Ради такого дела я прибыл с охраной и секретарем, причем в своей зеленой униформе. Чрезвычайные и полномочные новшество не оценили, вероятно, из зависти – все время поглядывали на мой свободный ворот без галстука и подозрительно часто поправляли свои жестко накрахмаленные ошейники.
Дипломатов бешено взлетевшие цены не взволновали, платят-то не они, а правительства, потому завтрак был сервирован с прежним блеском. Метрополю вообще с продуктами повезло, поскольку еще на стадии бизнес-плана было заложено самообеспечение и ресторан имел свои пекарни (отдельные для булок, бисквитов и расстегаев), свинарники, рыбные садки и так далее. Ну а прямые контакты с подмосковными и не только артелями покрывали все остальное.
Англичанин при всем великолепии выбора предпочел традиции своей родины. Яйца с беконом и все такое. А вот Палеолог, как истинный француз, предался гастрономическим радостям в полный рост и налегал на икру, балык и копченую осетрину.
Я же ковырял омлет с ветчиной и слушал дальние заходы. Начали с конференции социалистов Антанты в Лондоне, уже второй. Послы весьма упирали на всеобщую, полную и безоговорочную поддержку левыми своих правительств. Впрочем, какими левыми, Второй Интернационал медленно, но верно скатывался к центру. Пора, пора, нам делать свой Интернационал. Но вот думаю, что при «мягкой» революции с ним будет труднее – нет прорыва, нет мечты, за которой можно пойти, отринув все. Хотя может это и к лучшему, не будет фанатиков, ненависти и ненужной экзальтации.
Послы добрались до дела только к концу завтрака.
Антанта возжелала нанести последний, решающий удар Центральным державам и для этого скоординировать наступления на всех фронтах. Как умные люди, послы понимали, что без поддержки Советов русская армия не сдвинется с места и прощупывали меня, не гнушаясь и шантажом.
– В ходе недавнего расследования, проведенного Скотланд-Ярдом совместно с Министерством финансов, нам стало известно, что деньги на финансирование некоторых радикальных организаций поступали, в том числе, от германского Генштаба.
– Не исключаю, у радикальных организаций обычно множество источников денег, – флегматично ответил я, поигрывая ложечкой в чашке с черным кофе.
– Нас тревожит возможный кризис, если сведения об этом просочатся в прессу. Сейчас это будет крайне несвоевременно.
– Не думаю, что это как-то повлияет на ситуацию, во всяком случае, в России. После недавних событий в Петрограде русское общество уже ничем не удивишь. А наступление… я не военный, но мне кажется что в нынешнем состоянии армия наступать неспособна. Мы готовы предпринять некоторые меры для ее укрепления, но тут все карты в руках у правительства и Главковерха.
Глава 6
Весна-лето 1917
Выполнить приказ доехать до Минска и остановиться в гостинице «Европа» Митя не смог. То есть до Минска-то он доехал, но вот дойти до гостиницы не получилось – и сбегавшую к Свислочи Губернаторскую улицу, и площадь Свободы, недавно переименованную из Соборной, занимали манифестация и митинг.
Непричастную публику гоняли офицеры-распорядители с красными лентами через плечо, отчего многие зеваки предпочли устроится на крышах невысоких домов, Митя же застрял на углу Преображенской, как раз напротив гостиницы. Мимо него, за жидким оцеплением, громыхая по булыжнику и трамвайным путям, проехали два грузовика с музыкантами, сжимавшими инструменты, чтобы не выронить на ухабах. Затем автомобиль с двумя французскими офицерами, скорым шагом прошел оркестр пожарной команды, а потом по толпе прокатился гул. Взметнулись в приветствии руки, раздались крики «Ура». Знамена, транспаранты и поднятые для приветствией фуражки и шляпы совсем закрыли от Мити следующие два авто. Шум укатился следом за машинами, потом грянули духовые и барабаны, и народ, стоявший на тротуарах, пропустили на площадь.
Не без труда пробившись сквозь эту людскую реку, Митя в помятом виде добрался до гостиницы, где услужливый портье выдал ему ключ от номера под самой крышей. Балкончик выходил прямо на Соборную и с него удивительным образом было отлично слышно все, что говорили с трибуны внизу.
