— Боже, как тянет, — прошептала она. — Он говорил: Кунгельв. Это страшное слово, противное место. Он хочет утянуть меня за собой туда, как лошадь. Он…
Или она? Или, возможно, сам город, с непривычным для уха русского человека названием?
Молли откинулась навзничь, ударившись головой. Ей казалось, что кто-то тащит её, как упирающуюся собачонку, что голова то и дело попадает в ухабы, а волосы намокают и тяжелеют, всё больше напоминая канат корабля, борющегося со штормом. Гоша завопил: «Помогите!», и этот крик эхом отозвался в пустых деревянных коробках, вибрируя в пружинах кроватей, ставших последним пристанищем для стариков, доживших здесь свой век почти десятилетие назад.
Блог на livejournal.com. 16 апреля, 04:50. Светает.
…Я наконец-то нашёл в себе силы взять под мышку подушку и отправиться в долгое путешествие обратно к ванной комнате. Вопли прекратились, теперь это было хныканье и невразумительное чавканье. Приближаясь к двери, я подумал, что, возможно, увижу свою раковину на потолке, цепляющуюся паучьими лапами за лампу.
Это совершенно другой мир, — помню, подумал я, берясь за дверную ручку, неожиданно тёплую, — и мне нужно здесь как-то выживать.
Всё на своих местах. Сливное отверстие ещё шевелится, хотя теперь движение едва заметно: можно подумать, что это подрагивает какая-то жилка у меня в глазу. Не похоже, что она готова была меня съесть. Подушку я держал над головой, точно большой белый камень.
«Эй, — прошептал я, — Что ты такое? Ты меня понимаешь?».
Уста сливного отверстия сомкнулись и разомкнулись, как у человека, который мучается от жажды. Во влажной темноте я увидел движение чего-то красного, будто там, дразня мой и без того почти сумасшедший взгляд, пробежала вереница рыжих тараканов.
Я опустил подушку и плотно прижал её к отверстию, с облегчением услышав, что звуки захлебнулись. Фаянс был тёплый и противный на ощупь. Зеркало запотело, словно в ванну кто-то набрал горячей воды. Я смутно мог наблюдать свой силуэт — почему-то я был рад, что не вижу, во что превратился за эти несколько дней. Да, я всё ещё могу внятно излагать мысли, но, как говорил один философ, исповедуя внутреннее, забудь обо всём внешнем. Ванна, слава богу, выглядела как обычно — если бы она ломанулась на своих звериных ногах от меня по коридору, я бы, наверное, шлёпнулся в обморок.
Я прижимал подушку к отверстию ещё три или четыре минуты — достаточно, чтобы человек перестал подавать признаки жизни. Раковина их не подавала. Впору почувствовать себя идиотом. Тем не менее я не терял бдительности. Оставив подушку на месте, я попятился к выходу, а выскочив за дверь, захлопнул её и подпёр снаружи стулом. Ванная комната теперь ИХ территория.
Кем бы они ни были…
4
В двенадцать часов этого же дня Юра заглушил мотор. Со вздохом склонившись к рулю, забарабанил по нему пальцами. Всё тело ныло, боль — заблудившаяся в лесу девчонка — бродила по нему от икр ног к мышцам шеи, и обратно; её шаги гулко отдавались в животе.
За всё время после того, как высадили Гошу и Молли, они останавливались всего несколько раз — и только один на довольно продолжительное время: Хорь не смог вспомнить, во сколько это случилось, хоть точно помнил, как смотрел на часы.
Передышку сделали у одноэтажной замызганной гостиницы, возле которой своеобразным рекламным щитом и напоминанием о бренности бытия громоздилась покорёженная кабина от КаМАЗа. По парковке катались скомканные бумажки, полиэтиленовые пакеты и пластиковые бутылки, от надписи над дверью «Душ, постель» веяло какой-то заплесневелой безысходностью.
— Переночуем здесь, — сказал Юрий жене, хотя ночь уже давно миновала. — Не знаю как тебе, а мне нужно хотя бы два часа поспать.
— Я могу сесть за руль, — невозмутимо сказала Алёна.
— Ты не смыкала глаз ни на минуту, — Юра показал пальцами на свои глаза. — Уж я-то видел! Скажи, милая, неужели ты думала, что я увезу тебя в другую сторону? Куда-нибудь за край мира?
На её лице промелькнуло смущение.
— Конечно, нет. Мы едем в отпуск, правда? А отпуск мы проведём в маленьком уютном городке, как на тех старых брошюрах. Кстати, хотела бы я подержать хоть одну в руках. В детстве я обожала запах старых газет и особенно советских рекламных проспектов.
