Нам не разрешается выходить. Нас трое, и мы сёстры. Оля старшая, потом я, Аня, а младшую зовут Марией, Машей, и она ещё не умеет писать. Совсем глупенькая. Мама говорит, что она отсталая. Ещё есть папа, но он совсем не ходит и ничего не делает. Мама говорит, что он сильно-сильно болеет.
Мы решили, что ЧУДОВИЩА там, на улице, не умеют читать. Мы не хотим, чтобы нас нашли. Мама хочет, чтобы папа снова стал ходить и улыбаться, как раньше. Она говорит, что только он один сможет победить этих ЧУДОВИЩ, и всё снова станет, как раньше. Мы сможем играть с другими нормальными детьми — с теми, кого не съели.
Но если по секрету, нам с сёстрами кажется, что папа никогда больше не станет здоровым. Он целыми днями спит, и мама разрешает нам увидеть его только по воскресеньям, когда приходит время КРАСНОГО ПОДАРКА. Он похож на мокрую тряпку, лежит в кресле и совсем не двигается. И пахнет от него очень плохо. Когда-то очень давно (Оля помнит, а я — совсем чуть-чуть), он был очень весёлым и добрым, но сейчас нет. Мы по очереди встаём на колени и молимся, просим: «Папа, встань! Папа, встань!» А мама танцует под музыку, но нам запрещено на неё смотреть. А потом она колет нас иглой или бьёт прутом, и тогда из нас льётся кровь. Это называется КРАСНЫМ ПОДАРКОМ. Никто из нас не любит воскресенья, а Мария (говорю же, она глупенькая) вычеркнула их все из календаря. За это ей очень сильно попало.
Это письмо я пишу для таких же людей, как мы. Пожалуйста, найдитесь! Мама говорит, что никого не осталось на всём земном шаре, но откуда она может знать! Оля говорит, что земной шар очень большой, и когда мама выходит за продуктами или за пособием, она проходит меньше одного процента! Мы не хотим больше ходить к папе, не хотим больше, чтобы нас била мама. По секрету говоря, я даже хочу убежать! Я смотрела на маму из окна каждый раз, когда она уходила, и знаю, что она делает, чтобы ЧУДОВИЩА её не замечали. Я буду делать так же, и убегу за край света. Мы бы все, наверное, убежали, если бы нашлись другие люди, такие же, как мы, и тогда я могла бы убедить сестёр.
Почтовый ящик за углом. Не знаю, куда письмо попадает потом, но мама когда-то давно говорила, что когда из почтового ящика забирают письма, их могут отправить в любую точку мира, а это очень далеко. Она каждую неделю пишет письма во всякие ИНСТАНЦИИ и благотворительные организации, чтобы нам дали денег на жизнь (она пишет «я мать одиночка с тремя детьми и мы умираем с голоду»), и я, наверное, спрячу это письмо среди еёшних. Если она найдёт его, всё пропало. Я не знаю нашего адреса, знаю только город, но я перепишу обратный адрес с одного из маминых писем. Пожалуйста, если вы не ЧУДОВИЩЕ и можете это прочитать, приходите сюда и поговорите с моей мамой».
Адреса не было — видно, Анна не успела или не смогла привести свой план в исполнение.
«Я нашёл твоё письмо, — сказал я ей. — Прости, но я вряд ли смогу его отправить. Я бы сейчас с удовольствием сам кому-нибудь написал. Знаешь, твоя мамаша была помешанной. Думаю, ты обязана узнать это даже после… что бы там с тобой не случилось. Мир там, за окном, полон настоящих, нормальных людей, и перед тобой живое доказательство. Я — один из них. А в этих четырёх стенах творится чёрт его знает что».
Я не сразу понял, что она затаила дыхание. Вдруг вспомнил, как я её изуродовал. Ни один… ни одно живое существо такого не заслуживает. Как я могу причислять себя после этого к НАСТОЯЩИМ ЛЮДЯМ, которым адресовано письмо?
Я постоял некоторое время, переминаясь с ноги на ногу, потом кротко сказал:
«В общем, если бы у меня была возможность, я бы передал его самым лучшим людям, которых нашёл бы»…
Глава 10Заложить вираж
1
Раздался влажный хруст, такой, от которого буквально свело зубы. Сначала подумалось: кости! Потом: очки, о боже! И, наконец, снова: кости! Какая боль!
