Женщина забрала у него блокнот, внимательно посмотрела на рисунок. Крупные серьги в ушах казались вершиной вульгарности, а ямка над верхней губой похожа на выщерблину на теле дерева, появившуюся после удара топором.
— Ничего подобного у меня нет, — сказала она наконец, — Но ты на верном пути. Забирай открытку и проваливай.
— Между прочим, я хотел её купить, — обиделся Хорь. — Я же не какой-то попрошайка.
— Проваливай.
Он бросил на стойку мятые, всё ещё влажные деньги и ушёл. За спиной хозяйка вырвала из блокнота страницу, скомкала её и швырнула в мусорный бак.
Блог на livejournal.com. 13 мая, 12:47. Кормление.
…Всё разрешилось как всегда странно. Наверное, я зря беспокоюсь, и квартира в любом случае будет заботиться о своём выродке. Даже если бы меня не было…
А с другой стороны, для чего весь этот спектакль, если не для меня одного? Что вновь подводит к вопросу: не происходит ли всё это… как бы это помягче сказать… в подкорке моего сознания? То, что я могу внятно мыслить и записывать, ещё ни о чём не говорит. Ни один псих не признается, что нуждается в лечении — ни своему врачу, ни самому себе. Какую модель поведения мне избрать? Щипать себя до потери сознания, резать ножом, надеясь, что боль снесёт все плотины — кто бы их там не выстроил? Стараться вести себя как обычно и принципиально не замечать потусторонних явлений квартиры?
Я представил, как бы я попробовал игнорировать человека в кресле, и хмыкнул.
По пути с кухни я заглянул в ванную. Раковина выглядела как обычно; разве что следы от алых кровавых ручейков ещё заметны на белом фаянсе. Никто, конечно, не удосужился поставить на место круглую металлическую решётку, которая вместе с отвёрткой лежала на бачке унитаза. Я не стал заглядывать внутрь. Я присел и исследовал трубы под раковиной. Они всё ещё были живыми. Справившись с лёгким отвращением, я провёл по ним ладонью. Тёплые и влажные. Податливые, как свиная требуха. Оно и было требухой — только на первый взгляд могло показаться металлом с ржавыми подтёками. Пахло, как в погребе, дубильной мастерской. Свежевыделанной кожей и ещё, немножечко, кровью.
Я отдёрнул руку, когда узел труб запульсировал и подался ко мне. Он раздвинулся, обнажив белый дряблый орган — то, что прежде было сантехническим стаканом. Прямо на меня смотрел алый, налитый кровью сосок, с его кончика срывались и с глухим стуком касались плиточного пола капли белого молока. Я почувствовал как заворочался кишечник — мои внутренности отвечали на танец водопроводных труб своим ритуальным танцем.
Я вылетел из ванной, едва не поскользнувшись в луже натёкшей неведомо откуда жидкости у порога. Крошечные водомерки бросились врассыпную. Эмбрион кричал, лёжа в своей импровизированной колыбели, скользкий, красный и твёрдый, как недоваренная фасоль. Я вновь завернул его в свою рубашку, подобрав рукава, чтобы не дай бог за что-нибудь не зацепиться, и вернулся в ванную. Опустился на корточки и держал ребёнка на вытянутых руках, ожидая пока девочка насытится. Старался не смотреть, как по бледному мешку с жидкостью пробегает дрожь, и всё равно смотрел.
Это было очень странно, но в то же время как-то… естественно, что ли?
Я стал в четыре раза более бдительным, трижды против прежнего подозрительным, по пять раз проверял любую мелочь, отрастил две пары дополнительных глаз… словно волчица, которая обзавелась потомством. Скорее всего, порождения квартиры не смогут тронуть Акацию, но всё же… всё же. Она сама — порождение, гнилой плод заражённого дерева. Зачем я пригрел эту гадюку? Одним биением своего крошечного, наверняка тоже искорёженного, сердца она вносит разлад в слаженную работу моего организма. Чёрт! Угораздило же меня вляпаться! И нет рядом чащи, куда можно отнести уродца! Так-то. Её крики будут преследовать меня до смерти — её или моей.
А может, это своего рода испытание?
Совершенно разбитый, я бродил по дому. Ни на один из вопросов, конечно, не было ответа.
5
Раскрыв зонт и убрав уродливую открытку в бумажник, Юра бездумно побрёл вдоль дороги. Неприятная догадка появилась, когда он впервые задумался о природе людей-из-лужи, как он начал их про себя называть, но оформилась только сейчас. Клоуны, которые до смерти напугали того мальчишку, Федьку… если бы они с Алёной завели привычку гулять в дождь и встретили этих людей сейчас — как сложилась бы у их ног зеркальная мозаика?
