-Собака! - крикнул тысячник, хватаясь за меч. - Тебе сказано - "защищайся"!
-Нападай! - взвизгнул Мамай и прямым разящим выпадом заставил противника шарахнуться. - Прочь, шакалы! - Это уже относилось к подступившим телохранителям, они чуть попятились, однако ещё сильнее насторожились.
Поостыв, отступая под непрерывными ударами, воин, наконец, стал соображать, что его дело - плохо: либо Мамай зарубит его, либо он ранит Мамая, и тогда его растерзает стража. Обезоружить Мамая он тоже не мог - такое ему не простится, да и сделать это нелегко: враг - силён. Теснимый, прижатый к стене безмолвных зрителей, мокрый с головы до ног от ужаса, воин призвал на помощь Бога, его рука ослабила хватку, меч, звеня, отлетел в сторону, воин рухнул на колени.
-Пощади, великий!..
Лишь этот крик удержал занесённое оружие, ярость отхлынула, Мамай шагнул к поверженному, ударил мечом плашмя по его плечу.
-Встань!.. Ты - смелый и ловкий боец. Ты не растерялся от внезапного нападения. Ты не побоялся обнажить оружие против повелителя, выполняя его приказ. Ты бился зло и умело, и ты выпустил меч потому, что перед тобой был твой повелитель.
-Великий! Ты победил меня не высоким именем, а своей силой и искусством!
Усмешка искривила лицо Мамая.
-Мои воины стали такими же льстивыми лисами, как придворная челядь? Будь на моём месте другой, разве ты не зарубил бы его?
Страх потерять голову сделал воина красноречивым.
-Великий! Будь на твоём месте равный тебе боец из простых всадников, я всё равно был бы побеждён. Убей меня за то, что не смог удержать меча, который ты мне доверил. Но, клянусь Аллахом, я сделал всё, чтобы удержать его.
Это была та ложь, которая составляет лучший вид лести, понятной лишь искушённым. Владыки, окружённые подхалимами, любят искреннюю лесть.
-Встань! - повторил Мамай. - Назови мне своё имя.
-Моё имя - Кутак. Пусть оно тебя не удивляет. Так меня прозвали ещё родители.
Мамай усмехнулся, и по лицам окружающих проползли ухмылки.
-Отныне тебя будут звать "Храбрый Кутак", - сказал и засмеялся.
По рядам воинов прокатился смех. Мамай вначале хотел выдать своему поединщику за пережитый страх полцены лошади, но имя воина подсказало ему остроумную выходку. Звание "храбрый" ценилось в войске выше денег, ибо давало многие привилегии, как и другие звания. А этот случай ещё и прославит в Орде остроумие правителя. Находившийся в свите писец раскрыл золочёную книгу, воин упал на землю, и слёзы хлынули из глаз.
-Великий! Я буду грызть твоих врагов, как твой верный пёс.
-Грызи их злее, Храбрый Кутак. - Мамай, смеясь, повернулся и пошёл в другую сотню. Он вдруг как-то спокойно вспомнил, что в двухсоттысячном войске Железного Хромого нет бойца, равного по силе Тимуру. И это - не легенда. Однако сила полководца всё-таки - в голове.
В соседней сотне его внимание привлёк воин, перетянутый по талии чернёным серебряным поясом. Его лицо, чисто выбритое, было не так скуласто и смугло, как у других. И нос - прямой, и брови - вразлёт, и глаза, большие, серые, смотрят весело. Его мать или бабка была полонянкой из какой-то славянской земли. Хотя ордынские законы требовали систематической смены гарнизонов в покорённых странах, а полонянок следовало брать в наложницы, но не в жёны - чтобы ордынский народ не растворился в других народах, - людей с такими лицами в Орде становилось всё больше. И что удивительно - "чистая" ордынская раса уступала этим болдырям, которые отличались умом, силой и красотой. Девушки в Орде засматривались на болдырей, мужчины любили болдырок. Правда, находились блюстители крови, которые плевались болдырям вслед, но Мамай к их числу не относился. Повидавший многие народы, он не считал своих безупречным племенем. Они - прекрасные воины, а главное - сила, что вознесёт его над миром, и только поэтому он ставил их выше других. Но кто верно служил Мамаю, ничем не отличался для него от чистокровного ордынца, будь он хоть цыганом.