— Ты в порядке? — спросил Юра, всматриваясь её лицо. За сеточкой набрякших морщинок в глазах пульсировала темнота.
— Конечно, я в порядке. Просто бессонница. Мы же в дороге! Какой тут спать? Мне кажется, я свалюсь, как мёртвая, когда мы приедем. Но не раньше.
Юрий пообещал себе после короткого отдыха наверстать упущенное время, увеличив скорость. Впервые за всю поездку ему пришла в голову мысль, что по возвращении домой стоит отвести жену к врачу. Здесь, в глуши, из специалистов можно рассчитывать только на всякого рода шаманов да бабок-повитух.
Алёна вдруг положила свою ладонь ему на затылок и прижалась к его лбу своим.
— Мой принц, тебе, конечно, нужно отдохнуть. Я буду рядом. Я дочитала эту книгу, но может у них найдётся какое-нибудь чтиво.
Хозяйка отеля оказалась женщиной с тусклым взглядом человека, который точно знает, что весь мир ограничивается пятачком перед его домом. Полная, с тяжёлыми бровями, она долго не открывала, украдкой разглядывая их через немытое стекло слева от входа (Юра прекрасно видел шевеление занавески, но не подал вида).
Комнатушка, куда их поселили, была грязной, с мёртвыми мошками на подоконнике и огромной бестолковой мухой, что вилась вокруг лампы без абажура. Мужчина отбросил надежду найти в продаже что-нибудь приятное желудку, доел половину последнего бутерброда, чуть не силой заставив жену проглотить другую, и прямо в одежде улёгся спать. Почти неосознанно он оставил ключи от машины при себе, крепко сжав их в кулаке и спрятав руку под подушку. Все два часа ему снилось, как Алёна уходит от по разбитому асфальту, как грузовики обгоняют её, отчаянно сигналя, а учитель, силясь открыть рот и закричать, не может этого сделать, скованный ватной усталостью. Когда он проснулся, Алёна была рядом — как и обещала.
— Мы правильно едем в Кунгельв? — спросил Юра хозяйку, расплачиваясь за гостиницу.
— Понятия не имею где это.
Они останавливались ещё несколько раз, чтобы спросить дорогу и перекусить в придорожных кафе, пока наконец не проехали под облезлым щитом, который обещал двадцать пять километров до границы и таможни, а также информировал о возможности посетить краеведческий музей в городе Маркс. Супруги одновременно с облегченьем вздохнули. Юрий даже закашлялся: воздух здесь, вдали от цивилизации, был свежим, влажным и каким-то убаюкивающим, будто кто-то большой и пахнущий сосновыми иголками выдыхает его тебе прямо в лёгкие.
— Маркс, это же… — сказала Алёнка.
Юра кивнул. Как следовало из электронного дневника, именем великого идеолога коммунизма Кунгельв нарекали при советской власти.
Хорь дотронулся до запястья супруги, радуясь, что она немного ожила.
Через два часа езды по разбитым дорогам путешественники наконец увидели ржавые исполинские буквы на бетонном постаменте: «Маркс» (кажется, когда-то они были выкрашены в цвет благородного металла). Ниже мелким шрифтом — «Кунгельв, 1694». Над всем этим — огромный щит с изображением ели, простирающей ветви над водной гладью, установленный, видно, значительно позднее. Проехав этот монумент времён советской власти и остановившись, чтобы сделать на валявшуюся в бардачке «мыльницу» пару фотографий, Хорь увидел, что за щитом скрываются рыжие, под стать буквам, серп и молот.
Время будто приостановило здесь свой бег. Оно со спокойным превосходством взирало на новое название — как на ругательное слово, составленное из кубиков ребёнком.
— Смотри, Юра, — прошептала Алёнка после того, как они одолели ещё полкилометра. Она припала к окну, как маленькая девочка. — Озеро! Это же то самое озеро.
Водная гладь походила на гигантскую ложку, полную ртути.
Водоём обладал удивительно правильными очертаниями, разве что дальний берег, подёрнутый туманом, не торопился предстать взгляду целиком, но Юрий отчего-то был уверен, что он такой же ровный, как и этот. Ему пришло в голову, что, возможно, когда-то здесь образовалась карстовая воронка, которая потом заполнилась водой из подземных источников. Но… воронка таких размеров! Удивительно вдвойне, если учесть, что местность здесь совсем не гористая и не подвержена движению земных пластов.