Хорь был уверен, что знает ответ.
Он ускорил шаг, пробегая глазами таблички с названиями улиц. Как бы теперь найти тот дом? Нужно поговорить с родителями Федьки. Остаётся надеяться, что ещё не слишком поздно. Клоуны и мужчина из кафе делали, в сущности, одно и то же — давили на психику, используя довольно жестокие методы. Полицейский, возможно, имел те же намерения в отношении него, Юрия. Как любой здравомыслящий человек, он считал, что его нелегко толкнуть за грань, где идея свести счёты с жизнью вовсе не кажется такой безумной, но…
Но.
В этом городе возможны и не такие вещи. Куда более жестокие, они ждут своего часа, чтобы проявиться во всей красе, и Юра Хорь был подсознательно уверен, что скоро их увидит.
Глава 13Коробка с жёлтой лентой
1
Рассвет застал молодого учителя в нужном дворе. Было ещё слишком рано для алкоголиков; Юра заметил лишь одного, спящего под детской горкой. Похож на груду разлагающихся внутренностей со скотобойни, которые выбрасывают за дверь, вызывая ленивое любопытство у объевшихся собак. Хорю бомж напомнил о происшествии в лесу. Он поторопился проскочить к знакомому крыльцу как можно быстрее, однако затылком почувствовал, как человек под горкой зашевелился и поднял голову. Больше никого не было — ни единой живой души. Хорь увидел на одном из балконов в доме на другой стороне двора лицо, но, присмотревшись, понял, что это картина с изображением женщины, которую зачем-то прислонили к стеклу.
Упавшее на дорогу дерево распилили и чурбаки побросали на газоне; по свежим спилам ползали слизни. На подъездной дорожке стояла «Тойота», пикап, такая, что была популярна у успешных предпринимателей начала девяностых — уже в те времена она производила впечатление ретро-автомобиля.
Он позвонил. Кто-нибудь должен быть дома. Под навесом перед дверью слева плетёное кресло, справа — чёрная кадка с чахлыми цветами, в которой валялись окурки. Цветы тянулись к дождю, мечтая зачерпнуть своими венчиками хоть немного воды, но уже догадывались, что их судьба — умереть прямо здесь, в двух шагах от живительной влаги.
Не услышав ответа, Юра ещё раз надавил на звонок, потом в сердцах ударил дверь ногой. Он не посмел обернуться, когда скрипнули качели, что находились примерно на полпути от детской горки, под которой спал бездомный. «Шорх… шорх…» — не что иное, как шаги по траве. В отражении занавешенного изнутри окна Юра увидел, как к двери приближалось… нечто. Чёрное пятно, горка сигаретного пепла. Вспомнив об отношении местных жителей к дождливой погоде, Хорь тихо чертыхнулся. Скорее он свернётся на продавленных ступенях в клубок и превратится в огромную каракатицу, чем кто-нибудь сподобится ему открыть.
Но, как сказал Брадобрей, высокий клоун с объёмистым пузом, обитавшие здесь люди не были коренными жителями. Что-то загрохотало, потом послышался тяжёлый, угрюмый голос:
— Лиза, чья это обувь стоит прямо на дороге?
Спустя несколько секунд:
— Как это моя? У меня никогда не было таких туфель. Они больше похожи на гробы, чем на что-то, что может носить мужчина, который приносит в дом деньги.
— Эй! — крикнул Юра и ударил в дверь кулаком. — Откройте, пожалуйста! У меня к вам разговор. Это касается вашего сына…
На словах «вашего сына» дверь распахнулась так резко, что Юра чудом успел сместиться на ступень ниже. На пороге стоял коренастый мужик, голый по пояс, с уродливыми, похожими на картофельные клубни, плечами и ассиметричным торсом. Семейные трусы доходили ему до колен. Подбородок обрамляла чёрная бородка, под нижней губой алела красная аллергическая сыпь. Глаза жёсткие и колючие, словно два морских ежа. Волосы средней длинны, без какого-либо намёка на приличную стрижку, на висках слипались и походили на мокрую крысиную шерсть.
— Я школьный учитель, Юрий меня зовут, — сказал Хорь, не слишком понимая, что собирается делать и говорить дальше.
