен. Поэтому приземлилась только одна. И на спине у нее восседал тот самый длинноволосый, с которым мы так мило побеседовали в трактире.
Не утерпел парнишка. Ну и дурак.
Он не сразу меня заметил – круглыми глазами глядел, как конвульсивно подергивается хвост у варана, потерявшего голову. Птица, едва-едва сложившая крылья, тоже косилась на издохшую тварь. Момент был слишком удобный. Быстро шагнув вперед, я коротко размахнулся, и мой клинок погрузился в перья.
Птица завопила так громко, что я едва не оглох. Не успел отскочить, и она сшибла меня крылом. Я отлетел за пристройку, ударился обо что-то затылком.
Крылатая громадина металась в агонии – билась о стену, теряя перья, подпрыгивала, пытаясь взлететь, но не могла удержаться в воздухе. Кровь заливала двор. Оконные стекла дребезжали от визга. «Интересно, а хозяева дома?» – подумал я ни к селу ни к городу.
Наконец, движения птицы начали замедляться. Она повалилась на землю, крылья бессильно раскинулись по траве. Крик превратился в жалобный клекот, а потом и вовсе затих.
Аристократ распластался на спине у несчастной птахи и намертво вцепился в поводья. Я, поднявшись на ноги, подошел и встряхнул его:
– Скажи второму, чтобы летел отсюда.
– Что?..
Я ткнул пальцем в небо, где кружился второй летун:
– Пусть убирается. Тогда я не убью тебя. Даю слово.
Аристократ обжег меня взглядом, но все же махнул рукой, привлекая внимание компаньона, и что-то показал ему знаками. Тот не верил и готовился спикировать к нам, несмотря на риск переломать кости. Но длинноволосый гаркнул:
– Проваливай! На корабль!
Летун нарезал еще пару кругов и пропал из виду. Я выдернул молодого Ястреба из седла и подтолкнул к стене.
– Я сказал, что не убью тебя. Это правда. Но, видишь ли, есть нюанс. Меня сегодня слишком часто называли тварью из тени. Целых два раза, если быть точным. Это накладывает определенные обязательства.
– И что же ты сделаешь, тварь?
Он смачно плюнул мне под ноги. Я вздохнул и достал кинжал.
Выходя со двора, я коротко обернулся. Аристократ лежал у стены, зажимая руками шею под кадыком. Он часто дышал, издавая горлом булькающие звуки. Кровь проступала сквозь пальцы, но ее было совсем немного – я резал аккуратно, не задевая вен и артерий. Лиловая пыль вертелась над раной маленьким смерчем. Глаза у Ястреба закатились, кожа на лице посерела. В общем, выглядел он неважно, но помирать как будто не собирался. То, что он сейчас потерял, было в его жизни, похоже, не самым главным.
Я побрел прочь из города, на ходу доставая флягу. Выйдя в поле, увидел свою лошадку – она была смирная и далеко убегать не стала. Покосилась на меня с недоверием, но позволила подойти. Я потрепал ее по холке в знак благодарности и забрался в седло.
Когда впереди показался холм, я понял, что успеваю на казнь. Приехал даже раньше, чем надо. По дороге из города потоком двигались люди. Угря отсюда было не разглядеть, но ярким пятном выделялся флаг во главе процессии – лазоревый с алой полоской поверху, словно заря над морем. Родовые цвета династии, которая правит на континенте.
Многие зрители уже торчали вокруг холма. Они бы, наверно, расселись прямо на эшафоте, но их оттесняли стражники. Голоса сливались в неясный гул, похожий на шум прибоя.
Ближе я подъезжать не стал. Спешился и сказал кобылке: «Иди домой». Хлопнул ее по крупу в качестве подтверждения. Кажется, она поняла. Фыркнула и поплелась к домам на окраине. Я уселся на землю под терновым кустом и еще раз глотнул из фляги. Предзакатное солнце ярко освещало возвышенность с эшафотом.
Угря наконец-то довели до вершины. Сверкали кирасы стражников. Звук трубы разнеся над степью, и гомон постепенно затих. Голос герольда зазвучал в тишине, но слов отсюда было не разобрать. Впрочем, и так понятно – зачитывали текст приговора. Мелькнуло желто-белое одеяние жреца.
Возня на вершине продолжалась еще достаточно долго. Потом официальные лица направились вниз по склону. Процессия с флагом потянулась обратно к городу, но зеваки по-прежнему стояли вокруг холма. Надо думать, адресовали Угрю прощальные пожелания. Я откинулся на спину, положив под голову руки. Почему-то вспомнилась девушка с лентами в волосах, которую я видел на окраине города, и опять защемило сердце. Небо было пустым и блеклым.
Я лежал так около получаса. Потом поднялся. Толпа уже практически рассосалась. Самых упорных стражники подгоняли к дороге. Когда вокруг эшафота не осталось ни единого человека, я пошел вперед.
