Зимой и летом на ней пиджачок был такой маленький, и все. Холщовая рубашка. Все, бывало, ходила настежь. Наденет валенки, а чулок никаких не наденет. Она была уже просто Господом освящена. В морозы Господь ее грел...
Лет с восьми я стала к ней ходить.... Далеко – четыре километра, а бывало, мать скажет: «Пойдем, Манюшка, помаленечку, все дойдем»... Идем, идем. Встречает нас Сашенька: «Гости пришли! Проходите, проходите». Меня так по голове погладит (скажет): «Какая девочка хорошенькая!»
Бывало, наложит мне книжек, а мне восемь лет, в школу раньше с девяти лет ходили. Думаю, что там картинки, а картинок-то нет. А тетка Мавра скажет:
– Сашенька, она в школу еще не ходит.
– Господь милостив, Господь покажет, она и читать будет.
Так вот она мне все предсказывала, бывало, как книжек наложит, а сама все:
– Господи, помилуй! Господи, помилуй!
– Сашенька, что ты ей все поешь-то, она что, должна монашенкой, что ли, быть?
Промолчит.Она мне предсказывала то, что я на клиросе пела двадцать лет. Нас с десяти лет начали учить в школе. Матушка, жена священника, стала преподавать нам Закон Божий. А потом ее сын, Константин Николаевич, нас учил, у него я пела первым дискантом... Я Псалтирь по покойникам с десяти лет начала читать – как стала на клиросе петь...
Сашенька к нам ходила. Она придет из церкви, мать поставит самовар на стол, заварку. Чайник становит. Сашенька сама чай заварит, наливает себе чашку. Посадит меня с собой рядом, тетка Мавра напротив. Нальет мне чашку, кладет кусочек сахарку, сольцы положит в чашку и просвирочки (просфоры) кусочек отломит, бросит мне.
– Пей, так тебе и надо!
Тетка Мавра говорит:
– Как Сашенька тебя благословляет, мне не нравится.
– А что?
– Жизнь у тебя будет – терпеть да терпеть. И соленая будет жизнь, и немножко сладкая. Просвирочка – к терпенью.
И в жизни мне не повезло. Всякое видала – и соленое, и сладкое, и горькое».
Предсказание блаженной сбылось – многое пришлось претерпеть Марии Ефимовне. В восемнадцать лет её выдали замуж, через шесть лет, муж оставил её. Воспитывать одной дочь было трудно, время голодное, а алименты муж не платил – скрывался. Во время немецкой оккупации её приговорили к расстрелу – чудом осталась жива.
Из воспоминаний Марии Ефимовны: «Сашенька все знала. Вот сейчас поговоришь, придешь к Сашеньке – она все знает, что мы говорили. Как-то две подружки собрались к ней испытать, чего она знает, чего нет... Одна и говорит подружка:
– Маша, пойдем к Саше в Сафониху, поболтаем.
...Собрались, пошли. Приходят.
Сашенька говорит:
– Мавра, ставь самовар. Гости к нам пришли... Только поставь миску, пока самовар не ставила, налей воды холодной... Водички налей да две ложки деревянные положи.
...Поставила миску, налила воды, положила две ложки деревянные... Сашенька подошла к ней (к девушке, которая , звала подругу «поболтать») взяла за руки и говорит: «Теперь садитесь обе, берите ложки и болтайте...»
Она все предсказывала. Вот, бывало, три старушки, шестого мая, как у Сашеньки день рождения, собираются к ней в гости. Моя мать говорит:
– Тетка Авдотья, тетка Василиса, поехали к Сашеньке в Сафониху. – Раньше у каждого свои лошади были... (Запрягли лошадь.) Ну, поехали – три старухи. А перед этим-то, как им ехать, мать и говорит тетке Авдотье:
– Я сейчас забегу в лавку... Сашеньке платочек, полушалочек какой-нибудь куплю.
Ну, пришла. У продавца была жена, ей и говорит:
– Михайловна, дай мне платочек, едем к Сашеньке, сегодня день рождения у ней.
Она дает платок-то ей, такой орластый.
– Ой, Михайловна, как мне не понравился платок-то – орластый, нехороший.
– Погоди, тетка Федосья, я тебе сейчас другой дам.
Другой-то дала, мать развернула его и говорит:
– Ну что за платочек – как живой!
Завернула платочек, в сумочку и – поехали... Приезжают.
– Сашенька, мы приехали поздравить тебя с днем рожденья.
