Но для этого нужно найти душу, бесприютную душу. Да такую, что добровольно согласится последовать за Мэгвин и исполнить всё то, что выпадет этому телу. А выпадет много и несладко, значит – душа должна быть стойкой к невзгодам и гибкой к разным обстоятельствам. Силой здесь не справишься, потому что в одиночку женщина против Телфордов не выстоит – какой бы могучей она ни была. Значит – нужна особая душа.
И ещё важно – покойница Кэт обладала небольшими магическими способностями. Есть шанс, что тело сохранит этот дар небес, и придётся научить душу-поселенку им пользоваться. Потому что…
Говоря честно, Мэгвин очень жалела и землю здешнюю, и людей на этой земле. Она слишком хорошо помнила и обильные урожаи, и большие стада, и весёлые праздники. А сейчас – шесть лет подряд неурожай, весной потница, зимой ещё какая зараза, люди мрут, словно мухи. Бросают дома, уходят в города и в замки, но нынешний лорд Телфорд не расположен кормить лишние рты. Поэтому…
Из троих сыновей лорда разумным выглядит только средний, Джон. Он не в отца, и не в мать, а в деда, тоже Джона, по которому и был назван. Жаль, покойница не его жена, но – жена Джона сидит в замке, который её мужу выделил отец, и носа оттуда не кажет, и правильно. Потому что… лучше ей там и оставаться, в общем. А Джон разумеет и в полевых работах, и в том, что нечего людей в замок на зиму набивать, как сельдей в бочки, лучше помочь с дровами, с горячей похлёбкой для стариков, женщин и детей, и с какой-никакой службой для взрослых мужчин. А зима ныне суровая, давно такой не было. Много лет лорд здешних земель не зажигал ни поленья в печи в йольскую ночь, ни весенние костры, ни огонь для летней пляски. И за урожай осенью не благодарил. Какой земле понравится?
Мэгвин не надеялась, что воскресшая Кэт образумит самого лорда Телфорда. Но она может прояснить рассудок его старшему сыну Роберту, своему супругу. Тот, конечно, дитя, даром что двадцать пять сравнялось, и дитя балованное – только бы носиться по полям, пить в тавернах, драться, да, тьфу, девок портить. Матушка, леди Маргарет, всё считает его несмышлёнышем, а на самом-то деле уже здоровый лоб, которому своим домом жить, детей растить да людей в походы водить. Трижды был женат, ни одна жена не глянулась леди Маргарет. Первая, Мэри, простудилась две зимы тому, слегла да не встала. Вторая, Лиз, упала с лестницы в замке, выкинула ребёнка и тоже не поднялась. Третью, Кэт, он взял по осени, и вот, пожалуйста – не то нога подвернулась на обрыве, не то кто столкнул, не то сама взяла грех на душу.
Эта Кэт была Мэгвин не чужой, а вовсе дальней роднёй, если считать, что Старший Народ – друг другу родня, впрочем, от людей так оно и виделось. Оттуда и магия в этом тщедушном теле, и волосы как пламя костра, и глаза бедовые, тёмно-зелёные. Да только вот постоять за себя девочка не умела вовсе, на неё кто глядел сурово – она уже или плакать принималась, или вовсе убегала и пряталась. И способностями своими толком не владела – видимо, не учили её, ни мать, рано умершая, ни кто другой. Эх, нужно будет оставить кого-нибудь, чтоб приглядывал – после. Потому что сама Мэгвин задерживаться в этих краях не собиралась.
Она зажгла все нужные травы, и нарисовала все нужные фигуры, и призвала силу. Сила понадобится – едва ли не вся, что у неё есть, такого рода задачи тяжелы и даются не каждому.
Зажмурилась и ступила на неверную тропу, приведшую её в совсем другой мир.
И этот мир не был магическим! То есть, в нём жили люди, имеющие способности, они творили и звали, но – им никто не откликался. Мэгвин было недосуг понимать, почему так, сил у неё было не слишком много, а ещё предстояло вернуться. Но сначала – найти.
Местные свободные души встречались не так уж и редко, но – они или целеустремлённо направлялись, куда им положено, или не подходили совершенно. Если девочка снова захочет умереть через неделю в Телфорд-Касле – то зачем тогда это всё?