-Покажи мне твой лук, - распорядился Мамай.
Воин схватил саадак, протянул Мамаю лук, искусно сделанный из полутораметровых рогов степного быка. Мамай осмотрел оружие ордынского всадника, отливающее чёрным лаком, в давние времена заимствованным у китайцев. Этот лак защищал лук от сырости и высыхания, не трескался при ударах, натяжении и спуске тетивы.
-На каком расстоянии от русов, стреляющих из луков, ты можешь отвечать им, не подвергая себя опасности?
-На половину полёта ордынской стрелы, - ответил воин, глядя в лицо повелителя.
Мамай покачал головой:
-Ты - самонадеян. Так было. Запомни и скажи другим: теперь на две трети полёта ордынской стрелы московские лучники поражают всадников и коней.
Воин даже не моргнул.
-На сколько шагов твоя стрела попадёт в стрелу?
-На сто двадцать шагов, повелитель.
Мамай выдернул стрелу из колчана, протянул нукеру, тот пошёл в поле, считая шаги. Даже тысячник подался вперёд, когда нукер воткнул стрелу в землю и чуть отступил, а болдырь, подняв лук, прицелился в чёрный стебелёк, едва заметный среди травы. Раздались восклицания - чёрный стебелёк дрогнул и сломился от удара.
-Сотник! - позвал Мамай. - Много ли у тебя воинов, так же владеющих луком?
-Только один, повелитель. Но половина сотни попадает стрелой в стрелу на сто шагов с первого или второго раза.
-Ты! - Мамай ткнул в крутоплечего, кривоногого воина. - Обнажи свой меч.
Богатырь вынул меч из ножен, Мамай выдернул из-за пояса платок из легчайшего шёлка и подбросил.
-Руби!
Опускаясь, платок развернулся, сверкнул меч и скомканный шёлк упал к ногам богатыря.
-Подай!
В месте удара оказался широкий порез; Мамай прищёлкнул языком: этот шёлк даже на земле не каждый разрубит первым ударом. Платок бросали ещё несколько раз - рубили другие всадники, - и на нём прибавлялись порезы.
-У тебя славные джигиты, сотник...
-Дозволь мне, повелитель?
Мамай оборотился к болдырю.
-Желание воина отличиться похвально. Но кто сам вызывается что-то сделать, должен сделать это лучше других.
Слова повисли в тишине. В Орде поощрялась инициатива, но та, которая - угодна начальникам. Если люди высовываются, когда их не просят, они тем уже - подозрительны, что ценят себя высоко. А ценить их может только начальник. Мамай сунул платок нукеру.
Воин положил ладонь на рукоять меча, улыбка разлилась по его лицу, во всей позе явилась расслабленность. И меч он вырвал, когда платок уже полетел в воздух, и его удар выглядел плавным, а на землю упало два платка. Лишь опытные рубаки заметили, как сверкающее полукружье стали разрядилось молнией.
-Покажи мне твой меч!
Воин подбросил клинок, поймал за конец двумя пальцами, с поклоном протянул Мамаю рукояткой. Мамай осмотрел сталь, отливающую синевой, - обычный ордынский меч с костяной ручкой, оправленной в красную медь.
-Что ты ещё умеешь?
-Рубить твоих врагов, повелитель.
-А ещё что?
-Всё, что прикажет мой повелитель!
-Какие языки ты знаешь?
-Я знаю великий язык, на котором ты заставишь говорить все народы.
-А другие? - молнии в глазах Мамая сменились искрами.
-Моя мать, четвёртая жена мурзы Галея, была дочерью русского князя. Она научила меня языку русов, поляков и греков. Я изучил также персидский и арабский.
"Наян Галей, - вспомнил Мамай. - Тысячник... Ну да, разве десятнику достанется в жёны русская княжна!"
-Почему отец не возьмёт тебя в свою тысячу?
-То - воля отца.
Ответ понравился Мамаю. Конечно, мурза Галей стыдится сына-болдыря. Спать с русской не стыдится, небось, держит её за любимую жену, а сына удалил. Жена - в юрте, сын - на виду. Мамаю плевать на всяких галеев, на обветшалый предрассудок, хоть этот предрассудок и породил Чингиз. Однако Чингиз жил три поколения назад, да и был он тогда уже стариком.
