Она всё ещё не видела своды пещеры, однако ощущала их давление, а также ветер, который возникал, когда над головой проносились летучие мыши. Они хохотали тонкими, писклявыми голосами, а иногда, чересчур увлекаясь, сталкивались друг с другом за её спиной. Странное поведение перепончатокрылых не вызывало у девушки никакого неприятия. Пусть себе смеются, — решила она. — Рано или поздно я отсюда выберусь.
Она двинулась было дальше, когда громкий звук чуть не загнал её сердце в пятки. «Вжух» — такой, будто в трубах заброшенного дома зашумела вода. Или падает, потеряв связь с корнями, дерево. Или… какой-то гигант только что перенёс вес непослушного тела, напоминающего куль с мукой, с одной ноги на другую — пугающе медленно, за это время можно было уничтожить нехитрый завтрак и собраться на работу.
К Алёне толчком вернулись воспоминания. Она… что, спит? Видит сон, а тем временем настоящее её тело лежит на кровати, стиснутое объятьями матраса? Кто-то сейчас войдёт в комнату девочек, и вряд ли есть на свете чудо, которое сможет обернуть время вспять или совсем остановить его.
Алёна Хорь вонзила в ладони ногти, пытаясь хоть немного пошатнуть монументальность сна, но боли не почувствовала. Пещера насмешливо показала ей свой огромный, влажный язык. Сделав шаг, девушка потеряла равновесие и, поскользнувшись на одном из больших красных листьев, рухнула вверх тормашками в холодный поток.
Она с головой ушла под воду. Несмотря на то, что расстояние между берегами едва ли составляло четыре метра, речка казалась бездонной. Течение подхватило её и понесло в противоположную от выхода сторону. Склоны поросли скользким мхом и какой-то мясистой растительностью, странной разновидностью плюща, листья которого мелко вздрагивали, имитируя движение стенок желудка. Было совершенно не за что уцепиться, а всё, до чего дотягивались коченеющие пальцы, выскальзывало из них так же легко, как горсть влажных вишнёвых косточек.
— Помогите! — закричала Алёна, хлебнула воды и, перевернувшись на живот, попыталась плыть. О том, что это всё не настоящее, она и думать забыла. Говорят, если ты осознаешь себя во сне, то либо обретаешь над ним власть, получая возможность менять по своему усмотрению любую деталь, либо выскальзываешь, как виноградная косточка из сведённой спазмом глотки, прямиком в реальность, в мокрую от пота постель. С Алёной не произошло ни того, ни другого.
«Вжух»… ещё один шаг гиганта, эхо его прокатилось где-то высоко под сводами пещеры, вызвав настоящую панику среди летучих мышей.
Откуда-то возник холодный голубоватый свет, выпуклые предметы в его свете казались простыми, как наброски в журнале художника. Что-то заставило девушку бросить взгляд вниз (мокрые волосы обвили её шею и залепили рот) и вновь хлебнуть противной, затхловатой воды: во власти потока она была не одна, но она единственная всё ещё держалась на плаву. В паре метров ниже, у самого дна, которое Алёна теперь едва-едва, но различала, скользили человеческие тела. Безвольные, как набитые ватой куклы, они касались друг друга конечностями. Белые лица с провалами глазниц вращались в столкновениях течений и водоворотах. Они выглядели как поголовно запившие рабочие тяжёлого машинного производства, свалившиеся на конвейер и проехавшие по нему от начала до конца. Остатки одежды трепетали, как ресницы кокеток, которым со скоростью света делают комплименты.
Алёна сделала мощный рывок влево, туда, где берег был ближе, и вцепилась в растительность, которая с мягким хлюпаньем, различимым даже сквозь шум потока, отлепилась от стены. Ещё немного, и её снова сбросит в воду… Вот оно! Совсем рядом девушка увидела выступ; установив на него голую ступню (кроссовка соскользнула и потерялась), она прижалась к скале и добрых десять секунд слушала, как бьётся сердце. За десять секунд оно сделало всего два удара. Это вернуло ей самообладание. В это нелегко поверить, но она… она-настоящая продолжает спать. Это несмотря на то, что штанины очень натурально облепили икры, а податливость и прочность плюща, зажатого в ладонях, не вызывает сомнений.
