В этих фрагментах вы увидите чрезвычайно содержательные высказывания, которые могут стать фундаментом жизнеутверждающей религии. Я всецело за жизнь. Нет ничего, ради чего можно было бы пожертвовать жизнью. Ради жизни же можно пожертвовать всем. Все может быть средством для жизни, но жизнь – цель сама по себе.
Слушайте очень внимательно, потому что Фридрих Ницше пишет чрезвычайно лаконично. Он не писатель, он создает афоризмы. Там, где кто-то мог бы написать целую книгу, Ницше напишет только один абзац. Его текст настолько лаконичен, что, слушая невнимательно, можно что-то пропустить. Его не нужно читать как роман.
Это почти как сутры Упанишад. Каждая сутра, каждая максима содержит очень много и имеет глубокий подтекст. Мне бы хотелось рассмотреть весь возможный скрытый смысл, чтобы вы не поняли Ницше неправильно, потому что он – один из наиболее непонятых философов мира. Причина неправильного его понимания как раз в его лаконичности – он ничего не объясняет, не углубляется в подробное обсуждение всего возможного подтекста.
Он – очень символичный человек. Причина его символичности в том, что он был настолько исполнен новых озарений, что у него не хватало времени на объяснения. Он не мог писать трактаты, ему нужно было столько всего дать, стольким поделиться, а жизнь так коротка.
Поскольку его работа была такой лаконичной и кристаллизованной, люди, во-первых, не понимали его. Во-вторых, если они его понимали, то понимали неправильно. В-третьих, они считали его трудным для чтения; они хотели, чтобы им все разъяснили. Ницше писал не для детей, а для зрелых людей. Но зрелость встречается очень редко – средний психологический возраст человека составляет не больше четырнадцати лет, а при таком психологическом возрасте Ницше, безусловно, не будет понят. Его не понимают как оппоненты, так и последователи, потому что и у тех, и у других одинаковый психологический возраст.
Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы.
Следует объяснить, что Гаутама Будда покинул свой дворец, когда ему было двадцать девять лет. Иисус начал проповедовать в тридцать. Заратустра в тридцать лет пошел в горы. В тридцатилетнем возрасте, или около того, есть нечто примечательное, подобно тому как в четырнадцать лет наступает половая зрелость. Традиционно продолжительность жизни приравнивалась к семидесяти годам, и те, кто внимательно наблюдал за жизнью, заметили, что каждые семь лет происходит изменение, поворот.
Первые семь лет невинны. Следующие семь лет ребенок всем интересуется, обо всем спрашивает – проявляет любопытство. Между четырнадцатью и двадцатью одним годом у него самая сильная сексуальность. Вы удивитесь, но самый пик сексуальности припадает на восемнадцать или девятнадцать лет. И человечество пыталось избегать этого периода, обеспечивая образовательные программы, колледжи, университеты – разделяя мальчиков и девочек. Это время, когда их сексуальность и их сексуальная энергия достигают наивысшей точки.
В эти семь лет, между четырнадцатью и двадцатью одним годом, они могут очень легко испытать сексуальный оргазм. Сексуальный оргазм – это мимолетный взгляд, который может вызвать у вас побуждение к поиску новых блаженных пространств. В сексуальном оргазме исчезают две вещи: исчезает ваше эго и ваш ум – и время останавливается, всего на несколько секунд.
Но это три важные вещи. Две вещи полностью исчезают: вы больше не «я» – вы есть, но отсутствует чувство эго. Ваш ум на месте, но мыслей нет, есть только глубокий покой. Вдруг, так как эго исчезает и ум останавливается, время тоже останавливается. Чтобы чувствовать время, необходимы меняющиеся мысли ума, иначе движение времени невозможно заметить.
Просто представьте два поезда, движущихся параллельно в пустом пространстве с одинаковой скоростью. Когда бы вы ни посмотрели в окно на другой поезд – в котором есть такое же окно и столько же вагонов, – вы не почувствуете, что вы передвигаетесь. И пассажиры другого поезда тоже не почувствуют, что они передвигаются.
Вы чувствуете движение, потому что, когда ваш поезд едет, деревья стоят на месте, дома стоят на месте; они не передвигаются. Появляются и исчезают станции и платформы. Поскольку по обе стороны от вас вещи статичны, вы способны чувствовать движение поезда относительно них.
Возможно, иногда вы сталкивались с очень странной вещью: ваш поезд стоит на платформе, а рядом стоит другой поезд. Ваш поезд трогается. Вы смотрите на другой поезд, и вам кажется, что он тронулся, пока вы не посмотрите на неподвижную платформу. Движение – это относительное переживание.
Когда в уме нет никаких мыслей, вы находитесь в чистом небе. Время останавливается, потому что вы не можете судить о времени без движения – вас нет, ума нет, времени нет… только невероятное умиротворение и глубокое расслабление.
Мне кажется, что именно благодаря сексуальному оргазму люди впервые получили представление о медитации. Некоторые гении могли попробовать: «Если мы можем остановить мысли, если мы можем избавиться от эго и если ум отсутствует, то время останавливается. Тогда нет необходимости ни в каком сексуальном оргазме». Можно получить то же оргазмическое переживание, которое больше не будет сексуальным, – теперь это духовное переживание.