— А-а, — протянул мужик с какой-то зловещей радостью. Он поднял руку, и Юра увидел, что в кулаке зажаты мятые купюры. — Думал, снова инкассаторы. Не, не они, а эти… как их… коллекторы. Но у меня есть деньги. Я немного скопил и собирался вернуть часть долга. Но теперь я вижу: ты не стоял с ними даже рядом, сынок.
Последнее слово прозвучало до того покровительственно, что Юра оглядел себя, пытаясь понять, что побудило этого мужлана так его назвать. В свитере и брюках, владелец которых пропал когда Хорь и сам ещё сидел за школьной скамьёй, и очках а-ля полковник Сандерс он выглядел молодящимся старичком, которого затянуло в машину времени. Но даже если не принимать во внимание моду восьмидесятых, которой поневоле увлекался Юра, хозяин был всего-навсего лет на десять старше.
Мужчина повернулся, голос его прокатился по дому:
— Эй, Лиза! Тут из школы пришли. Твой сын в кои-то веки натворил какую-то херню. Хочешь послушать?
— Нет-нет, — Юра замахал руками. — Я не его школьный учитель, и Федька на самом деле очень милый малыш.
— Нет? — недоверчиво спросил хозяин. — Жаль. Я-то уж надеялся, что сынок наконец задал кому-нибудь трёпку. Ну, допустим. Тогда какого чёрта ты поднял меня с постели в такую рань? А, я всё равно не спал. Но ты разбудил Лизку. Еврейский хмырь из поликлиники — лучший, как говорят, врач в Москве, который не обдерёт тебя как чепушилу на зоне — сказал, что ей нельзя волноваться.
— Простите, пожалуйста, — Юра покосился на отражение в стекле и увидел, что чёрный силуэт за спиной пропал. Растворился в воздухе, будто его и не было. — Я не имею никакого отношения к вашему сыну, более того, в этом городе я нахожусь всего несколько дней. Но тем не менее пришёл поговорить именно о нём.
Брови поползли вниз. Мятые купюры исчезли в кармане трусов. Одну долгую секунду Юра думал, что хозяин сейчас схватит его за грудки и отправит в короткий полёт на проезжую часть, но тот отступил, придерживая дверь.
— Ну заходи, раз так. Можешь не разуваться.
Юра ступил за порог, испытывая что-то вроде облегчения. Единственная лампочка без абажура едва разгоняла полумрак. Полки с выдвижными ящиками казались ячейками в холодном хранилище крематория. От одежды на вешалке пахло нафталином. Сплющенные пивные банки, сложенные в мешок, воняли кислятиной. Юра осторожно перешагнул возникшее на пути препятствие. Хозяин носил обувь, наверное, сорок восьмого размера. Неясно было, как он вообще мог спутать свои ботинки с чьими-нибудь другими.
Дальше — то, что можно назвать залом, со старым кинескопным телевизором, продавленным диваном кофейного цвета, с грязными тарелками и яблочными огрызками, раскиданными где попало, со старой детской кроваткой, к которой прислонена сушилка для белья; с несколькими тусклыми портретами на комоде у левой стены — два из них зачем-то повёрнуты к стене. Телевизор работал, демонстрируя рекламу на первом канале, звука не было.
Наверх уходила лестница с захватанными перилами. Вот прямо здесь они с Алёной стояли, пялясь на коробку, которую вручили пареньку клоуны.
Юра заметил, что дверь в ванную (на ней красовалась табличка, изображающая писающего в горшок мальчика) приоткрыта, и оттуда на него смотрит Федя. Изо рта торчит зубная щётка, по подбородку стекает белая слюна, капая на майку с черепашками-ниндзя. Белокурые волосы стоят торчком после сна.
Юра кивнул мальчишке и внезапно почувствовал, что ноги сейчас перестанут его держать. Он схватился за борт детской кровати, едва не порушив баррикады из хлама. Гладкий лоб мальчишки казался стеклянным, а в глазах… в глазах, в которых секунду назад было удивление, смешанное с узнаванием, сейчас какое-то новое чувство. Беспросветная покорность судьбе. Юра не видел такую даже в глазах животных в зоопарке.
— Наверх, — буркнул мужчина, подтолкнув учителя в спину. Хорь отвлёкся, а когда вернул свой взгляд к ванной комнате, мальчик уже захлопнул дверь. — Меня Ваней звать. Друганы Вано кличут… а тебя? Юра? Ну, хорошо, Юра… Вот, что я тебе скажу. Что касается сына — я бы хотел, чтобы «милый малыш» стал мужиком. Забитый он какой-то, затюканный. Раз уж ты здесь, может, расскажешь, что с ним происходит в школе?