А она:
– Спасибо.
Потом мать говорит:
– Сашенька, я вот тебе платочек привезла – на день рожденья подарочек, больше нечего.
– Спасибо.
А еще она его не развертывала, а так взяла в руки и говорит:
– Ну что за платочек!
Потом разворачивает его:
– Как живой! А те орластые платки – нехорошие...
А второй раз поехали те же старухи к Сашеньке. Приезжают. Сашенька их встретила, самовар поставила, все – закусить, поесть, тарелку огурцов принесла. И говорит:
– Мавра, а огурцов-то мало будет.
– Да что ты, Сашенька, милая, огурцы хорошие, огурцов-то целая тарелка!
– Сходи, сходи, принеси еще огурцов, а этих мало будет.
Ну, раз Сашенька говорит... Тетка Мавра пошла, Сашенька вслед за ней. А старухи сидят за столом, и они не видали (тетка Авдотья и мать), как Василиса – это старушка третья – два огурца положила в карман. Хорошие огурцы, засол-то, она и положила, и не видали старухи. Приходят. Тетка Мавра принесла огурцов еще.
Старухи:
– Тетка Мавра, да огурцы-то еще есть!
– Сашенька раз велела, я Сашенькино исполняю.
Ладно, попили чаю, вылезают из-за стола:
– Спасибо, Сашенька! Спасибо, тетка Мавра!
Сашенька подходит, берет огурцы и Василисе пихает в карман.
– Сашенька, милая, да не надо!
– Нет-нет, бери все, а то ты взяла, да мало!
– Ой, Сашенька, прости! Я говорю: возьму, дочери покажу, какой засол-то хороший, да у тетки Мавры спрошу, как она солила.
Она всех принимала. Только если кто идет с шельмовством – она не будет принимать. Как я с сестрой ходила своей. Она по матери-то у нас не родная, у отца первая жена умерла. А сестра старшая выросла, вышла замуж. Мужа взяли в армию, тогда Николаевская война, что ли, была, и три месяца о нем не слышно. Как его поминать – по живности ли, убит ли он? Она приходит ко мне:
– Мань, пойдем в Сафониху к Сашеньке, узнаем, Платон жив или нет.
Ну, пошли мы к ней. А она идет сзади и ворчит песню. Я и говорю:
– Фекла, мы с тобой куда идем-то? К Сашеньке! А ты песню ворчишь-поешь.
– Ну да! Как будто она узнала! Слышит она – четыре километра...
...Приходим. Подошли к дому, я постучалась в окошечко. Выходят Сашенька и тетка Мавра. Сашенька:
– А какая к нам хорошая гостья пришла!
Берет меня за руку, а на сестру и говорит:
– А тебе здесь делать нечего...
...Она песню пела! Села на завалинку, на улице, ждет, когда я выйду. А я в доме. Поставили самовар, сели чай пить, Сашенька сидит, я – напротив. Тетка Мавра: то чего подать, то принести – сидит с краюшку.
– Ох-ха-ха, да! – а тетка Мавра слушает. – Ворота-то широкие, а двери-то узкие. Да ничего, Бог милостив! Господь даст, через три дня домой придем.
А я ничего не говорила тетке Мавре, зачем мы пришли. Тетка Мавра мне говорит:
– Манюшка, чего ж ты пришла-то?
– Да вот, Платон, – говорю, – сестрин муж, три месяца слуху никакого не дает.
– Ну ладно, вот что ей скажи, – тетка Мавра все расшифровывает, рассказывает. – Ворота-то широкие, а двери-то узкие – он в плену. А через три дня домой придет. Так и скажи сестре. Пусть через три дня ждет.
Сашенька чаем напоила, благословила:
– Ты ступай, ступай с Богом.
Вышла я. Опять пошли, дорогой-то она спрашивает:
– Что Сашенька сказала-то? Ничего по слуху нет?
– Нет, она вот что сказала: Бог милостив, через три дня домой придет.
– У, какая болтовня... Три месяца слуху никакого не дает. А уж через три дня он домой собрался...
Опять ничему не поверила. Ну ладно. Проходит день, второй. Третий день – бежит Феколка.
– Мам! – на мою мать (она все матерью звала ее).
– Что?
– Вот я Маньке не поверила, а Платон-то вчера вечером пришел!