-Я не вижу на твоём плече даже знака начальника десятка. Но ты получишь его. Кто учил тебя искусству рубки?
-Лучшие воины нашего тумена. Я также учился по книге, которую привезли из западных стран. Западные рыцари уделяют теперь этому много внимания, там есть особые школы...
-Я беру тебя в мою тысячу сменной гвардии. Когда свободен, будешь учить нукеров тому, что умеешь, - они не все так искусны.
Воин опустился на колени, Мамай тронул его плечо клинком.
-Встань! Займи место в моей страже, - и повернулся к тысячнику. - Тебе - тревога!
Сигнал пролетел по рядам сотен, и едва Мамай выехал перед фронтом тысячи, её начальник уже скакал к нему на чёрном коне, в шерсти которого играло солнце. Туча в душе Мамая рассеивалась. Он не любил темника Есутая, искал случая передать командование туменом человеку, выдвинутому им, но Мамай был воином и даже против желания видел, какой сильный отряд подготовили к походу Есутай и этот угрюмый, длиннорукий богатырь - начальник тысячи. Другие отряды, конечно, - похуже, но ведь это - и не лучший тумен в его войске. Сколько ещё десятилетий понадобится московским князьям, чтобы подготовить такое войско?!
Шпионы несли Мамаю вести о войске русских князей, прежде всего московском. Полк Дмитрия постоянно растёт, хорошо вооружён, московиты кое-что переняли от степняков и от западных рыцарей, но сохраняют своё лицо и свою тактику боя. Опорой их боевого порядка остаётся пешая рать - часто спешенная конница, - и, не разбив её, нельзя опрокинуть русское войско в полевом сражении. А разбить лёгкой конницей многочисленную пехоту русов почти невозможно - Москва может выставить не тысячи воинов, как бывало прежде, а десятки тысяч. Это - стена! Тут нужна либо тяжёлая конница, либо та же пехота. Мамай не случайно купил генуэзских наёмников. Конечно, это - не русы, но сильнее пехоты в западных странах нет, там берут в неё разную челядь, слуг и крепостных, для необходимых войсковых работ и обслуживания конных рыцарей. Там, как и в Орде, пехоту ни во что не ставят, однако с ней теперь приходится считаться: русские пешие рати не единожды громили рыцарскую конницу и начали бить ордынскую. Вожа... Каким образом там, вместе с конными воинами, оказались русские пешцы, для Мамая и теперь - тайна. Он уж подумывал: не держит ли Дмитрий своих ратников вблизи московских границ? - но соглядатаи этого не подтверждали. Бегич собирался быстро, шёл стремительно и скрытно, а Дмитрий встретил его на Рязанской земле... Значит, пешую русскую рать надо ждать всегда, и то, что две первые тысячи "Крыла ворона", считавшегося лёгким туменом, можно отнести к разряду тяжёлой конницы, способной прорывать пеший строй, порадовало Мамая. Наёмники - хорошо, рязанская рать - ещё лучше, немало пешцев приведёт Ягайло, но плох - полководец, если он, учитывая свои силы до самого малого отряда союзников и вассалов, не сможет в случае особой нужды обойтись без союзников и вассалов.
Мамай, разумеется, не склонен обходиться в войне с Москвой лишь своими туменами. Иное дело, что эти тумены должны быть грозны. Если Дмитрий соберёт большое войско и выведет его в поле, союзников, вассалов и наёмников Мамай бросит на русские копья. Пусть они скуют рать Москвы; ордынская конница в это время обрушится на страну, разграбит и выжжет её, разрушит города. Если даже союзники Мамая будут разбиты, Дмитрий останется с утомлённым, деморализованным войском посреди опустошённой страны и поднимет руки. Так полководцы Орды в прошлом не раз одолевали врагов, даже более сильных...
Трубы пропели "Внимание и повиновение!", Мамай привстал на стременах, отсалютовал войску жезлом.
-Слушайте, мои храбрые богатуры! Ваша тысяча отогрела моё сердце, тоскующее о новой военной славе Золотой Орды. Я знаю: в бою вы будете так же хороши, как на смотре. Одному из вас я присвоил звание "храбрый", другого взял в мою тысячу сменной гвардии. Вашему начальнику тысячи я присваиваю звание Темир-бек (Железный князь)...
