Он захохотал, а глаза Вадима расширились. Он вдруг увидел, что кожа отслаивается со щёк таксидермиста, а на переносице разрастается экзема. Веки его собирались тяжёлыми складками, словно портьерная ткань. «Да он же не настоящий!» — подумал Пономарёв. Чучело, как те звери, которых он с собой принёс, только моё пробуждающееся сознание всё перепутало. Звери-то были живыми, а Ной — искусственным, андройдом, если угодно (хотя вряд ли это слово здесь в ходу). Возможно, от долгого путешествия что-то переклинило в синтетических мозгах, а может от старости. Судя по потёртости внешней оболочки, эта модель какая-то совсем уж доисторическая.
Страх растворился, как таблетка аспирина в стакане воды. Используя невесомость, Вадим поднял ноги и ударил ими в живот роботу. Таксидермист отшатнулся, рот его исказила гримаса удивления. Личные вещи пассажиров, до того спокойно парящие в воздухе, пришли в беспорядочное движение.
— Выключись! — закричал Вадим, и, видя, что это не помогло, сказал: — Именем Айзека Азимова приказываю тебе отключиться!
— Что ты мелешь? — зашипел Ной.
Он поплыл к Вадиму, на ходу доставая из кармана брюк ещё один шприц и насаживая на него уже неоднократно использованную иглу. Но проводник был готов. Он поймал пролетающий мимо стакан и, перевернувшись на сто восемьдесят градусов, упираясь для надёжности пальцами ног в потолок, ударил.
Голова андройда разошлась, как маринованная луковица. Глаза вращались в глазницах независимо друг от друга. Что-то щёлкнуло, запахло палёным. Таксидермист коснулся уголка рта розовым языком, похожим на испачканную в томатном соке салфетку и сник. Из ноздрей вырвалась струйка дыма.
Где-то рядом раздался хриплый крик. Вадим завертел головой и увидел мужчину, который пришёл в себя и теперь пальцами пытался разлепить заплывший глаз.
— Всё уже кончилось, — сказал Пономарёв. — Я ваш капитан, и я говорю: нет нужды кричать.
И провалился в забытьё.
* * *
— Пап, а почему братец разговаривает во сне?
Больничная палата, чистые простыни с чернильными, слегка расплывшимися оттисками, несколько яблок на столике, стопка книг. Букеты цветов, которые следовало бы поставить в вазу, но она и без того уже переполнена и под собственной тяжестью кренится к стене. В комнате — трое.
— Не знаю, малая.
Девочка выпячивает нижнюю губу.
— А когда он проснётся?
Один из мужчин, тот, чей возраст можно назвать преклонным, качает головой. Наклоняется ближе, пытаясь рассмотреть отметины на шее сына. Девочка предпочитает их не замечать. Великая ли важность — синяки! Она вновь обращается к брату:
— Вадимчик, ты теперь герой!
Бледные губы дёргаются, обнажая верхние зубы. Ответ едва различим:
— Герой космического экспресса.
Отец трёт лысину.
— Малая, иди-ка, посиди с мамой в коридоре. Мне надо поговорить с важным дядей.
Чмокнув брата в щёку и попрощавшись, малышка убегает. Взгляд мужчины в летах обрушивается на полноватого, неряшливого полицейского в чине лейтенанта. Сам он был высок и сух, подтянут, в безукоризненно отглаженном костюме. Золочёная оправа очков ловит солнечные блики — за окном ясный зимний полдень.
— Ну, рассказывайте, — говорит он, заложив руки за спину.
Полицейский, впрочем, не торопится. Он, стоявший в ногах у больного, обходит койку слева и заглядывает в лицо лежащего молодого человека с отстранённым интересом вышедшего на покой профессора, читающего статью одного из своих учеников.
Высокий мужчина неуютно шевелится. На его лысине проступают капли пота.
— Если честно, не думал, что мой сын на такое способен.
— На самом деле, немногие способны похвастаться тем, что в одиночку обезвредили преступника.
— Я видел фотографии.
— Это засекреченные архивы, — лейтенант бросает короткий взгляд на собеседника.
— У меня связи. Кроме того, это мой сын, и я имею право знать всё.
Отец больного качает головой, и в этот момент на его лице мелькает самое настоящее потрясение. Всего на доли секунды, после чего вновь скрывается за щитом морщин.
— Я и подумать не мог… для этого ведь нужен характер. А он всю жизнь был мягким, как гнилой жёлудь.