— Надо будет заглянуть в местный краеведческий музей, если, конечно, он здесь есть, — сказал себе Юрий, продолжая изучать местность и поглядывая на дорогу, пустынную, словно все, кто имел в своём распоряжении четыре или два колеса, уехали отсюда на поиски лучшей жизни.
Вдоль берега ютились деревянные постройки — они цеплялись за твёрдую землю тонкими ногами, как пауки, при этом дальние сваи были погружены в воду. На той стороне улицы тоже были какие-то деревянные строения, больше похожие на склады или бараки, одна их сторона неизменно тонула в колючем кустарнике. Ягоды шиповника краснели среди ярко-коричневой листвы, а где-то нет-нет, да и проглядывала гроздь красной смородины. Дальше — метрах в восьмистах, насколько позволял оценить глаз, — чернели городские строения. Мошкара облачками вилась над рыбацкими лодками. Берега были отмечены полосой иссиня-черного леса; Алёна вдруг очень ясно представила, как к вечеру оттуда срываются одна за другой стаи ворон и кружат над водой, издавая призывные крики. Ни намёка на набережную, бетонные кандалы, в которые так любят заковывать естественные водоёмы провинциальные градоначальники. Воды были настолько спокойны, что, казалось, любое усилие способно пустить по ним трещину.
Юра остановился на обочине, чувствуя, что выжат как лимон. В голове шумело. Пахло водорослями, размокшей древесиной, болотом и солёной рыбой: её кто-то продавал, установив прямо у дороги каркас из веток. Самого продавца не было видно; его заменял большой ценник (окуни шли очень дёшево по городским меркам, а сомы — и того дешевле) и пластиковый таз, в который полагалось складывать деньги, прижимая их от ветра камнем. Владелец бизнеса, похоже, целыми днями торчал посреди озера и появлялся только по вечерам, чтобы забрать деньги и обновить ассортимент.
Юра увидел босого мальчишку, который шёл по другой стороне дороги. Махнув рукой, он вылез из машины.
— Эй, привет!
— Здрасьте, — беззаботно ответил парнишка.
На вид ему около десяти лет. В обрезанных до колен джинсах, в растянутой кофте с длинным рукавом. Нестриженные светлые вихры свободно падали на переносицу. В одной руке он держал сандалии, в другой — сразу два велосипедных колеса, с которых капала вода.
— Не подскажешь, как отсюда в город проехать?
Мальчишка разглядывал их, приложив ко лбу козырьком ладонь, хотя солнце пряталось за облаками. Во рту у него ходила ходуном травинка.
— Вы ведь только приехали, да?
— Точно! Меня зовут Юрой, а это моя жена, Алёна.
— Есть короткая дорога в центр. По основной трассе надо было проехать между двумя зелёными столбами, а вы свернули на грунтовку. Ну и кругаля же вы дали, дядь Юра!
Юрий помнил эти столбы; дорога меж ними выглядела старой и заброшенной.
— Что поделать, — он улыбнулся, чувствуя как дёсны, которые он расцарапал сосательными конфетами «для водителей», начинают кровоточить. — Так отсюда можно проехать в город? Нам нужна гостиница… или, может, домик у озера? Так будет даже лучше.
Мальчишка оглянулся. Откуда-то с мяуканьем прибежали две кошки, и он, опустившись на корточки, потрепал их по головам. Алёнку что-то заинтересовало, она любопытно выставила лицо из окна машины, но по-прежнему не произносила ни слова. Выглядела она неважно, но всё же лучше чем несколько часов назад.
— Нет, дом у воды не подойдёт, — сказал мальчик. — Здесь кто живёт? Рыбаки да старухи, которые сети чинят. Смотрите, как меня вчера комары покусали!
Засучив рукава, он показал локти, и даже на расстоянии Юрий смог заценить красную сыпь на коже.
— У меня отец рыбак, стало быть, и я тоже, я привычный, — с удовольствием сказал мальчик. — А вы, городские, тут не сможете. Езжайте вот по этой дороге, а на первом повороте свернёте направо. Въедете в город. Там вам любой подскажет, гостиница у нас всего одна, — он улыбнулся. — Я бы проводил, да по мне видно, что я не городской. Поколотят ещё. Только у местных мальчишек не спрашивайте. Они все злющие, как бешеные лисы.
Он отпихнул от себя морду наглой рыжей кошки, закинул на плечо колёса и, махнув рукой, зашагал дальше. Потом вдруг остановился — Юрий как раз садился в машину. Повернулся и рысцой подбежал к ним. Стукнул кулаком по багажнику, привлекая к себе внимание, и громким, свистящим шёпотом сказал:
— Эй, дядь! Слышите меня? Вы это, ухо востро держите.