...Как Сашеньке умереть, она пошла из Сафонихи в Божий храм и с собой лопату захватила, железную. А тетка Мавра спрашивает: «Зачем же?» Она говорит: «Так нужно». Пришла, помолилась в Божием храме, а на паперти оставила лопату. Вышла из Божиего храма – берет лопату. А тетка Мавра за ней пошла. Где... сейчас её могила-то в углу, подходит и говорит: «Ну, пожалуй, здесь и хорошо...» Лопату она оставила здесь...
Потом, когда следующий подходит праздник, перед октябрьскими-то уж, собирается Мавра в Божий храм. Думает: «Что Сашенька-то сегодня не встает?» Подходит, а она уже умерла. Тетка Мавра не видела как. Сашенька не говорила, болит ли у нее что, как заболела – никому не сказала. Тетка Мавра сходила за соседями – собрали ее. Пришли мужчины и говорят тетке Мавре: «Где теперь Сашеньку будем хоронить?»
– Она место себе приготовила.
– Как же?
–Вот она где лопату поставила. Там и копайте могилу.
Подошли к ограде. Стали копать могилу. В Онуфриево батюшке сказали, он панихиду служил. На вынос приехал в Сафониху. Опубликовали, когда хоронить, когда что...
Ей было 32 года, она умерла до октябрьских. Я с седьмого года, мне в революцию было десять лет, а ее уже схоронили, Сашеньку.
Она как умерла, четыре километра до Онуфриева несли ее девушки и шел народ. Я-то болела тифом в то время, я и мать, и сестра, мы трое болели с голоду. Только наш отец за нами ухаживал. Подошли под окно, видим, как Сашеньку понесли. Я-то уж не выходила, а наши певчие встречали ее на краю деревни. Несли ее девушки. Гроб открытый, головка была открыта. И свечи горели. А тихо очень было. Несли три подсвечника, впереди и по бокам, ни одна свечка не погасла. Народу-то очень много было. Новопетровские, из Можая... Слава большая. Зашли с Сашенькой в Онуфриево, а люди еще были в Сафонихе. Четыре километра все шли, все тянулись... Кругом храма стояли, зайти каждому в ограду хотелось бы, чтобы Сашеньке поклониться. Ограда была очень широкая, большая, а даже в ограде было людно.
Как только принесли Сашеньку в село к краю, ее с колокольным звоном встречали. Служба была. А священников было очень много, из Москвы сколько священства было... Отпевали ее долго....
Тетка Мавра после Сашеньки, не знаю, год жила ли. Рано она умерла, ее схоронили в Онуфриево. Все в Онуфриево наше – и Сафониха, и Загорье, и все. Кладбище у нас на всех. Сашеньку хоронили в ограде около храма, а Мавру – на общем кладбище. Как, бывало, в церковь идешь, сперва к Сашеньке зайдешь. Из Божиего храма выходишь – придешь, помолишься, опять проведаешь ее: «Сашенька, милая, до следующего воскресенья». Ей пожертвования приносили. Как ее рождение или Пасха подойдет, издалека приезжают, цветов положат. Все придут. Углынь, Можай, Волоколамск – откуда только не приезжали! Три креста поставили – один крест из Онуфриева, другой крест – из Волоколамска, а третий – можайский крест. На Пасхальную, на третий день пойдешь на кладбище – глядь, наложат и яичек, цветов наложат, и на крест цветов наставят.
У меня уж новорожденная дочь Катька была. А я сама-то онуфриевская. Ну, я к матери поехала, в церковь-то, иду в Божий храм. Служба была преподобного Онуфрия. Привезли одну женщину, из Сафонихи, ее очень ломало. Когда в церковь ее привезли – она пальцами щелкает, и поет, и пляшет. Потом, обедня отошла, повели ее на могилку-то, ее сестра положила к ногам. Она легла и кричит:
– Боюсь, боюсь Сашенькиной земли! Боюсь, боюсь Сашенькиной земли!
А сестра ее крестит, а сама по крошечке в рот земельки-то, на грудь, всю обкладывает. На вот тебе! Я ушла. Смотрю, мимо наших окон она проехала в Сафониху, сидит, ничего. Отошло все у нее. Тогда все удивлялись: как она кричала, обедня пока шла. А потом полежала на Сашенькиной могилке... Сестра только: «Сашенька, милая, исцели бедную женщину!» Вот она встала, а с нее пот, с больной. Сестра ее платком вытирает. Потом посидела:
– Господи! Куда ж ты меня привезла?
– Привезла к Сашеньке на могилку».