Все пространство между католическим костелом и крупным зданием присутственного места заполняли шпалеры солдат и толпы демонстрантов. Там и здесь торчали красные знамена и транспаранты «Приветствуем делегатов съезда ударных частей фронта!», «Вся власть Учредительному собранию!», «Сбор пожертвований увечным воинам», «Свободный народ непобедим», «Да здравствует интернационал, мир хижинам, война дворцам: война до победы над буржуазией!» и даже пара на идиш, которых Митя, разумеется, прочесть не смог.
– Нас упрекают в том, что организация армии совершается недостаточно демократически. Товарищи, вы знаете, при каких условиях выработалась организация армии. Многое было сорганизовано наспех, временно.
Митя всмотрелся. С трибуны, обращаясь к солдатам, напористо говорил высокий оратор с ежиком черных волос и крупным носом.
– Теперь настало время для пересмотра организации армии. Наши молодые организации приобрели уже большой опыт. Созываемое по этому вопросу совещание делегатов даст ясный, определенный ответ на все вопросы организации армии, уже не на основе теоретических построений, а на основе опыта.
Оратор вертелся на трибуне, обращаясь ко всем сторонам площади.
– Говорят, что я, как министр юстиции, восстановил для солдат каторжные работы. Все это установлено для дезертиров, а не для солдат, а дезертир, укрываясь в тылу, сам себя выбросил из солдатской среды.
Министр юстиции? Митя на секунду задумался и сообразил – «Керенский, он же еще работал в „Правозащите“ у дяди Коли!» А фигура в полувоенном френче чем дальше, тем более энергично жестикулировала.
– Большая беда, что наши солдаты, читая газеты, верят всему, что там написано. Отсюда их увлечение крайними течениями. Солдаты начинают забывать, что есть единая воля большинства русской революционной демократии и единая воля временного правительства, как исполнительного органа этого большинства. Я уверен, что армия в целом должна твердо и беспрекословно выполнять волю большинства демократии и волю временного правительства.
Собравшиеся внимательно слушали, хотя кое-где вились дымки от самокруток.
– Докажите миру, что армия сильна не царями, а сознанием долга; идите и ваше самопожертвование будет примером для всех. Помните, что революция и вся демократия с вами пойдет дружно!
Площадь полыхнула овациями и криками «Ура!», «Правильно!», слева, от католического собора, оркестр грянул «Марсельезу». На трибуне что-то кричал распорядитель митинга и, когда шум немного стих, вперед вступил невысокий сухощавый генерал с усами вразлет, в котором Митя узнал Корнилова.
– Армия должна быть укреплена. Необходимо принятие тех мер, которые я доложил Временному Правительству. На этом докладе подписались также управляющий военным министерством Гучков и комиссар при верховном главнокомандующем Яковицкий.
Говорил он размеренно, без страсти и несомненно проигрывал Керенскому как оратор – зажечь, увлечь за собой солдат он не мог.
– Я перехожу к главной основе. Без дисциплины нет армии. Только ведомая единой волей армия может быть боеспособна. Не место у кормила власти тем людям, которые против идеи государственной обороны. Если есть люди, которые говорят о необходимости прекращения войны и о заключении сепаратного мира, то этим людям надо сказать следующее – мир сейчас не может быть достигнут уже по одному тому, что мы не в состоянии произвести демобилизацию.
Не дослушав, Митя ушел в номер, быстро раскидал свой чемоданчик, собрал нужные бумаги в полевую сумку и отправился в Удегенверх. Под этим диковинным названием скрывалось управление дежурного генерала при верховном главнокомандующем, куда его и направил Болдырев. Вернее, конечной целью поездки была отдельная команда, подчинявшаяся даже не штабу фронта, не говоря уж о корпусе или дивизии, а непосредственно генерал-квартирмейстеру. И потому отыскать ее можно было только так – из команды постоянно приезжали за распоряжениями.
Посыльный забрал Митю и к вечеру довез до глухого хутора на Логойском тракте. Когда до цели оставалось совсем немного, куча веток на обочине дороги тихо, но отчетливо спросила:
– Пропуск!
– Бердянск! – так же тихо сказал сопровождающий.
– Бомба, проходите.
Внимательно оглядевшись, гость с трудом понял, что куча была не одна – ее страховали вооруженный куст и пулеметный стожок поодаль.