Прямо перед собой Юра увидел паука, в ловушку которого (кроме молодого учителя) попалось когда-то минимум два десятка мух. Дальше всё превращалось в классический питерский блюр, коричневые пятна с примесью красного и охристого. Очки слиняли, оставив на переносице исчезающий отпечаток, но не они сейчас беспокоили Юрия. Медленно, но верно, он определил для себя, что верхняя часть туловища не получила повреждений. Голова вращается без скрипа и щелчков, руки, хоть и нещадно саднят, но исправно выполняют свою функцию. Ноги… вроде, целы. Только лодыжку немного потянул.
Вот теперь очки стали проблемой номер один. Когда-то давно, когда зрение только начинало ухудшаться, Юра подолгу размышлял о том, как влияет его острота на качество человеческой жизни. Если точнее, он размышлял о слепоте. Врачи не ставили серьёзных диагнозов, и всё-таки молодой человек, тогда ещё почти ребёнок, подсознательно готовился к тому, что когда-нибудь не сможет даже сходить за хлебом без посторонней помощи. И вот теперь старая подруга-паника захлестнула его с головой. Руки лихорадочно шарили в крапиве и лопухах, натыкаясь друг на друга и бросаясь в разные стороны, словно маленькие пугливые зверьки. Если приблизить лицо к самой земле, учуешь горький её запах.
Очков нигде не было. Хорь прекратил поиски, сел на землю (штаны к тому времени уже промокли насквозь) и прислушался — большей частью к окружающему эфиру и совсем немного к себе. В гостинице в жёстком кожаном чехле есть запасные. Только где теперь этот дом? За руль садиться, когда всё вокруг состоит из цветных пятен — гиблое дело, а пешком минут тридцать быстрым шагом. Для начала нужно выбраться из леса… и постараться не утонуть в озере. Нужно помнить про озеро.
Клуба почитателей глотки (что бы это ни значило) и ценителей висельного искусства не было слышно. Пока не было. Он провёл языком по губам. Хорошо бы выбраться отсюда до вечера. На наручных часах — восемнадцать минут седьмого, минутная стрелка едва угадывалась в лесном сумраке. Хорь поискал ещё раз очки, впрочем, без особой надежды, и пополз наверх. То, что он принял за надёжную опору, распадалось в его пальцах, ветхой тканью. Паутина! Везде проклятая паутина. Он нашарил в почти космическом пространстве древесный ствол, держась за него, принял вертикальное положение. Ещё раз прислушался. Где-то кричала сойка. Странный лес. Много сухих деревьев, несмотря на то, что совсем рядом водоём, а тех, что не высохли, хочется сравнить с мужиками из глухих сибирских деревень. Постаревшие раньше времени, но не одряхлевшие. Даже само это слово, дряхлость, здесь не в обороте. Если дашь слабину, впустишь в своё брюхо жуков-точильщиков, сразу погибнешь. Седые, со старыми глазами, в которых нет-нет, да и мелькнут яркие таёжные звёзды…
Всё это Юра сейчас восстанавливал по памяти. Чтобы пройти с закрытыми глазами по канату, нужно иметь представление о его фактуре, толщине, поперечном сечении. Потрогать его хотя бы босой ногой. А вот о пропасти… о пропасти лучше ничего не знать. Делать вид, что её нет.
Дорога — там. Скорее всего. Вот эти ветки он обломал при падении, от этих корней, твёрдых, как рога тура, теперь болят рёбра. Постояв немного, Юрий вновь опустился на четвереньки и пополз в сторону, кажущуюся ему верной.
Начиная в школе урок, он часто говорил: «Настройте свои локаторы на меня, пожалуйста». И сейчас Хорь настраивал свои локаторы на чужие голоса, на топот ног, но ничего не мог уловить. Как будто, падая, посчастливилось провалиться в дыру прямиком на другую сторону земли.
Тропы не было там, где он ожидал её найти. Юра выбрал направление наугад, доверясь шестому чувству, в то же время отдавая себе отчёт, что всегда Хорь был сыном больших городов… ну ладно, пасынком, но верным и любимым пасынком, а значит, лес и хитрая его наука была знакома ему только по приключенческим книжкам.
— Должно быть, я вылез на другую сторону оврага, — бормотал он, уже совершенно не таясь.
И тут страшная мысль заставила молодого учителя замереть на месте. Преследователи никуда не делись, и он не провалился сквозь землю прямиком в джунгли Южной Америки. Всё гораздо проще. Взрыв эмоций прошёл, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что сейчас не будет никакой охоты — в общепринятом её понимании, с криками загонщиков и лаем собак, с копьями и барабанами. Ну ладно, барабаны — это что-то из другой оперы, но всё-таки… В лучшем случае завсегдатаи «Лужи» постараются как можно быстрее вернуться к своим стаканам. В худшем — сами станут лесом, будут двигаться по тропинке бесшумно, как призраки, зорко глядя по сторонам и выслеживая сбежавший от них кусочек мяса. Ведь когда они вышли к поляне, что их с детективом поразило больше всего? Безмолвие.