Верующие со всей округи приходили на могилку к праведнице. Во время Великой Отечественной войны храм уничтожили, на его месте образовался пруд. Недалеко от могилы блаженной стали добывать песок, внезапно работы были прекращены. Следует отметить, что могила блаженной Александры оказалась единственной уцелевшей из всех захоронений.
В 1996 году останки блаженной перенесли из села Онуфриева в село Дарна (Истринский район) и перезахоронили в храмовой ограде напротив алтаря Крестовоздвиженской церкви.
Из воспоминаний рабы Божией Надежды: «Мы откапывали останки шесть часов – здесь окаменелые песчаные породы. Акафист постоянно читали, менялись беспрерывно... Головка Сашеньки была в платочке шелковом, розовом. Был еще огарочек свечи, чашечка и удивительный деревянный крестик – дубовый, резной, беленький, как будто только что сделан. Мне пришлось так близко соприкоснуться с Сашенькой! Это не объяснишь – я чувствую Промысл Божий и заступление. У меня будто начертано в сердце ее имя, и я не могу ее забыть».
Блаженная Александра, моли Бога о нас!
Блаженная старица Ольга (Московская)
(1871- 1973 гг.)
Cхимонахиня Ольга (в миру Ложкина Мария Ивановна) родилась в 1871 году в деревне Иншино (Егорьевский район Московской губернии) в многодетной семье. Благочестивые родители, Иван и Агриппина, с ранних лет прививали детям любовь к Богу.
Мария с детства была жизнерадостной, никогда не унывала, умела найти выход в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. По рассказам современников, уже в юности она отличалось мужеством, безбоязненностью (Мария боялось лишь нарушить заповеди Божие).
В отроческом возрасте Мария, по совету отца, поступила в Никитский женский монастырь [5] (г. Кашира, Тульская губ.), где выполняла различные послушания: шила, вышивала, стегала одеяла, пела на клиросе, затем регентовала. В монастыре она приняла монашеский постриг с именем Моисея.
В 1919 году монастырь был преобразован в трудовую артель, а в конце 20-х годов был закрыт. Когда закрывался монастырь, монахиня Моисея сильно пострадала, ей тяжелым предметом пробили голову.
После закрытия монастыря матушка Моисея жила некоторое время в родной деревне у сестры Анны (отцовский дом сгорел, жить было негде), затем отправилась в Москву. Здесь кто-то из верующих устроил её на жительство в пятиметровую треугольную комнатку в полуподвальном помещении двухэтажного кирпичного дома (недалеко от Таганской площади). Первое время она жила в этой комнатке с двумя монахинями, спали по очереди на единственной кровати. Монахини утроились «надомницами» в производственную артель, дома стегали одеяла и отдавали их в артель.
Матушка Моисея даже в годы безверия не снимала монашеского облачения, днём и ночью молилась дома, бывала в московских храмах. Её часто приглашали для чтения Псалтыри по умершим (за это она получала продукты).
Матушку Моисею несколько раз арестовывали, после непродолжительного пребывания в тюрьме, монахиня возвращалась в свою «таганскую келью».
Духовные чада рассказывали, что незадолго до начала Великой Отечественной войны матушки Моисея и Севастиана закрыли Москву от врага «на замок» - они ночью с молитвой из одной точки в разных направлениях отправились по Садовому кольцу, а встретившись, вышли на Бульварное кольцо и снова направились навстречу друг другу. Когда началась война, прозорливые старицы успокаивали своих духовных чад: «Москва на замке, враги не войдут в неё!»
Многие годы блаженная старица мужественно переносила выпавшие на её долю страдания: соседи, мечтавшие завладеть комнатой старицы, создавали невыносимые условия, не позволяли ей самой топить печь, поэтому в морозы старица находилась в нетопленой комнате и не могла согреть себе даже чаю. Блаженная старица не осуждала соседей, молилась за них, говорила: «Они меня обижают, а я за них переживаю».
Старица Ольга в 1945 году познакомилась с Акилиной Никитичной Кузнецовой, которая стала носить ей горячую еду - передавала её в окно, так как соседи никого не пускали к старице.
Когда блаженная старица начала юродствовать, соседям удалось поместить её в психиатрическую больницу. По промыслу Божиему здесь ей предстояло нести свой молитвенный подвиг. Врачи свидетельствовали, что в присутствии старицы успокаивались самые «буйные» больные. По молитвам подвижницы излечивались многие больные.