Он окинул Юру тусклым взглядом и сказал:
— А, ну да…
В молчании они поднялись в уже знакомую Юре комнату, где разобранная кровать походила на логово какого-нибудь падальщика. Хозяин явно не привык принимать гостей.
— Лиза, принеси кофе, — крикнул мужчина. Супруги его нигде не было видно. Юра почувствовал себя неловко. Она, наверное, не одета. Он хотел отказаться, но, взглянув на грязные, потрескавшиеся локти Ивана, будто работа того заключалась в том, чтобы, двигая ими, пробивать себе дорогу прямо на дно жизни, не посмел. Вместо этого Хорь решил поскорее приступить к делу.
— Вы видите меня в первый раз, но я уже однажды был в этом доме.
Хозяин грузно опустился на диван и молча указал гостю на кресло у окна. Здесь тоже был телевизор, только поменьше; как и его собрат, он выдавал мутную картинку без звука. Ухоженная женщина с кукольными волосами как раз рекламировала новый пылесос. Надо думать, совершенно бесшумный. Юра подумал, что в одной из следующих сцен она будет пылесосить пол в комнате у спящих детей.
— Это случилось в прошлую пятницу, — продолжил он. — Вы как раз находились в отъезде. Здесь был только малыш. Мы с женой шли мимо и видели, как в окно по пожарной лестнице влезли двое людей, одетых как клоуны.
Иван молчал. Волоски на его спине и плечах, стоявшие дыбом, навевали мысли о человекоподобном медведе. Юра запнулся, подумав, что соседи вполне могли рассказать этой семейке, как всё было. Что они с Алёной пришли вместе с клоунами, а потом сбежали, как тати, которые делили добычу до самого утра.
— В общем, — сказал Юра, уже не веря в то, что его история окажется в глазах этого мужлана достаточно правдоподобной, — дверь оказалась не заперта. Мы зашли посмотреть, что здесь происходит. Сын вам что-нибудь рассказывал?
— Нет, — мужчина слушал теперь очень внимательно. — Ни слова.
— Может, вашей жене?
— Давай дальше. Не томи.
— Эти клоуны запугивали мальчишку.
Юра вкратце описал ход диалога, умолчав о подарке, который оставили клоуны. События могли, по его мнению, разворачиваться в двух направлениях: либо Федька выкинул эту гадость в мусорный бак (что бы там ни было, это не могло оказаться ничем хорошим), либо оставил себе. Что, если папаше это не понравится? Что, если он озвереет и начнёт орать? У мальчишки и так, похоже, нервы ни к чёрту… Наилучшим выходом, наверное, был бы разговор с матерью — с глазу на глаз.
— Скверно, — сказал Иван. — Я уезжал. Приходится чесать на работу за сорок километров. Я прораб, а здесь никто ничего не строит. Ублюдки скорее подставят ведро под течь в потолке, чем вызовут хорошего мастера залатать крышу. Мы переехали сюда полтора года назад, весной тринадцатого. Настоящая дыра, но этот прощелыга-врач сказал Лизке, что лучшего места, чтобы привести в чувство мальчонку, не найти. Не в лесу же жить, правда?
Пошарив за кроватью, хозяин извлёк початую бутылку. Откупорил её. По комнате разнёсся горький неприятный запах.
— Послушай, а давай-ка жахнем, учитель? Что-то так тошно сегодня.
Юра потерял дар речи. Он уже не очень хорошо понимал для чего вообще сюда пришёл. Наверное, просто удостовериться, что с мальчиком всё в порядке.
— Я, пожалуй, откажусь, — сказал он. — Эти люди…
— У тебя никогда не было чувства, что ты гниёшь заживо? — перебил Ваня. Его голос звучал размеренно, словно вращение перемалывающих воду жерновов электростанции, но было в нём что-то леденящее душу. — Я будто не живу больше с некоторых пор, смекаешь? Мальчишка вот болеет. Рядом с ним нельзя шуметь, даже громко говорить… это болезнь такая, если что. У него якобы в голове всё просто взрывается. Я кумекал одно время, что он просто притворяется, чтобы нас с мамкой довести, но не может же пацан впадать в истерику, когда рядом проезжает поезд? Он головой начинает биться так, что сопли кровавые текут…
Он сокрушённо покачал головой и опрокинул в себя добрую часть зловонного зелья.
— Где ваша жена? — спросил Юра так бережно, словно ему нужно было нажать на лбу жилистого, вспыльчивого строителя малюсенькую кнопку.