Полицейский ослабляет галстук, оголяя красную шею.
— Каждый способен найти в себе курок, — мягко говорит он. — Иным просто не хватает времени. У кого-то уходит на поиски вся жизнь — долгое блуждание в потёмках, чтобы в конце концов изобрести для себя свет. Ну а кому-то достаточно нескольких секунд концентрированных эмоций. Так сказать, взрыва, чтобы расчистить проход к внутренним сокровищам.
На его губах вдруг появилась улыбка.
— Простите мне эту лирику. До того, как примерить погоны, я работал санитаром в приюте для душевнобольных. Много читал Кена Кизи и Дэниела Киза, делал, так сказать, полевые наблюдения. Было бы неплохо, если бы вы дали ему время спокойно выйти из этого состояния…
Мужчина в летах дёргает плечами.
— Хватит ходить вокруг да около. Всё, что мне нужно по состоянию здоровья моего сына, я узнаю у врачей. Приступайте. Про барбитураты я уже в курсе, можете опустить, но как в поезд вообще попал этот маньяк?
Лейтенант вздыхает и начинает рассказ.
Конец
Машина скелетов
Он пришёл к городским воротам на рассвете, и ворота оказались открыты.
За плечами — тяжёлый путь через пустоши. Не останавливаясь ни днём, ни ночью, порой он дивился, откуда в измождённом теле столько сил. В пустошах не было воды. Только растрескавшаяся земля, пучки сухой травы, скрюченные деревца, одно примерно на два-три километра. Следы старых дорог, по котором сотни лет никто не ездил, да руины ферм.
Малик не помнил, откуда и куда он идёт. Всё, что сохранила память — как он проснулся, встал и пошёл. Слышал треск и думал, что это жужжат насекомые, но здесь не было насекомых. Трещала его кожа, ветхая одежда натягивалась на выпирающих коленных чашечках, лопалась при каждом неосторожном движении.
За всё время Малик ни разу не оглянулся. Он знал, что сзади нет ничего, кроме пустыни до самого горизонта, да истлевших останков, облачённых в заржавевшие доспехи. Он шёл к Городу, и, как только впереди показались его башни, упал на колени и зарыдал. Он хотел почувствовать влагу подушечками пальцев хоть на щеках, но глаза оставались сухими. Лишь дрожала спина, а горло харкало звуками рыдания, неотличимыми от кашля.
Раскрытые настежь ворота звали внутрь. Они возвышались на добрый десяток метров, собранные из потемневшего до черноты дерева, обитого по углам железом. Малик хотел бы знать, где растут такие деревья, но, подумав, пришёл к выводу, что хотел бы знать, где растут любые деревья выше человеческого роста. Слово «лес», без сомнения, знакомое, звучало в его голове, как камень в пустом котле, ни с чем не ассоциируясь.
К створкам намело песка, здесь был мусор и камни, рос какой-то кустарник. Видимо, их не закрывали уже добрую сотню лет. Малик стоял на линии ворот и, запрокинув голову, смотрел на башни. Город, без сомнения, принадлежал наследию гигантов. Почти все здания разрушены наполовину или более, они выглядели как гнилые зубы. Куски камня, когда-то белого, а теперь желтоватого с коричневыми прожилками, валялись тут и там, каждый в отдельности был размером с могильный курган и сам отныне служил домом для муравьёв, что заселили выброшенную чашку с отломанной ручкой. Муравьёв-человеков, которые прорубили себе окошки и двери.
— Эй, — услышал Малик. Повернув голову (суставы щёлкнули), он увидел, как к нему неторопливо идёт сторож… назвать его стражем было бы высшим актом неуважения к этой значимой профессии. До черноты загорелый мужчина с жидкими седыми усами, укутанный в синюю геллабу с остроконечным капюшоном, сейчас лежащим на плечах. Пояс его был настолько ослаблен, что едва не спадал с бёдер; на нём болтался длинный нож в ножнах, и Малик сразу заметил, что руки этого, с позволения сказать, караульного покоя людского далеки от оружия.
Впрочем, он всё равно не собирался причинять никому беспокойства.
— Воды, — из горла Малика вырвался хрип. — Воды…
Сторожка, слепленная из нескольких небольших камней и скреплённая цементом, напоминала осиное гнездо. Поблизости не было другого строительного материала, поэтому шкура, что десятилетие за десятилетием сходила с мёртвой змеи, не должна была пропасть зря. Каждая её чешуйка шла в дело. К стене прислонено несколько копий разной степени сохранности, рядом, на валуне для сидения, миска с какой-то кашицей, по которой лениво взбирался жук.