— Из-за городских мальчишек? — спросил Юрий.
— К чёрту мальчишек… хотя они тоже не сахар. Ваша жена, тётя Алёна, она… — он помолчал, переминаясь с ноги на ногу, а потом выпалил: — Глаз с неё не спускайте! Хорошо? Здесь, бывает, пропадают люди. Приезжие. Или случается что-то страшное, но все держат языки за зубами. И я буду. Потому что иначе…
Он оборвал себя, характерным жестом застегнув на замок рот, повернулся и побежал прочь. Юрий хотел его окликнуть, но глядя, как мелькают икры ног, как бьются в бок надоедливые покрышки, промолчал.
— Ты слышала? — спросил он, не глядя на жену. — Мне велено глаз с тебя не спускать.
— Да нет, я уже в порядке, — сказала Алёнка, рассеянно дёргая себя за мочку уха — один из «фирменных» её жестов, как бы говорящих: «Я тебя не слышу — я целиком на своей волне». — Я и правда была сама не своя. Но знаешь, что-то начало происходить. Словно кто-то рисовал всё это время мой портрет, и сейчас только поставил заключительные штрихи.
Блог на livejournal.com. 17 апреля, 00:09. Путешествие в ванную, и разные мысли.
…Сижу, смотрю в окно. Раньше я не знал, что такое меланхолия, теперь же могу по праву считаться доктором меланхолических наук. Когда хочется посмотреть на людей, крадусь к дверному глазку и, затаив дыхание, караулю соседей (только потом понимаю что это глупо; меня ведь всё равно никто не слышит). Больше не колочусь о дверь, как пойманный в капкан зверёк; но когда кто-то проходит, неосознанно хватаюсь за ручку.
Хоть бы одним глазком взглянуть, что там, в ванной. Пытался спать, но пять или шесть раз пробуждался от видения: что-то багровое мелькает там, под решёткой слива. Вроде языка, или…
Свои естественные надобности я справляю теперь в раковину на кухне — по крайней мере, те, что поменьше, — а большие, кажется, с некоторых пор просто разлагаются до полного исчезновения в моём организме.
«Как тебе это нравится?» — спрашиваю я Чипсу, сам не понимая, что всё-таки имею ввиду.
Пока я бродил по квартире, кое-что из знакомых вещей пропало. Например, стул с резной спинкой. С круглого книжного столика исчез будильник, несколько книг валяется под ногами, словно подстреленные дробью птицы. Может быть, это я их скинул. Не помню. Зато точно помню, что я не курил уже много дней. Так откуда же берутся эти кучки пепла, словно кто-то неслышно крадётся за мной, смоля одну сигарету за другой, и, издевательски ухмыляясь, стряхивает пепел себе под ноги?
Таскаю с собой за пазухой длинный кухонный нож, обёрнутый для безопасности шарфом, и хватаюсь за оружие при любом, самом маленьком шуме.
Только теперь заметил, как оглушительна тишина без тиканья часов. Где же этот чёртов будильник?
…
О чём это я? Почему меня вдруг начала заботить такая ерунда? Единственное, что я по-настоящему хочу — выбраться отсюда, уехать прочь из этого дома, с этой улицы, из города, где всё равно меня ничего не держит. Да уж, самое время задать себе вопрос, для чего я жил здесь всё это время? Какие цели преследовал?
Ответов нет. Среди стен городских строений, облицованных пыльным камнем, мне становилось легче, все тревоги и бремя прошлой жизни уплывали вместе с грязной водой по стокам. Смешно! Я обсасываю эти мысли, как виноградные косточки, в то время как задуматься об этом надо было хотя бы несколькими неделями раньше.
Когда исчез последний звук, прочно связывающий меня с реальностью, стали возникать другие. Услышав в повседневной суете, их легко списать на ветерок, кота, соседей или возраст перекрытий. Например, где-то раздавались тихие, но явственные шлепки, будто кто-то лопает во рту ягоды крыжовника. Хотел бы я сказать, что это всё проказы Чипсы. Последнее время попугай почти перестал вылезать из своего логова. Часто я видел её спящей, с головой под крылом, и огромная тень, которую полуденное солнце рисовало на стене за клеткой, казалась безголовой.
После ломаной-переломанной полуденной дрёмы (по-настоящему уснуть так и не удалось) я заметил, что вторая и теперь единственная оставшаяся у меня подушка испачкана чем-то чёрным. Не кровь, как я сначала подумал — раньше у меня иногда кровил без видимой причины нос, — а как каменноугольная смола. От неё несло болотом и стоялой водой.