– Ну у тебя и охрана, – обнимая начальника команды поручика Михненко подивился Митя, – еле заметил, кусты, деревья…
– То есть два секрета перед последним ты вообще не разглядел? – хлопнул его по плечу Нестор.
– Ого, а зачем такие сложности?
– Дело такое, тайное. Ну и тренировка. Пошли в избу, поговорим, я тебе задачу обрисую.
Из рассказа старого приятеля стало ясно, что название «команда» было, мягко говоря, условным – саперов в команде митиного полка было около семидесяти, а здешнее подразделение по размерам едва ли не больше батальона.
– Здесь постоянно не больше ста человек, оттого и «команда», а так весь состав кто где. Передовые группы в окопах, вместе с саперами обеспечивают проходы. Зафронтовые ходят к немцам, покамест налаживают там сеть и делают закладки. Тыловые закладывают тайные базы от аж до Могилева.
– Могилева??? Так фронт же под Брестом!
– А скажи мне, вот если немцы ударят, как думаешь, удержим их?
– Если всей силой – нет, не удержим.
– Вот то-то и оно, на будущее соломку подстилаем. Таких команд, как у нас – по одной на фронт, мы как бы центральная, при Генкваре. Есть еще школа для офицеров и унтеров, но она вообще за Вологдой.
Митя подивился размаху, с которым организовал дело Болдырев – а кто же еще, потому как структура и цели были очень похожи на рассказы отца и Егора о тактике «коммандо». Не иначе, и генералу довелось это послушать.
– А наша ближайшая задача – перейти фронт, заложить базу у линии Брест-Варшава, найти контакт в Бяле-Подляске и установить связь.
– Так, найти контакт должен я?
– Ну да. Швейцарский коммерсант, занимаешься закупками свиной щетины. Если сможешь поднять связи и дальше, вплоть до Варшавы, вообще отлично.
– Слушай, а у тебя в команде что, есть люди, понимающее в конспиративной работе?
– Хватает.
– Откуда?
– Оттуда, Митя, оттуда. С опытом прошлой революции, есть и кто потом по всему миру повоевал.
Значит, точно отец, без него такое никак бы не вышло.
В ожидании выхода Скамову поручили учить солдат команды подрывному делу. Скатался он и в Минск за указаниями, застав на площади Свободы очередной митинг. Говорили все и обо всем:
– Ради тех хищников капитала ведется это истребление народов, которые греют руки у пожарища войны…
– Что касается питания нижних чинов, то оно подвергается большим колебаниям…
– Поместный собор восстановил патриаршество…
В отделе генерал-квартирмейстера Митя нос к носу столкнулся с Корниловым. Тот выходил из кабинета, раздраженно выговаривая семенившему за ним генералу: «Надо переносить Ставку в место поспокойнее. Тут невозможно, сплошные съезды, комитеты и прочее». Главковерх мазнул взглядом по вытянувшемуся Мите, коротко кивнул и скрылся в коридорах.
Штабс-капитан, хорошо сложенный шатен с карими глазами и Георгием на груди, увидев таковой же у Мити, посчитал его достойным своих откровений и доверительно зашептал:
– Прав Главковерх, нужно железной рукой наводить порядок! Вся эта шваль на митингах очень много о себе понимает. Восстановить смертную казнь, перевешать смутьянов, вернуть сословия…
– Сословия?
– Конечно! Эта сволочь в Питере уравняла нас с быдлом. А иерархия – основа порядка! Мечтаю, чтобы Лавр Георгиевич взял власть…
Поскольку штабс-капитан говорил все громче и громче, стоявший за ним подполковник остановил его, тряхнув за плечо и увел за собой, а оставшийся на месте капитан щелкнул каблуками и поклонился Мите:
– Прошу извинить, наш товарищ контужен и его временами заносит.
– Не беспокойтесь, я хорошо знаю, что такое контузия. Опять же, ничего такого страшного ваш товарищ не сказал.
Капитан оценивающе посмотрел на Митю, пожал руку и ушел вслед за другими.