Должно быть, сексуальный оргазм подсказал, что такой же опыт возможен без секса. Иначе люди вряд ли могли бы прийти к медитации. Медитация не является естественным явлением. Сексуальный оргазм – это естественное явление, однако во всех обществах детям не дают его испытать. Никто ничего об этом не говорит. Это стратегия, очень опасная стратегия, преступное деяние против всего человечества, потому что дети, лишенные сексуального оргазма, не смогут почувствовать побуждение к медитации; или же их побуждение будет очень слабым, они не станут ничем ради этого рисковать.
Итак, в двадцать один год сексуальность достигает пика, если она разрешена, как она была разрешена в жизни Гаутамы Будды. Ему были доступны все красивые девушки царства; он был окружен ими, он познал глубокое переживание оргазма.
Следующие семь лет, от двадцати одного до двадцати восьми лет, человек пребывает в поиске, потому что сексуальный оргазм имеет биологическую природу. Скоро вы потеряете энергию и не сможете достигать оргазма. Кроме того, он зависит от кого-то другого, женщины, мужчины. Это разрушительно для вашей свободы; вы платите очень высокую цену. Поэтому если человек развивается естественно – если ему дают развиваться естественно – от двадцати одного до двадцати восьми лет, то он будет искать способы преодоления физиологии и биологии и сохранения способности достигать глубокого оргазмического переживания.
От двадцати восьми до тридцати пяти лет Гаутама Будда, Заратустра, Лао-цзы, Чжуан-цзы, Иисус пребывали на высших планах бытия. И чтобы их не беспокоили, чтобы им не мешали люди, они уходили в горы – в уединение. Как я считаю, это не было отрицанием жизни – они просто искали тихое пространство, где их ничто бы не отвлекало и они смогли бы обрести наивысшее оргазмическое переживание. То, что Уильям Джеймс называл «океаническим оргазмом», в котором ты полностью исчезаешь в океане существования, подобно капле, падающей с лотосового листа в океан.
Поэтому тридцатилетний возраст не случаен. Все великие искатели отправлялись на поиски между двадцатью восьмью и тридцатью пятью годами. Это период поиска – поиска не телесного, а духовного.
Здесь наслаждался он своим духом и своим уединением и в течение десяти лет не утомлялся счастьем своим.
Он десять лет оставался в горах. Его уединение, тишина, умиротворение углублялись, и он был исполнен блаженства. Хотя он был один, это его не утомляло.
Но наконец изменилось сердце его, – и в одно утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к нему…
Здесь Заратустра начинает новый путь. Махавира оставался в своем одиночестве. Будда оставался в своем уединении, и наблюдавшие увидели, что что-то произошло, что-то, что выходило за рамки их понимания. Эти люди преобразились. Они наполнились светом. Они излучали радость. Их окружало благоухание; они что-то познали. Их глаза обрели новую глубину, а лица засветились неведомой доселе благодатью.
Произошло едва заметное недопонимание. Наблюдавшие посчитали, что, поскольку эти люди ушли в горы, они отреклись от жизни. Поэтому отречение от жизни стало краеугольным камнем всех религий. Но они не отреклись от жизни.
Мне бы хотелось переписать историю с нуля, в частности об этих людях, потому что я знаю их по своим собственным озарениям. Меня не должны волновать факты; я знаю истину. Эти люди не были против жизни; они просто ушли в уединение, в безлюдные места, чтобы их ничто не отвлекало.
Но разница между Гаутамой Буддой и Заратустрой в том, что Гаутама Будда, познав себя, не заявил: «Мне больше не нужно быть отшельником, монахом. Я могу вернуться в мир и быть обычным человеком».
Возможно, возвращение в мир требует большей смелости, чем уход от него. Восхождение на гору трудное, но благодарное. Ты поднимаешься все выше и выше. И, когда ты достиг наивысшей вершины, нужна огромная смелость, чтобы спуститься обратно в покинутые тобою темные долины, чтобы просто принести людям послание: «Вам не нужно все время оставаться во тьме. Вам не нужно всегда оставаться в страдании и в преисподней».
Такое нисхождение даже может осуждаться теми, кому ты хочешь помочь. Когда ты поднимался в гору, ты был великим святым, а когда ты спускаешься вниз, люди думают, что, наверное, ты упал, упал со своего величия, со своей высоты. Несомненно, нужна величайшая смелость, чтобы, коснувшись наивысших вершин, вернуться к нормальности.
Заратустра проявил такую смелость. Его не беспокоит, что скажут люди, он не опасается порицания или того, что они подумают, что он упал с вершины, что он больше не святой. Его больше заботит необходимость поделиться своим опытом с теми, кто готов, кто восприимчив, кто открыт, – пусть даже таких мало.
…и в одно утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к нему:
«Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!»
Это высказывание содержит глубокий подтекст. Заратустра говорит, что птицы счастливы, потому что солнце взошло. Цветы счастливы, потому что солнце взошло. Вся планета кажется счастливой, пробужденной, полной энергии, исполненной надежды на день грядущий – солнце взошло.