Впрочем, вот, кажется, что-то подходящее. Мэгвин сосредоточилась… и оказалась в непонятном жилище, несколько комнат в высокой башне. Прозрачные стёкла – как на далёком юге, тёплый ковёр на полу, портьеры, тонкой работы посуда в шкафу. По стенам висели какие-то бумаги с печатями – наверное, о чьих-то заслугах. Мэгвин вгляделась в незнакомые буквы и попыталась понять – было у неё такое свойство – «почётному гражданину города Корякиной Екатерине Петровне», «заслуженному учителю Российской Федерации», «за многолетний самоотверженный труд»… Ничего не поняла.
Тепло, очень тепло. Никакой печи, никакого живого огня – а тепло. Наверное, небедное жилище, раз так хорошо обогревается неведомой магией – на улице-то лютый мороз, на родине Мэгвин такого отродясь не бывало. Портрет пожилой женщины, перевязанный чёрной лентой, привлекал внимание. Почему-то коротко стриженная, седовласая, важная – она смотрела пристально и сурово. Если речь о ней – то такая справится. Но захочет ли она пойти с Мэгвин? Почему-то она осталась здесь, в своём доме, и не отправилась, куда там людям после смерти нужно идти? Что её здесь держит?
Нужно понять – и приложить все усилия.
4. Невозможно терпеть
Катерина Петровна мрачно взирала из-под потолка квартиры на вернувшихся домой детей. Она видела, что Валера опять лыка не вяжет – когда только успел набраться, с утра, что ли, начал. Володя раздражён и на всех срывается. Наталья молчит и поджимает губы, шепчется со своим Сергеем. Это они с похорон и поминок пришли, соколики. Хорошо хоть детей отправили по сватам – правильно, нечего им делать на кладбище в такой холод, утром все минус тридцать, вот досталось-то умереть зимой!
Валеру уложили спать в гостиной, Софья пошлёпала босыми ногами ставить чайник, Наталья с мужем попрощались и ушли домой. Володе Анна начала что-то говорить, или не говорить, а просто просить – мол, завтра, дети, школа, деньги какие-то, что-то ещё – вот дурная баба, неужели не понимает, что человек мать похоронил! Ругнулся Володя нехорошо, ушёл и хлопнул дверью.
Ну вот, здравствуйте! И Наталья хороша, сколько раз ей было говорено – она старшая, она должна отвечать за младших, когда матери нет! А она хвостом махнула и была такова! Это всё её муж, у Катерины Петровны была хорошая воспитанная дочь, жила бы с семьёй – ни за что бы сейчас не ушла! Эх, нет бы сесть всем вместе, дружненько, вспомнить хорошее! Как же они теперь сами-то? Не справятся ведь!
Остались только Софья с Анной, они сели на кухне, собрали что-то на стол, вроде – за помин души, и принялись мыть всем кости.
Наталья, оказывается, самая из них всех мудрая – потому что жила, ни перед кем не отчитывалась, никому не помогала, помощи не просила и с матерью, то есть с Катериной Петровной, общалась по минимуму. Сейчас продадут с Серёгой квартиру, уедут в Питер, как собирались давно, да на открытый скандал идти не хотели, и будут молодцы.
Валера – маменькин сынок, который сам не может ни одного вопроса в жизни решить. Ни гвоздь забить, ни полочку повесить, ни трубу в раковине прочистить, только на диване лежать да в телевизор пялиться и горазд. И Софья, оказывается, давно уже собиралась разводиться, а теперь, говорит, самое время. Зарабатывает она сейчас хорошо, им с Виталиком – это внучок младший – хватит, а Валера пусть идёт на все четыре стороны, всё равно ни копейки не даёт ни на хозяйство, ни на ребёнка, а Катерина-то Петровна вроде как ему регулярно отстёгивала.
И Анна тоже не отставала – оказывается, она уже два года какие-то книжки на своей бестолковой работе строчит и в интернете публикует, да не просто так, а деньги зарабатывает! И столько зарабатывает, что платить ипотеку сможет, а на первый взнос ей пусть Володя даст, потому что дети у них общие. А то совсем распустился – водит свою любовницу, офис-менеджера Кристинку, по ресторанам, их там видят общие знакомые и ей, Анне, потом фотографии шлют и в глаза ими тычут. А чем она, Анна, виновата, что он не умеет по-людски, а только строить всех по линейке, как покойная Катерина Петровна? И как только она, Анна, вообще выдержала этот год, когда после инсульта у свекрови они с детьми перебрались в эту квартиру! Нет, всё понятно, за пожилым нездоровым человеком нужен уход, и она, Анна, была готова ездить сюда каждый день и делать всё, что требуется, – работа позволяла. Но Володя, видите ли, приказал собираться и переезжать. Правильно, Володя хотел быть хорошим сыном, а про любовницу все врут, потому что это не может быть правдой!