Алёна нашла ещё один уступ, переместилась чуть выше. Услышав громкий гул, похожий на шум водопада, бросила взгляд вправо, дальше по течению. Пол пещеры там уходил вниз, а потом и вовсе обрывался, и вода, раскинув холодно поблёскивающие щупальца по многочисленным трещинам и впадинам, низвергалась вниз. Тела, похожие издали на манекены, скользили по десятку русел, словно по желобкам в аквапарке, исчезая во тьме. Одно тело зацепилось за плющ и повисло у самого обрыва. Лишь спустя какое-то время Алёна осознала, что это вовсе не растения, а собственные внутренности бедняги, торчащие из разорванного живота. Должно быть, труп напоролся на какой-то острый выступ.
Но это поразило и напугало её куда меньше чем то, что открылось сразу за обрывом. Голубоватый свет струился из углублений и ниш в сводах и из круглых дыр в полу. Несколько десятков тёмных фигур мельтешили вокруг исполинского рта, вмурованного в камень. «Святая Мария!» — шептали бы герои романа Умберто Эко. Алёна же могла только шумно глотать, глядя во все глаза, как мерцает свет в ложбинах гигантских губ.
Каменная твердь выглядела живой ближе к центру пещеры, тёмно-серые тона уступали место пастельным и ярко-вульгарно-розовым. И, наконец, губы, не равномерно-алые, цвета кино и нарядной рекламы, а такие, какие ожидаешь увидеть у маньяков, любителей острого и жирных богатеев, в глазах которых только хрустящая зелёная бумага и нет ни грамма теплоты. Рот открывался и закрывался, показывая белые кончики зубов. Река низвергалась туда несколькими потоками, главным образом с двух сторон, где соединялись друг с другом губы, и белые тела, исчезающие в темноте, походили на рисины или семена тыквы. Примерно половина их застревала, цепляясь за выступающие части губ, и тогда к ним семенила одна из тёмных человекоподобных фигур, волоча за собой что-то похожее на багор, чтобы без всякого пиетета протолкнуть тело в рот. Алёна зажмурилась. Если бы не случай, она была бы уже там.
Всё вокруг находилось в движении, и движение это могло окончиться только там — в огромном желудке, что прячется за гигантским ртом. Дымка, что клубилась над водой, несла свои волны следом за речкой, будто спрятанное под землёй существо втягивало и втягивало воздух, забывая о выдохе. Летучие мыши меняли в полёте направление и горестно хныкали.
Алёне вдруг захотелось отрастить крылья и оказаться среди этих мышей. По коже побежали мурашки, стоило только представить, как вязкая слюна заключает твоё тело в упругий, твёрдый кокон, словно в кусочек янтаря.
Шумный всплеск вспугнул нескольких жаб, которые сидели на самом краю обрыва. В следующий миг они уже летели вниз, прямо на острые камни. Ручей мертвецов оставался спокоен. Он продолжал свой бег.
4
Огромное водяное колесо вращалось, давая Юре Хорю возможность разглядеть себя со всех сторон. Он шагал по обрывистому берегу, наблюдая, как комки земли сваливаются вниз, увлекая за собой крошечные оползни, перешагивал поваленные заборы, смотрел, как колышется намотавшаяся на какую-то корягу сеть. Казалось, озеро с каждой секундой становится всё больше, а чёрная вода в самом центре, там, где, по словам Вити, была наибольшая глубина, дышала, вынуждая не отрывать от себя глаз, чтобы не пропустить момент, когда из бездны поднимется новая волна комариных личинок. Водомерки скользили по воде, завихряя едва заметный слой тумана. Ближе к дальнему берегу туман вставал непроглядной стеной.
Самые обильные приступы небесной слякоти Хорь переждал под крышей какого-то заброшенного сарая. Руки коченели. Иногда, как свежая, яркая мысль, пришедшая к художнику среди ночи и заставившая его вскочить с постели, перед внутренним взором являлось лицо Алёны, белое, чистое, как тарелочка. Где-то протяжно кричали птицы. Водоплавающие, — решил Хорь, слушая потусторонние, навевающие тоску голоса. Рыбаков не было, их лодки общались друг с другом, скрипя уключинами и шумно соприкасаясь бортами.
Юра не стал обходить озеро слева, там, где он встретился с Витей: несмотря на отвратительное зрение, он бы, наверное, отличил тёмную безглазую махину, сотворённую человеком, от живого, пусть и мрачного, лесного массива. Поэтому он пошёл направо, сошёл с асфальтовой дороги, счистив с ботинок наросший слой грязи, чтобы освободить место для новой. Здесь едва заметная грунтовка, поросшая ёжиком травы. Юра старался не наступать в колеи от автомобильных колёс, где собралось много воды. Иногда встречались заброшенные хижины; крыши у них провалились, будто бедняги стали жертвой насилия, а северные стороны стен поросли мхом. Дорога виляла, стараясь держаться подальше от жилистых дубов.