В этом высказывании он указывает на то, что солнце тоже должно быть счастливо, потому что так много цветов расцвело, так много птиц запело. Если бы не было птиц и цветов и никто бы его не ждал, то солнце было бы грустным.
Подтекст ясен: мы все взаимосвязаны; все существование взаимосвязано. Даже мельчайшая травинка связана с величайшей звездой на небе. Но эти связи невидимы.
Известно, что если однажды солнце не взойдет, то вся жизнь на планете исчезнет. Без солнечного тепла и животворящей энергии ничто не могло бы оставаться живым. Но мистики всегда указывали и на другую возможность: если с лица земли исчезнет всякая жизнь, то и солнце перестанет восходить – для кого?
Заратустра говорит: «Я полон радости, полон мира. Теперь мне нужно, чтобы кто-то смог это принять, я отягощен. Я должен поделиться этим, иначе даже блаженство станет слишком тяжелым». Даже блаженство может стать тягостным, если им не делиться.
Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!
В течение десяти лет подымалось ты над моей пещерой: ты пресытилось бы своим светом и этой дорогою, если б не было меня, моего орла и моей змеи.
У Заратустры есть два символа: орел и змея. Змея символизирует мудрость, а орел – смелость летать в неизвестном без какого-либо страха. С ним были орел и змея. Нужно быть максимально сознательным, мудрым и разумным. И также нужно быть смелым, чтобы проникнуть в неизвестное и, наконец, в непознаваемое. Прыжок в непознаваемое – это прыжок в божественность существования.
Но мы каждое утро поджидали тебя, принимали от тебя преизбыток твой и благословляли тебя.
То, что ты нам давало, было у тебя в преизбытке, его у тебя было слишком много, оно тебя отягощало. Ты хотело с кем-то им поделиться, и мы принимали преизбыток твоей богатой энергии, переливающей через край, и благословляли тебя за это.
Взгляни! Я пресытился своей мудростью…
Как ты пресыщаешься своим светом и хочешь с кем-то им поделиться, так и я пресытился своей мудростью – ее слишком много. Я больше не могу ее сдерживать, мне нужно найти кого-то, с кем я ею поделюсь. Я должен избавиться от бремени.
Это такое превосходное наблюдение – что даже мудрость может быть бременем. Заратустра был совершенно прав.
…как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне.
Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему…
Это мог сказать лишь тот, кто познал. Обычному эрудированному человеку, заимствовавшему знание, даже в голову не может прийти такая мысль.
Ницше говорит устами Заратустры: «Я иду к людям, чтобы одарять, наделять и сбрасывать тяжесть своей мудрости до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему».
По-настоящему мудрый человек не серьезен, он игрив, потому что понимает, что все существование есть игра. По-настоящему мудрый человек может казаться немного безумным, сумасбродным, потому что у простых людей есть фиксированное представление о мудром человеке: он должен быть серьезным, он не может быть игривым, не может смеяться, не может танцевать.
Эти вещи для глупых людей. Заратустра говорит: «Я буду одарять своей мудростью до тех пор, пока мудрые среди людей не станут настолько мудрыми, что смогут принять даже те вещи, которые простому человеку кажутся глупыми».
…а бедные – богатству своему.
Если говорить о внутреннем богатстве, то бедный не меньше одарен природой, чем богатый. Богатый слишком занят внешним миром и, вполне вероятно, не может найти время или метод для того, чтобы обратиться вовнутрь. Бедный же находится в удачном положении, он ничем не поглощен во внешнем мире, он может просто закрыть глаза и погрузиться в себя. Заратустра говорит, что мудрые должны быть настолько мудрыми, что даже глупость становится всего лишь игривостью, а бедные – настолько счастливыми, как если бы они нашли величайшее сокровище…
Для этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты каждый вечер, окунаясь в море и неся свет свой на другую сторону мира, ты, богатейшее светило!
Я должен, подобно тебе, закатиться, как называют это люди, к которым хочу я спуститься.
Так благослови же меня, ты, спокойное око, без зависти взирающее даже на чрезмерно большое счастье!
Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага текла из нее и несла всюду отблеск твоей отрады!
Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра хочет опять стать человеком.
Это редкое качество Заратустры. Тысячи людей хотели стать сверхчеловеками – Буддами, Джинами, Христами, аватарами, – но Заратустра единственный за всю историю, кто хочет опять стать человеком. Повидав вершины, повидав глубины, познав предельное уединение, исполнившись мудрости, он хочет спуститься вниз и просто быть человеком среди людей – а не кем-то возвышенным.
Так начался закат Заратустры.
Этот закат Заратустры настолько уникален и примечателен, что, если только не найдется такой же смелый мудрец, судьбу человечества не удастся изменить.
Если бы все Гаутамы Будды и Иисусы Христы, все Моисеи и Мухаммеды вернулись к человечеству как обычные люди, они дали бы человечеству благородство, они дали бы ему великую смелость, они бы стали источниками огромного вдохновения. Но они высоко; расстояние к ним так велико, что это вызывает упадок духа. Не только они, но и их ученики всячески пытались увеличить это расстояние.