— Тебе не нужна вода, друг, — сказал сторож. Малику послышалось равнодушное сочувствие. — Уж поверь мне, я на этом посту двадцать пять лет оттрубил. Я послал за старшим-над-машиной. Скоро он будет здесь.
Незнакомый, чудовищный акцент… что это за наречие? Эмиссары далёкого Темьяна, что ли, заселили эти руины, или обитатели северных предгорий? А может… нет, для людей серы его кожа слишком темна.
Малик снова прохрипел:
— Дайте пить.
Сторож вздохнул и, помедлив, вышел из тени ворот. В воздухе ещё чувствовалась ночная свежесть, но солнце уже спешило вверх по лестнице облаков. Ещё час, и вся вселенная укроется одеялом болезненно-яркого света. Последние несколько дней Малик не переставая воздавал хвалу ночи за её прохладу.
Он вытянул шею, увидев в руках сторожа ковш. Вода была мутной и имела землистый оттенок, но Малик выпил её залпом, не почувствовав вкуса.
— Смотри не подавись, древний воин, — сказал сторож, усмехнувшись в усы.
— Мнится мне, что речи твоей, Сахир, не хватает уважения, — раздался другой голос. — Ты обязан ему жизнью.
— Ему я, положим, пока ничем не обязан, — Сахир заткнул большие пальцы за пояс и запоздало придал своей спине горделивую осанку.
— Так значит, будут обязаны твои внуки, — мягким голосом произнёс второй мужчина.
Он подошёл со стороны жилых построек, приземистых и выглядящих жалко по сравнению с башнями старинных великанских крепостей — даже учитывая, что ни одна из них не была целой. Он без оружия, потрёпанная геллаба отливала благородным пурпуром. Высокий, чуть постарше стража, с пучком белых волос и следами кожной болезни на лице. Блеклые глаза смотрели прямо и открыто. Пояс (туго затянутый, иначе всё богатство уже лежало бы на земле) оттягивало несколько кожаных кошелей, а также ряд свитков в специальных петлях. В руках табличка для записей и клинышек.
— Приветствуем тебя, древний воин, я и мой неучтивый друг. От лица жителей этого славного города, милостиво просим вас вступить под эту тень. Моё имя Данияр, и я главный по встрече путников у восточных ворот — вот этих самых.
— Меня зовут Малик, — прохрипел кочевник.
— Да славится твоё имя в веках, — мужчина пометил что-то на табличке с толстым слоем сырой глины. Малик увидел, что она ещё девственно-чиста. День начался для этого человека со встречи с ним, Маликом, и что принесёт им обоим эта встреча, знает только бог пустынь, чей лик из трещин.
Малик собрался задать один из тысячи вопросов, которые крутились у него в голове, но что-то заставило его перевести взгляд вниз, на свои ноги. Вода, которая впервые за долгое время коснулась стенок желудка, вода, которой, казалось, было столько, что едва можно было смочить губы, теперь стремительно покидала тело, заливая бёдра и уходя в землю — так же, как когда-то его тело покидала кровь. Какие-то ящерки, возникнув из ниоткуда, принялись слизывать длинными раздвоенными языками влагу с босых ног Малика.
Сахир неодобрительно покачал головой.
— Никто не слушает дядьку-стражника, который уже без малого тридцать лет у этих ворот.
— Думай об этом, как о необходимой жертве, — сказал Данияр. — Благодаря таким как он, у нас и есть эта вода, да проклято будет во веки веков пересохшее русло. Идём, древний воин, чьи деяния, без сомнения, гремели в веках, пока их не занесло песком. Я отведу тебя к машине скелетов.
Но Малик не мог заставить себя сделать и шагу. Он раздвинул останки истлевшего одеяния, обнажив полость в животе. Вещи и события, которые он старался игнорировать всё это время, в конце концов ухмыльнулись ему в лицо, поправ здравый смысл. Им надлежало наконец обменяться ритуальными приветствиями. Вот Малик, а вот смертельная рана, белые, вылизанные ветром и песком, рёбра да позвоночный столб.
Он принёс эту рану с собой из великого сражения, участников, как и предпосылок которого никто не помнит. Сражения, в котором он пал, как и полагается воину.