Хорь перешёл деревянный арочный мост через овраг, по дну которого тёк небольшой ручей с высокой осокой по краям. Тропа становилась всё более заброшенной, что парадоксальным образом сочеталось с валяющимися на обочине пустыми бутылками, сигаретными пачками, парочкой погнутых велосипедных колёс, а также красной кепкой с логотипом «Coca-Cola», висящей на обломанном берёзовом суку. Следов от автомобильных колёс уже не было. В еловом подлеске, что как проказливая ребятня то и дело перебегал дорогу, росли большие, по виду съедобные грибы со старыми, сморщенными шляпками. Странно, что их здесь никто не собирал.
— Я, кажется, иду не в ту сторону, — несмело сказал себе Юра. Прозвучало это как заклятие. Быстро темнело, вдалеке в небе плясали молнии.
Он не ждал ответа, но получил его прямо перед собой, словно восклицательный знак в конце предложения, в виде Дома отдыха для Усталых. Во всяком случае, Юра на это надеялся.
Учитель надолго остановился, разглядывая вытянутое деревянное здание, развёрнутое фасадом к нему и одним из торцов — тем, над которым высилась восьмигранная деревянная башня — к озеру. Если приять во внимание что дому больше ста лет, с первого взгляда выглядел он неплохо. Фундамент из бутового камня и стены почти целиком покрыты диким виноградом, сморщенные гроздья которого свисали тут и там. Удивительно, что он вообще может расти в этих широтах! Венчала строение покатая крыша. Крытая веранда имела округлую форму, на брёвнах колонн ещё заметны места, где когда-то обрубили сучки. Вокруг раскинулся сад — на него вела полномасштабное наступление дикая природа. Над водой нависали большие мостки; под них, словно щенята под брюхо матери, набились лодки.
Хорь не чувствовал никакого желания исследовать это место — если разобраться, не было желания и тогда, когда он первый раз внимательно изучал фотокарточку. Но он испытывал какой-то отстранённый, болезненный интерес к этому дому, иначе бы ни за что сюда не пришёл. Внезапно Юра почувствовал злость. Хотелось отдирать друг от друга эти гнилые доски, выбить несколько стёкол — удивительно, что никто не сделал этого раньше, — разнести цветочные горшки, которые дали жизнь буйному винограду с маленькими жёлтыми листочками. Но Юра успешно себя сдерживал. Всё что он хотел сейчас, это поглазеть несколько минут, неприязненно гоняя из одного уголка рта в другой горькую сосновую иголку.
Удовлетворив своё любопытство, Юра хотел повернуться и уйти прочь, но кое-что привлекло его внимание. Несколько велосипедов, прислоненных к перилам веранды. Коврик на ступеньках, на котором вместо ожидаемой горы мусора, было всего несколько жухлых листьев. Многочисленные мелочи, никак не вписывающиеся в общую картину. Там, на мостках, на специальных подставках укреплены удочки. Дом выглядел живым, пусть даже его обитатели и не заботились о том, чтобы придать ему более обжитой вид, довольствуясь самым необходимым. Словно остатки древнего рода, что ютились в одном крыле огромного замка и иногда звонили в колокольчики, вызывая давно почивших слуг. Но здесь-то никто по-настоящему никогда не жил! Обитатели комнат сменялись каждые полгода, вряд ли предыдущее поколение передавало будущему что-то, помимо завалившегося за кровать романа в мягкой обложке.
Обогнув дом, Юра увидел ГАЗик с крытым бортом образца начала восьмидесятых, явно на ходу. Кто-то минуту назад менял у него переднее колесо, а теперь отошёл, должно быть, за смазкой, оставив домкрат, насос и валяющиеся у машины инструменты… Или, может, только собирался поменять колесо? У Хоря закружилась голова. Это место казалось чужеродным, как неприличный рисунок в тетради по чистописанию. Оно только делало вид, что в ладах со всем окружающим, а на самом деле было ширмой, центром притяжения загадочных сил. Вернувшись на крыльцо и присев на ступеньку, он достал из кармана фотокарточку. Повертел её в руках, и вдруг ясно увидел как на обороте поверх строк «Куда» и «Кому», что вряд ли были заполнены хотя бы в одном экземпляре из целого тиража, проступила картинка. Руины, поросшие крапивой. Несколько камней из фундамента, во впадинах которых собирается вода. Вот, что здесь должно быть. А никак не этот образчик деревянного зодчества конца позапрошлого века, пусть и поющий в унисон с ветром свои унылые серенады.