Юра забрёл в колючий кустарник и затаился там, прислушиваясь и трогая языком пересохшее нёбо. Перед глазами покачивалась ягода шиповника. Преследователей должно быть много. Больше десятка. Способно ли такое количество ног ступать совершенно бесшумно? Может ли жадное клокотание в груди, случайные вздохи, урчание в желудке, и ещё десяток звуков, сопровождающих человеческий организм, стать нитками, что подойдут к равномерному зелёно-коричневому полотну? Только что была принесена жертва лесу или тому, что в нём обитает… снизойдёт ли он теперь до того, чтобы им помогать?
Даже тиканье часов казалось оглушительным. Юра посмотрел ещё раз время, а потом, подняв стекло, остановил стрелки. Попытался успокоиться. Сколько они шли, прежде чем увидели дуб в окружении частокола горбатых спин? Минут десять или двенадцать. Обратно он бежал чуть больше двух минут… значит, если бы он шёл в верную сторону, то уже, наверное, вышел бы к опушке. Но лес не стал менее густым. Древесные стволы зловеще жались друг к другу. Дупла выглядели разинутыми ртами; вряд ли в них кто-то жил.
Юра собрался с мыслями, поднялся на цыпочки, придерживаясь за один из стволов, принялся вертеть головой. Свет! В той стороне пространство между деревьями будто шире… Если бы не дождь, можно было бы сказать точнее, но даже этот влажный, тягучий свет вполне устроил молодого учителя.
Юра потянулся к этому светлому пятну, как ребёнок за мороженым, но, опустив глаза, остановился. Что-то шевельнулось в тенях прямо перед носом. Что-то большое и округлое. Замереть. Не двигаться. Не дышать. Закрыть глаза и представить что тебя здесь нет, что ты возносишься на крыльях из драповой ткани собственного пальто и падаешь в мягкое кресло возле окна в питерской квартирке… Нет, лучше не закрывать! Боже, как страшно.
Раздался хлопок, похожий на хлопок ладонями. Теперь Юра был уверен, что это не сгусток вечернего лесного тумана.
И тут же сзади, справа и слева, на некотором отдалении, послышались такие же хлопки. Они словно говорили: мы слышим твой зов, мы понимаем, что ты говоришь, мы идём. Задержи его немного — мы придём, чтобы заживо содрать с него кожу и вздёрнуть на ветке высокого дерева.
Силуэт двинулся к учителю, оформляясь в человеческую фигуру и протягивая руки. Ноздри штурмовала смесь запахов чеснока и горького алкоголя.
Юра ударил наотмашь, как умел, раскрытой ладонью: он никогда не дрался. Кроме того нелегко изображать героя, когда не видишь куда бить. А в следующую секунду почувствовал, как на горле смыкаются крупные мозолистые пальцы. Соперник был маленьким, коренастым, как гном, он сосредоточенно сопел и не говорил ни слова. Лицо, измазанное землёй, выражало крайнюю степень упрямства: оно вдруг оказалось совсем близко. Шея между стоячим воротником кожаной куртки совершала непрерывные глотательные движения, она выглядела скользкой и морщинистой. Синий шнурок на ней живо напомнил петлю, в которой нашёл своё последнее пристанище рыжий Тимофей.
Падая, Юра подумал о том, что противнику на вид, должно быть, лет шестьдесят. Ему пора нянчить внуков, а не шататься по лесам и не вбивать совершенно незнакомых людей затылком в землю — но разве ж ему объяснишь?.. Сделал попытку вырваться — бесполезно. Потом пальцы Юры сомкнулись на чём-то неправильной формы, судорожно дёрнули на себя. Противник икнул, а секунду спустя из него, как из рваного мусорного мешка, полилась вязкая вонючая жижа. Юра испугался, решив, что это кровь, но то был всего лишь желудочный сок напополам с пурпурного цвета напитком.
Вне себя от страха, он столкнул с себя противника. Тот не делал попыток подняться, только кряхтел и держался за горло. Кепка, венчавшая его макушку, слетела и пропала, слившись с хвоей. Кто-то ломился через заросли. То справа, то слева доносились хлопки в ладоши. Они так общаются, — леденея, подумал Юра и, не разбирая дороги, бросился бежать.