Ветер дул в спину, зеленые волны, обгоняя меня, бежали к холму. Я почти добрался до подножия, когда на вершину выскочили трое мальчишек. До этого прятались в кустах и ждали, пока уйдет стража. Один из пацанов приспустил штаны и помочился на эшафот. Его поддержали одобрительным ржанием. Закончив дело, малолетние хулиганы бросились по склону к дороге. Правильно, люди, лучше вам поспешить. Скоро уже начнется.
Я взобрался на вершину и огляделся. Эшафот представлял собой плиту, лежащую на земле. Угря приковали к ней за руки и за ноги – лицом к небу. Перед казнью его отмыли и переодели в чистое. Меня это откровенно порадовало – представляю, как он благоухал после стольких лет, проведенных в яме. На белой рубахе, правда, растекся привет от юных поклонников, но это было не так уж страшно. Спасибо, что кучу не навалили.
На мое появление Угорь никак не отреагировал. Лежал и тихо поскуливал. Глаза бессмысленно таращились в небеса, кожу густо покрывали рубцы. Дознаватели постарались.
По-моему, лучше бы он все-таки сдох. Но судьбе, конечно, виднее.
Мой клинок, покрытый фиолетовыми разводами, легко перерубил железные цепи. Угорь этого не заметил. Тогда я рывком поднял его на ноги и развернул лицом на закат. Солнце уже коснулось линии горизонта, и на малиновом диске отчетливо темнели крупные слезы.
– Смотри на него, – сказал я Угрю. – Оно не хотело, чтобы тебя казнили. Теперь иди к нему. Оно подскажет дорогу.
Бывший атаман глядел, не мигая, и закатный огонь отражался в его глазах. Я легонько подтолкнул Угря в спину, и он, спотыкаясь, побрел по склону холма. Может быть, мне следовало сопровождать его до конца? Он ведь ничего не соображает, а ему надо срочно найти убежище.
Нет. Угорь сейчас – безвольная кукла, и в этом, как ни странно, его главное преимущество. Потому что куклу, неспособную думать, судьба ведет напрямую. Если поблизости есть нора, в которую можно спрятаться, то он на нее наткнется. Главное было освободить его от цепей. Я это сделал. Больше он во мне не нуждается.
Я стоял на эшафоте, глядя на запад, пока солнце не свалилось за край степи. Потом отошел на пару шагов и лег на теплую землю. Лиловая взвесь, дрожащая в воздухе, теперь была отчетливо различима. Она уплотнялась и, словно дым от костра, поднималась к небу. Пыльные жгуты переплетались, сливаясь в темные облака и разбухая. Дышать стало трудно, голова у меня кружилась, и на какое-то время я отключился. А когда снова открыл глаза, просветы между облаками исчезли – все небо от края до края было как войлок.
Мне пришло в голову, что я, наверно, единственный на всем континенте, кто наблюдает эту картину. Остальные уже забились в подвалы. Интересно было бы глянуть сейчас на город – пустые улицы, обезлюдевшие базары, трактиры, где нет ни единого посетителя. Корабли без команд, застывшие на голом причале…
Я вытащил меч из ножен и отбросил его в траву. Не знаю, что будет в следующем цикле. Я ухожу, но мое место займет другой. Клинок найдет его, когда придет время. Этот другой, наверно, узнает, зачем Угрю сохранили жизнь. Он увидит, что стало с длинноволосым аристократом. Встретит повзрослевшую девочку, которая сегодня ускользнула от Ястребов. Но все это уже без меня…
Первые капли упали с неба, и я зашипел от боли. Меня как будто ошпарили кипятком, который не желал остывать, а, напротив, жег все сильнее. Кожа трескалась и облезала клочьями, а жидкий огонь проникал все глубже. Он жрал меня заживо, а я орал и смеялся, пока не угас мой разум.
Часть вторая
Предгорья
1
Фиалки зацвели за день до осенней ярмарки. Игнорируя законы природы, пробились сквозь остывшую землю и распустились на сжатом пшеничном поле – все разом, в один момент. Лепестки едва заметно светились и дрожали на ветру – казалось, на пожухлой стерне танцуют язычки холодного пламени. Что-то неестественное, неправильное было в этом мерцании, и мелкая живность, чуя подвох, разбежалась и попряталась в норы. Даже птицы, которые вчера во множестве копошились среди жнивья, споря за уцелевшие зерна, сегодня исчезли, словно их сдуло ветром, и теперь над полем висела прозрачная тишина. И еще был запах, сладковатый и едва ощутимый, как будто в промозглую сырость добавили каплю меда.
Первым эту сладость уловил на рассвете знахарь – старик, живущий на выселках. Выйдя из избы по нужде, он остановился и втянул носом воздух, как гончая на охоте, а потом подпрыгнул, всплеснул руками и, тряся бородищей, кинулся будить свою ученицу – рябенькую долговязую Мирку. Та не сразу сообразила, в чем дело, и долго лупала глазами спросонья, пока дед, окончательно потерявший терпение, не пригрозил отходить ее хворостиной. Девчонка прониклась, сунула ноги в чеботы и, поминутно охая, выбежала на улицу. Знахарь, чертыхаясь, догнал ее, обозвал раззявой и сунул в руки большой холщовый мешок, припасенный специально для таких случаев, после чего Мирка потрусила, наконец, по дороге.