Митя только хмыкнул ему вслед. Интересные разговоры ходят вокруг Верховного…
Наутро большая часть команды во главе с Михненко погрузилась на подводы и двинулась в сторону фронта. Митю обрядили в солдатскую шинель с погонами вольнопера, выдали винтовку и усадили с унтерами-подрывниками. Первые полчаса они устраивались на грузе, подтыкали и перекладывали, но, наконец, улеглись и задымили козьими ножками размером с хорошую трубку. Потек неспешный разговор, очень быстро свернувший на животрепещущие темы – войну и землю.
Два унтера, по словам Нестора оба из Союза Труда, в который раз препирались с третьим, возчиком, родом, как он сказал, «з-пид Полтавы».
– Яка ще социлизация? Уся земля мужикам! Кожному – по двадцать десятин, вичне володиння, вид батька до сыну…
– Ну и где их взять, эти твои двадцать десятин?
– Видибраты у помищыкив, и щоб духу их не було!
– Так ты сам прикинь, деревянная твоя голова, вся земля, почитай, у крестьян да артелей, за помещиками мене двадцатой доли. Поделить на всех – полдесятины получится.
– Ничого, пидемо с фронту, подилимо.
– Да ктож тебя отпустит?
– А я и питати не буду. Штык у землю та до хати. Хай паны воюють.
– А тогда немцы тебе не двадцать десятин, а два аршина оставят! И хлеб заберут!
– Не виддам!
– Как же не отдашь, коли штык в земле оставишь? – заржали унтера.
– А отак, не виддам и все!
– Вот ты на полголовы бестолковый!
– Ага, а на другой половине шапку носит! – поддержал второй унтер. – Ну, положим. Но вот гляди, если мы развалим фронт – то и всю страну развалим.
– Нехай…
– Шалишь, брат! Уйдут поляки, туркестанцы, финны, кавказцы…
– Та й хрен з нымы!
– А долги за них ты платить будешь?
– Яки ще долги?!
– Так за кредиты и займы, рублей по триста на каждого, от мала до велика. Вот они уйдут, а все долги тебе оставят, плати, Грицко! Так что мы сейчас не за панов, а за свое бьемся, за землю, за хлеб, за то, чтобы Советы нам новую, хорошую жизнь наладили.
Возчик хекнул, сплюнул в дорожную пыль и замолчал.
* * *
Государственное совещание у нас случилось в Питере. Временное правительство решило собрать «все организованные силы России», сколотить из них блок в поддержку себя, любимого и противопоставить уверенно набиравшим силу Советам. Проводить его в Москве, оплоте Союза Труда, было полным безумием, тем более, что в белокаменной базировался Центросоюз. И как раз проходил Всероссийский съезд профсоюзов, причем доброму десятку крупных профцентров даже никуда не нужно было ехать – они и так располагались тут. А в Питере была какая-никакая возможность поговорить без засилья левых.
Ради такого дела Керенского из министров юстиции назначили министром внутренних дел, заодно надеясь на то, что он перетащит к себе некую часть эсеровских лидеров, в особенности тех, кто увлекся масонством. Некоторые повелись, но особой удачей стало явление Брешко-Брешковской, чье личное отношение к товарищу Большеву перекинулось на все «мои» организации. Против Большева хоть с чертом, примерно так.
Собрали также депутатов Госдумы, начиная с первого созыва, земцев, военных, священников, представителей национальных организаций – словом, всех, кто не входил в Советы и жаждал получить кусочек власти.
Говорили в основном за твердый порядок, железную руку, готовность раздавить все попытки сопротивления правительству, войну до победного конца. Говорили вслух, нимало не беспокоясь тем, что озвученное приведет к еще большему отторжению временных от народа. Ну а как еще должны реагировать крестьяне на планы продразверстки, рабочие – на введение казарменной дисциплины на производстве, солдаты – на восстановление смертной казни?
Выступали Гучков, Корнилов, Родзянко, Краснов, Милюков, Керенский… И все в один голос требовали войны до победного конца и позарез необходимого жесткого правления. Для чего полагали необходимым упразднить Советы и заменить их привычным земством, а также ликвидировать все выборные организации в армии и запретить профсоюзы на время военных действий. Сделать же все это должен был военный диктатор, коим подразумевался Корнилов.
После чего Временное правительство как обухом по голове ударило страну постановлением о переносе Учредительного собрания на «в шесть часов вечера, после войны».