Этот последний рывок стоил ему зуба, который он потерял, врезавшись в древесный ствол. Стоил ушибленного пальца на правой ноге, а также изорванной одежды и многочисленных царапин на теле и лице. Юра позволил себе перейти на шаг только когда полностью выдохся. Он слушал насмешливый голос странно холодного разума: «Ты теперь в самом центре этой глухомани. Приближается ночь, твои часы стоят, а зрение ушло в запой. У тебя нет даже спичек. Если бы ты хотя бы курил, был бы огонь».
Юра нисколько не сомневался, что пробежал как минимум километр — погоня захлебнулась далеко позади — и очень удивился, когда вдруг вышел на большое открытое пространство, которое буквально кипело под проливным дождём. Он сел под деревом и стал ждать, втягивая в себя густой влажный воздух, наблюдая за пятнами исчезающего света на колючей поверхности воды.
Блог на livejournal.com. 04 мая, 14:30. Запись в дневнике матери.
…«Моя младшая девочка разговаривает через дверь с какими-то незримцами. Сёстры говорят, она сама их придумывает. Мой бедный Елисей считает, что девочке нужен глоток свежего воздуха, но я, после недолгого размышления, пришла к иному выводу. Если я не уберегу её, все усилия могут пойти прахом. Там, за дверью, очень плохие люди. Как она не понимает, что они могут отнять у неё отца, а у меня — мужа? Как она не понимает, что цепь красных подарков нельзя прерывать? Ольга думает, что людей, с которыми болтает Мария, не существует, но даже если так, это слишком опасно. Её головка передо мной, в отличие от остальных, как закрытая книга. Отец говорит, что ребёнок имеет право на собственные мысли, но я так не считаю. Теперь, пока он болен, я хозяйка этого дома, и я намерена открыть её и записать там, на первой странице: «Всё, что за границами этой квартиры, небезопасно».
Что ей говорят эти незримцы? Не знаю, не знаю.
Я не могу сильно наказывать Марию. Сила и жизнелюбие этой девочки таковы, что она сможет выносить непорочное дитя — только она одна. Её сёстры послушны, но слишком слабы. Так или этак, мне кажется, что чулан для неё недостаточно суровое наказание. Другие боятся его как огня, они говорят, что стоят там как на иголках. Другие, но не она. Она уходит туда как в дальнюю дорогу, но когда бы я ни решила её проверить, всё время нахожу её там же, где оставила. Когда же она успевает вернуться? И ещё я слышу иногда, как она поёт. Я не учила её таким песням. Возможно, отец… но нет, он не мог меня предать. Он знает, ради чего я стараюсь»…
2
Погоня так и не объявилась.
Он на берегу озера — никаких сомнений. Ведущую партию в общей симфонии здесь играло что-то похожее на лодку, привязанную к мосткам: сначала скрип, а потом гулкий стук дерева о дерево. При таком ливне ей немудрено пойти на дно уже ночью. Ветер, возникающий иногда над озером, шевелил осоку. До воды шагов десять, не больше.
Заставив онемевшие пальцы разжаться, Юра обнаружил кулон, который сорвал с шеи нападавшего. Грубая треугольная фигурка, изображавшая что-то похожее на человечка висящего кверху ногами. Краска кое-где слезла, обнажив потемневшее дерево. Шнурок продевался через дырку в объёмистом пузе человечка.
Хорь спрятал фигурку в нагрудный карман рядом с мобильником, который чудом не разбился и не потерялся во время одного из падений.
Позже учитель понял, что вышел из леса на северо-западной стороне озера, тогда как город начинался с южной. Собравшись с силами, он пошёл вдоль берега (решив, что таким образом обязательно доберётся до какого-нибудь жилья), перебираясь через упавшие деревья, прыгая по кочкам и иногда влезая ногой в лужу. Попадались брошенные дома, проваленными крышами напоминающие гниющие зубы. Кто-то следит за ним из чёрных окон? Юре не хватало духу проверить: чтобы что-то разглядеть, нужно подойти вплотную. Возможно, даже наступать на шаткое крыльцо. Хорь подумал о Доме отдыха для Усталых тех дремучих времён, когда он ещё располагался возле озера. Интересно, можно ли найти его руины?
— Эй! — окликнули его. Юра вздрогнул. Он не заметил, как развалюхи по сторонам тропы сменились жилыми домами, хотя слабый свет за зашторенными окнами явно на это намекал. Было уже почти темно. Дождь почти прекратился, и громада воды, теперь невидимая, перешла с рёва на вкрадчивый шёпот. Пахло тиной и гнилым деревом.
Мужчина завертел головой.
— Да вот я где! Что, не видите, дядь Юр?