В самом деле, думала Катерина Петровна, какая любовница! Володя – хороший муж, за что только Анне достался, и замечательный отец для Павлика и Леночки. И нечего тут!
Катерина Петровна услышала, как открылась входная дверь, кто-то вошёл, из прихожей раздался детский голосок. Посмотреть пошли все – и обе невестки, и она.
Володя помогал снять пуховик какой-то тощей скуластой девице, одетой в вытертые джинсы и майку в облипку, куда только такой огромный вырез, зимой-то! За неё хватался мальчик лет трёх – маленький совсем.
– Это Кристина и Артём, они теперь будут жить здесь, – сообщил Володя.
А дальше начался кошмар. Анна орала, что ноги этой девицы и её ребёнка здесь не будет. Володя орал, что она здесь никто, а Кристина – его почти жена, и Артём – его сын. И что Анна пусть проваливает, но детей он у неё заберёт. Софья пыталась их разнимать, и словами, и потом – руками. А когда из гостиной, шатаясь, вывалился Валера, и матом потребовал, чтобы все замолчали, у Катерины Петровны лопнуло терпение. Бессовестные! Да как они вообще могут – вот так! Как смеют! Разве она их так воспитывала? Это невозможно, так не должно быть, у них приличная семья! Это нужно прекратить! Ей нужно обратно, ей срочно нужно обратно!
Холодный голос раздался у неё в голове внезапно, она испугалась и даже перестала слышать ссору детей.
– Это правда, ты хочешь воплотиться и жить дальше?
– Да, да, хочу! Обязательно! Непременно! Сию минуту!
– Изволь, – в голосе послышалось удовлетворение.
Как будто она могла ответить иначе! Видят же, что тут происходит!
Катерина Петровна увидела ярчайшую вспышку – в ней померк электрический свет квартирной люстры, яркой, два месяца как купленной, и она перестала различать фигуры – Володи, Валеры, Софьи, Анны… Её куда-то тащило через холод и темноту, вокруг свистел ветер, она не могла сопротивляться и не могла остановиться и вернуться.
А потом то, что от неё осталось, с необыкновенной силой впечаталось… куда-то. Катерина Петровна вдруг ощутила боль, о существовании которой уже успела позабыть, и тут все остатки сознания покинули её.
5. Пробуждение
Катерина Петровна пришла в себя от холода.
Да что ж такое-то, думала она, где она есть! Неужели всё-таки на кладбище? Только там сейчас и мороз, а дома тепло, окна меняли прошлой зимой, она как раз перед Новым годом получила губернаторскую премию.
Она открыла глаза… и тут же закрыла их обратно. Потому что это не было похоже ни на дом, ни на кладбище и ни на что вообще.
Помещение, сложенное не пойми из чего – не блоки, не дерево, не фанера какая-нибудь. Что ли камень? И, видимо, щели никто не законопатил толком, потому что дует от стен – мама не горюй. Лентяи несчастные!
Свет проникал из окна, затянутого тоже абы как – полиэтиленом, что ли? Вроде и свет какой-то, но окно не прозрачное совсем. Или просто не мыли давно, заросли в грязи по уши?
А потом она повернулась на бок и попыталась встать с жёсткой кровати, но что-то показалось неправильным, и она глянула на себя… и задохнулась от ужаса, потому что это была совсем не она. Не Катерина Петровна Корякина, семидесяти пяти лет, в девичестве Василькова, мать троих детей и бабушка троих внуков, заслуженный учитель, почётный гражданин города и лауреат множества премий – от губернатора и до министерства, а…
На убогой постели лежала худенькая девчушка, иначе не скажешь. Ножки тоненькие, ручки тоненькие, кожица прозрачная, все вены наружу. Катерина Петровна поднесла ладони к лицу – пальцы длинные, тонкие, у неё отродясь таких не было, ногти овальные, красивой формы, только острижены неаккуратно.
А на голове – волосы. Не привычная с юности короткая стрижка, потому что – зачем ещё возиться с этой ерундой – мыть, ухаживать, красить, – а вот прямо волосы. Длинные, волнистые, спутанные – и невероятно рыжие. Катерина Петровна и не думала, что такие вообще бывают, не на картинках, а в жизни.
Сон ей снится, что ли? Но вроде ведь она умерла, спать не спала и снов никаких не видела. А это что такое? Забавный такой сон. Отродясь ей не снилось, что она снова молодая, да ещё и что волосы отросли. Бабушка Прасковья всегда говорила, что видеть во сне, что у тебя выросли волосы, да ещё рыжие – это к неожиданным приключениям и увлечениям, потере чести и совести, и стыда заодно. Большая была любительница толковать чужие сны, соседки к ней за этим делом каждый божий день ходили.