* * *
Данияр был терпелив. Он выждал положенное время, пока Малик соберётся с силами, пока он снова научится переставлять ноги. Стоял под солнцем, несмотря на то, что в глубоких морщинах его тёмного лица скапливался пот. Малик не мог отделаться от этого ощущения: к липким от крови ногам пристаёт песок, который нёс в своём брюхе ветер. Он не падает. Стоит, покачиваясь, но не падает. Никак не может поверить, что проиграл. А его противник…
— Та битва уже закончилась? — спросил Малик, когда они вновь двинулись в путь, так медленно, что напоминали старика, бредущего влить немного своей бледной крови в бокал вечно пирующих богов, и сопровождающего его старшего сына.
— И давно, древний воин.
— Кто победил?
— Уж точно не ты, — усмехнулся Данияр, и Малик почувствовал к нему симпатию — к нему и к его шуткам. Он сам любил хорошие шутки — когда-то и где-то, но точно не здесь.
Поселение человеков возникло на месте города, оставленного гигантами — в этом не приходилось сомневаться. Похоже, это были молодые гиганты. Малик не узнавал архитектуру, а спиральное сердце, чьё изображение на камнях ещё можно было различить, походило не на яблоко, как принято у старших народов. Скорее, на блик на воде. Форма его менялась от здания к зданию, от герба к гербу. Подняв голову, воин увидел, что тропа созвездий, ещё видимая в небе, повторяется улицами лишь условно. Да, совсем молодые гиганты. Потерявшие связь с родной землёй, даже мысленную. Как печально.
Но и они давно уже почили — с миром или корчась от боли, уже не важно.
Сейчас на остывших звёздных камнях цвело поселение людей. Отойдя от ворот, они окунулись в городскую суету. У Малика закружилась голова. Видел ли он хоть раз в жизни столько беспечных лиц на краю пустоши? Видел ли он хоть раз, чтобы на поясе у мужчин вместо мечей висели короткие кинжалы с широким лезвием, больше пригодные для разделки мяса? Видел ли он хоть раз свежесть на щеках женщин? А пестрота их одежд! Они все — как бабочки, что упорхнули из ларцов восьмидышащего бога. Заговаривают с Данияром, и тот покровительственно, ласково касается мочек ушей женщин и горла мужчин. Чтобы кто-то прикоснулся к твоему горлу… ещё вчера за это можно было лишиться головы.
Ещё вчера… или сотни лет назад?
Малик не мог испытывать к ним презрения — все чувства как будто спали. Получив прикосновение от Данияра, люди кланялись ему, Малику, называя его древним воином. «Сегодня устроим пир в твою честь, — говорили улыбчивые тонкогубые мужчины. — Пустим кровь и сольём её в одну каплю, чтобы машина скелетов спела тебе самую хорошую колыбельную».
Малик не знал что ответить. Он смотрел по сторонам. На руинах, как грибы на трухлявом пне, возникли новые дома, внося ещё больший хаос в тропу созвездий. От этого было почти физически больно. На крышах рос кустарник с длинными сочными листьями, путаница отчаянно-зелёного плюща, свешивающегося на фасады домов, напоминала лошадиные гривы. Всюду были устроены запруды, отовсюду лилась вода. Малик не поверил, услышав звук льющейся воды, но потом увидел всё своими глазами. Несмотря на то, что было ещё очень рано, малыши плескались там, как ни в чём не бывало. Увидев процессию, они показывали вслед пальцами и что-то кричали на исковерканном наречии. Дети постарше неслись следом, выкрикивая: «Древний воин честен и спокоен!» Постепенно к ним присоединялись и взрослые. Малик сам видел, как торговец луковицами поставил свои корзины на мостовую и поспешил за ними. Стайка девушек в пёстрых платках, взявшись за руки, принялась водила вокруг них хоровод; их загорелые ноги в плетёных сандалиях мелькали на фоне песка.
— Какой сейчас год? — спросил Малик.
— А ты любознательный для мертвеца. Великого воина… всех великих воинов, что приходили к тем воротам, интересовали только собственные славные деяния.
Малик коснулся висящих на поясе скимитаров. Ручки, обмотанные кожей, дарили приятное, знакомое ощущение, однако само оружие никуда не годилось. Лезвия покрылись ржавчиной, одно обломано у середины.
— Год сейчас девятьсот десятый от последнего плодоношения гранатовых деревьев.
Даже система летоисчисления чужда… Малик провёл языком, похожим на земляного червя, по верхнему ряду зубов.
— Гранатовые деревья больше не плодоносят?
— Почти десять веков.
— А люди из серы? Я не вижу ни одного. Неужели они ушли на запад?