За полчаса она успела обежать полтора десятка домов, где жили незамужние девушки. Те, услышав, в чем дело, взвизгивали, наскоро одевались и бросались к подругам. Скоро весь городок гудел, как растревоженный улей. Девицы с мешочками, клацая зубами от холода, спешили туда, где над полем разливался холодный свет. Многие жевали на ходу, потому что дома завтракать было некогда – цветы следовало собрать до полудня.
Ясень наблюдал весь этот переполох с некоторой долей злорадства. Его сестренку с домашним прозвищем Пчелка тоже, естественно, разбудили, и она от избытка энтузиазма первым делом перевернула ведро, получив от матушки воспитательный подзатыльник. Но нисколько из-за этого не расстроилась и через минуту уже мчалась в первых рядах. Впрочем, и невеста Ясеня, Звенка, не отставала.
Спустя несколько часов, когда до полудня осталось совсем недолго, Ясень оседлал жеребца и поехал в сторону заветного поля. Было пасмурно – солнце не показывалось уже несколько дней, и пейзаж вокруг нагонял тоску. Ветер брезгливо шевелил побуревшую траву на обочине. Копыта глухо чавкали по раскисшей дороге.
Ясень обогнул приплюснутый лысый холмик и, наконец, увидел стерню с фиолетовыми цветами. Зрелище действительно было странное – словно кто-то разбросал самоцветы на ветхом, давно не стиранном покрывале. Ясень подумал, что интересно было бы глянуть на это сверху. К примеру, с палубы воздушного корабля. Но корабли здесь давно уже не летали.
Фиалок в этот раз оказалось много, просто на удивление, и, в общем, было понятно, что все собрать не удастся. Девушки, опустившись на корточки или просто став на колени, бережно разгребали руками влажную землю, чтобы вытащить цветок вместе с корнем. Даже дышать боялись – лишь бы фиолетовый огонек не угас, а продолжал танцевать в ладонях. Очистив корень от грязи, укладывали фиалку в мешочек и переползали к следующему цветку – молча, не глядя по сторонам, как будто весь окружающий мир утратил для них значение, и осталось только прохладное мерцание перед глазами.
Конь под Ясенем, озадаченный этой картиной, остановился на краю поля. Он, конечно, не заржал от испуга (это было бы ниже его достоинства – не кляча ведь, которая возит телегу с сеном, а клыкастый перерожденный скакун), только фыркнул недовольно и осуждающе. В тишине этот звук прозвучал на удивление громко. Светловолосая девчонка, сидевшая к Ясеню ближе всех, недоуменно подняла голову и несколько раз моргнула, как будто не сразу сообразила, кого она видит перед собой.
– Привет, – сказал Ясень. – Звенку не видела?
– Ч-чего?..
Другие девицы тоже зашевелились. Распрямляли спины, с интересом поглядывали на гостя.
– Что, красавец, помочь решил?
Вокруг захихикали. Ясень не успел заметить, кто к нему обратился, поэтому ответил, важно глядя поверх голов:
– Не помочь, а проконтролировать.
Смешки стали громче.
– И то верно, куда ж мы, курицы, без догляда!
– Ты уж объясни, не побрезгуй – может, я чего не так делаю?
– А веночки плести научишь?
Ясень снисходительно улыбался, пережидая этот фейерверк остроумия, но тут из-за кустов у дальнего края поля показался старичок-знахарь. Он бежал, прихрамывая и грозя кулаком, а лицо его пылало праведным гневом. Смех прекратился, кто-то ойкнул испуганно. Старик, наконец, добрался до Ясеня, но так запыхался, что еще минуту не мог ничего сказать, а только беззвучно открывал рот и пучил глаза. Наконец, слегка отдышавшись, прокаркал:
– Ты что же, поганец, стыд совсем потерял? Нет, ну это ж надо, темень кротовая, на девичье поле приперся! Бугай здоровый, а ума ни на грош! А ну развернул конягу и дуй отсюда!
Конь сердито оскалился, а Ясень сделал честные глаза и кротко ответил:
– Так ведь полдень уже, почтенный.
И, словно в подтверждение его слов, огоньки фиалок на мгновение вспыхнули еще ярче, а потом вдруг разом угасли, как будто иссяк подземный источник, из которого корни черпали свет. Цветы бледнели и увядали, зеленые листья съеживались, теряя бархатистую мягкость, и вскоре стали совершенно неразличимы на фоне подгнивающего жнивья. Медовый аромат испарился, и в воздухе запахло прелой соломой.
– Ну вот, – сказал Ясень, – теперь уже можно, правда?
Он тронул поводья, но жеребец все не решался перейти на стерню – топтался на месте, всхрапывал и беспокойно прядал ушами. «Ну что ты? – укорил его Ясень. – Боишься, что ли? Дамы же смотрят». Дамы в измазанных юбках польщенно заулыбались, а конь, возмущенный нелепыми подозрениями, дернул головой и решительно попер через поле. Знахарь что-то еще бухтел за спиной, но Ясень уже не слушал, потому что увидел Звенку.