Тысячник соскочил с коня и простёрся на земле: Мамай получил ещё одного сильного наяна, преданного ему душой и телом.
-...Я не мог испытать достоинства каждого воина, но вас знают ваши начальники. Повелеваю Темир-беку присвоить десяти лучшим звание "богатур", двадцати - звание "храбрый". Я также повелеваю выдать каждому сотнику серебром цену двадцати лошадей, каждому десятнику - цену пяти лошадей, простым воинам я увеличиваю жалованье на две цены лошади, и эту прибавку велю выдать тут же!..
Даже поднятая рука Мамая не скоро заглушила крики, прославляющие повелителя. Слушая эти крики с горящими глазами, Мамай наполнялся предощущением побед. Теперь отборная тысяча в тумене куплена им с потрохами, она станет на него молиться, особенно же потому, что ей станут завидовать и ненавидеть её. Однако и в воинском деле по ней станут равняться.
-Я знаю: эти награды вы вернёте мне военной добычей, которой достанет на весь ордынский народ. Готовьтесь к битвам!
Четвёртая и соседние с ней тысячи не походили на первые две. Кони здесь были разномастные - карие, бурые, тёмно-гнедые, тёмно-рыжие. В большинстве взятые из полудиких табунов перед походом, ещё плохо объезженные, они толклись, визжали, грызлись, и над местом смотра стоял шум. Эти лошади выглядели неказисто, но они и были монгольскими лошадьми, которые сделали непобедимым войско Чингисхана. Они сутками идут под седлом той же спорой рысью, какой начинали свой бег; ни летом, ни зимой для них не требуется фуража - они находят корм в иссохшей степи, в снежных просторах, в лесу. Если воины и подкармливали их зерном, то лишь перед большими сражениями и при избытке фуража. Живучесть лошадей давала живучесть всадникам. Вдали от своих тылов, лишённые воды и пищи, они прокалывали жилы коней, и пили их кровь. Таким образом, ордынские всадники могли питаться до десяти суток, сохраняя силы. Поэтому они проходили повсюду. Правда, на малорослых степных лошадях опасно идти на прямое столкновение с тяжёлой конницей врага. За то на них можно стаей кружить вблизи броненосной армады, осыпая её стрелами, налетая и отскакивая, заманивая в засаду отряды, не давая врагу ни минуты отдыха, изматывая его до предела, когда он дуреет, и остаётся лишь опрокинуть его ударом свежих сил. Конь и лук - вот сила ордынского воина, а меч и копьё - лишь помощники ей. И его тактика - по преимуществу тактика волка, который может дни и ночи по пятам преследовать тура или лося, не давая ему ни есть, ни пить, доводя жертву до бессилия, чтобы в удобный момент вонзить клыки в горло...
На доспехах всадников здесь - всюду кожа, какая идёт на подмётки. И люди здесь помельче, посуше, повертлявей - полуголодное племя табунщиков, пастухов, мелких ремесленников, наёмных работников, посланных мурзами в войско, выставленных по обязательному набору - один воин с лошадьми и полным снаряжением от шести кибиток. Впрочем, Орда Мамая почти вся поднялась на войну. В мирное время несли военную службу лишь первые две тысячи тумена, воины получали в них за то особое жалованье. Другие работали и кочевали в улусе Есутая. У большинства кочевников имелись рабы, но и они не были свободными, ими владели мурзы и наяны - теперешние десятники, сотники, тысячники. Наяны же были вассалами Есутая, а над Есутаем стоял великий хан. Мамай мог лишить Есутая воинского сана, но лишить власти над улусом, отнять землю, людей и скот было не в его силах. Мурзы оберегали свои права, улусники восстали бы против повелителя, который нарушил освящённое веками право собственности. Будь над Есутаем "принц крови", Мамай мог убрать неугодного военачальника своими руками или руками господина - ведь царевич располагает личностью своего наяна,- но в том-то и дело, что хан Хидырь подарил своему любимцу улус, оставшийся без господина. Есутай был и темником, и улусником-правителем. С такими темниками-улусниками враждовать тяжело.
Мамай объезжал четвёртую тысячу, и его глаза всё больше сужались, в лице появилось тигриное, он походил теперь на крадущегося зверя, который видит стадо, но ещё не выбрал жертвы. Мамай натянул повод, ткнул рукой в широколицего воина с вывернутыми ноздрями.