Учитель поднялся, оправил штанины и пересёк наискосок веранду. Дверь была не заперта.
— Эй! — сказал он довольно громко. — Есть здесь кто?
В тесном тамбуре сложены мётлы и резиновая обувь. Низкий потолок полутёмного холла напомнил Юре источающую затхлый запах дедову шляпу, которую он, будучи мальчишкой, любил примерять, надевая её не на макушку, а на всю голову сразу.
— Доброго вечера, — человечек стоял на круглом табурете спиной к входу. Полки с журналами и какой-то литературой в мягком переплёте упирались в потолок, и жилистые руки, словно две слепых мыши, ползали там, передавая тряпку из одной ладони в другую. Пыль струилась вниз тонкими ручейками. — Добро пожаловать в дом отдыха для Усталых.
Юра поправил очки.
— Это вы, Пётр Петрович?
Старик оглянулся. Торчащие из-за ушей волосы придавали ему сходство с Доком из фильма «Назад в Будущее», однако смеяться не хотелось. На метрдотеле был надет пурпурный камзол с логотипом «Дилижанса». Юра вспомнил клетчатую пижаму и нелепые утренние упражнения, свидетелем которых он был утром.
Молодой учитель запретил себе удивляться несколькими минутами ранее, поэтому, увидев знакомое лицо, почувствовал только усталость, связанную с почти бессонной ночью и со всей той чертовщиной, что творилась вокруг с недавнего времени. А вот на лице метрдотеля, похоже, теперь уже двух гостиниц, отразилось лёгкое замешательство.
— Прошу вас… прошу вас, входите, — он быстро справился с собой. — Я не ожидал вас здесь увидеть, но будьте как дома.
— Что это за место?
— Просто клуб любителей рыбалки. При таком озере грех не организовать подобное для скучающих мужей и холостяков, верно? Также у нас здесь собираются натуралисты и наш прекрасный кружок составителей гербариев, а так же краеведы. Места хватает всем! Любители спокойного, как сейчас говорят, медитативного времяпрепровождения, катаются на лодке или катамаране.
— Почему вы ничего не рассказывали об этом месте нам с Алёной? — спросил Юра. — А остальные в «Дилижансе», Саша и прочие, они знают?
— Нет… — придерживаясь за полки и покряхтывая, Пётр Петрович спустился с табурета. Он выглядел так, будто собирался сходить в кладовую и подобрать для Хоря ошейник, чтобы пристегнуть его к батарее, тем самым хоть немного смирив страсть к бродяжничеству. — Понимаете, у гостей города есть гостиница. А как же местные? Несправедливо было бы лишать их возможности исчезнуть из дома на денёк-другой… побродить с котомкой для грибов по лесу, а потом заглянуть на горячий чай или отвар из трав.
Встретив недоверчивый взгляд молодого учителя, Пётр Петрович вздохнул.
— Я уже, кажется, говорил, в чем заключается моя работа. Всего-то-навсего делать так, чтобы разные люди чувствовали себя как можно более комфортно. Дела множатся, почта сама себя не привезёт, и даже самые простые вещи, которые, как вы наверняка думаете, свершаются сами по себе, далеко не всегда обходятся без моей помощи. Например, кто, по-вашему, стравливает воду в трубах с началом отопительного сезона?
Старик улыбнулся и, достав откуда-то упаковку влажных салфеток, воспользовался одной, чтобы привести в порядок руки.
— Полагая, что «Дилижанс» единственное моё детище, вы ошибались. Это место куда как древнее. И люди здесь собираются несколько иные.
— Я звонил туда всего сорок минут назад. Как вы успели так быстро сюда добраться? На велосипеде?
— Мы живём здесь всю жизнь, юноша, — глаза старика поблекли. Они ещё глубже отодвинулись в черепную коробку. — Всю жизнь, никуда не выезжая. Есть разные пути. Округа проникается к нам благодарностью и доверием, открывает свои потаённые тропки. Я уже стар… Шестьдесят лет на этой должности, а начинал мальчишкой-почтальоном. Я знал каждый дом, каждый крысиный лаз. Сейчас я уже далеко не такой шустрый, но голова всё ещё без бреши, и знания не торопятся её покидать.
Он помолчал, двигая ногой в удобной туфле, на носке которой не было ни единого пятнышка.