Попробовала подняться, но голову повело – вот прямо как в жизни и вело, закружилась, и в глазах потемнело, пришлось лечь обратно, осторожненько, чтобы ничего не повредить. Кровать громко заскрипела, где-то вне видимости раздалось какое-то шевеление – и напугало Катерину Петровну до чёртиков. Кто тут вообще есть?
Шаги и незнакомый голос, что-то шепчущий. Глаза всё равно что сами закрылись, и сознание кануло в темноту.
Следующее пробуждение было похоже на первое. Опять тот же потолок, то же мутное окошко.
– Полежи, не вскакивай. Когда ещё потом доведётся, – услышала она женский голос.
Обернулась на звук – и увидела. Возле постели сидела женщина – седая и сморщенная. Одета как-то странно – чепец на седых волосах, блузка белая под горло, с какой-то вышивкой, жилетик со шнуровкой на груди да юбка, то и другое – тёмное какое-то, серо-коричневое, грубое, шерстяное. А глаза – синие-синие, Катерина и не видела никогда, что такие бывают. Наталья одно время баловалась – покупала себе цветные линзы, вот разве что это и есть линзы? Или во сне глаза могут быть вообще какие угодно?
– Кто… вы? – прохрипела Катерина.
– Мэгвин. Но я вижу, что ты не в порядке, так что – спи пока. Позже поговорим.
Странная женщина коснулась кончиками пальцев лба Катерины, и у той глаза всё равно что сами закрылись.
И это уже был нормальный сон, совершенно без каких-либо сновидений.
6. Странная реальность
В своё третье пробуждение Катерина Петровна убедилась, что проклятый сон никуда не делся. Не помогло ничего из того, что должно было – ни сказанное «куда ночь, туда и сон», ни неумело сотворённое крестное знамение (никогда не была крещена, и даже на старости лет не сподобилась, но слышала, что в особых случаях всё равно помогает), ни тихонечко сказанные нехорошие слова.
По-прежнему вокруг возвышались непонятные каменные стены, свет проникал через грязное окно, а у неё было худое лёгкое тело и очень длинные рыжие волосы. Одето это тело было в ночную рубашку – самую простую, без рисунка, до пят, у горла и на манжетах – верёвочки завязаны. Она посмотрела – ну да, из ниток плетёные верёвочки, даже не шнурки и не ленты атласные. Странно всё же.
Катерина Петровна ощупала лицо – ну вроде человечье, и на том спасибо. Два глаза, нос, рот. Уши проколоты – дома она этим баловством не увлекалась и детям не позволяла. Наталья уже сама проколола, когда в последнем классе школы училась, а Валере Катерина Петровна не позволила – что за бред, только ещё не хватало! Хорошо хоть Володя этими глупостями не страдал, в неё уродился.
Она села на постели. Льняные простыни, шерстяное одеяло. Тёплое одеяло, хорошее, без него она бы уже от холода концы отдала.
Никакой печи в комнате не было. У окна грубо сколоченный стол, на нём – деревянное блюдо с яблоками. Яблоки лежали одно к одному – красные, красивые – Катерине Петровне так и захотелось взять то, что поближе, и откусить, но – вдруг немытые? И ходить по непонятно чем накрытому полу босиком тоже не хотелось – холодно.
Скрипнула дверь, открылась, запустила с улицы клуб морозного воздуха и ту старуху, которая в прошлое пробуждение Катерины сказала, что зовут её странным именем Мэгвин. А поскольку таких имён не бывает, то…
– О, поднялась. Вот и хорошо, – кивнула старуха, да как-то по-доброму.
Вроде и не улыбалась, и никаких слов особых не говорила – но Катерина поняла, что та ей не враг.
– Что происходит? – спросила Катерина. – Где я? Что это?
Она оглядела странное жилище.
– И где мой дом и мои дети?
– Твой дом и твои дети остались там, где и должны быть, – старуха взяла ковшик, набрала воды в деревянной бочке, поставила на стол.
Поискала в углу и нашла какие-то кожаные тапки с мехом внутри, дала Катерине. Надевай, мол. Той не нужно было повторять дважды, она надела.
Дальше происходило умывание – самым примитивным образом. Из угла Мэгвин достала деревянное ведро, и над тем ведром полила Катерине на руки. Вода, на удивление, была не ледяная, как следовало ожидать, а вполне комфортной температуры.