Увы, крестьянам я не доверяла. Мне еще нужно было сходить к Степаниде и прямо спросить, что за причина побудила ее оговорить меня. Любовь? Какая-то болезненная привязанность? Страх? Трудно сделать человека счастливым, если он не хочет избавиться от того, что делает его жизнь невыносимой. Итак, поскольку Лука мог и продешевить, а Авдотья — попытаться меня облапошить, я сходила к себе в спальню, взяла бумагу, булавки и перо с чернильницей и принялась проводить перепись и оценку.
Работы оказалось довольно много. Каждую вещь я описывала на целом листе бумаги: «Платье розовое, с цветами по юбке», «платье беж, с кружевным лифом», «шлейф ажурный», «платье голубого шелка», и ставила цену — для Луки; то же самое я писала на нарванных небольших листочках и тут же булавкой крепила к одежде. Авдотья неплохо сориентировала меня по ценам, показав образец и озвучив стоимость ткани, я очень грубо взяла работу портного от десяти до двадцати грошей, в зависимости от кроя, так что в среднем одна тряпка получалась от восьмидесяти до ста пятидесяти грошей, а бежевое платье я оценила в двести грошей. Стоимость шубы у меня крутилась в голове откуда-то из нашей классики — три тысячи рублей. Я решила, что мех поношенный и вряд ли за него столько дадут, и лучше с гарантией избавиться от будущей пищи моли, чем остаться вовсе ни с чем. Все равно, когда я подвела итог, не поверила собственным глазам: почти десять тысяч грошей.
И даже если я ошиблась и заломила чересчур круто, даже если Луке и Авдотье придется торговаться и уступать, даже если выручка составит половину этой суммы — четыре тысячи грошей был третий заклад моего имения…
Я и сама была вынуждена когда-то вкладывать деньги, которых и так у меня не было, в собственный внешний вид. К этому меня вынуждали работа и обстоятельства; слишком упертое мнение людей, с которыми мне приходилось сотрудничать, о том, как встречать деловых партнеров; и это были все-таки инвестиции. При этом у меня не было ни детей, ни крепостных, ни квартиры, потолок которой сыпался мне на голову, и некому было меня спросить «а что есть мы сегодня будем, барышня, да что завтра сеять». Собственным призрачным благополучием я рисковала одна.
Накупить же вещей на стоимость хотя бы завалящей московской квартиры мне не хватило ума даже тогда, когда я легко могла себе это позволить.
Я поправила булавку на воротнике шубы и задумалась. Если продать не все, только часть, а самую востребованную одежду отдать в прокат?.. В моем мире услуга пользовалась огромным спросом, когда потребитель оценил, насколько выгоднее надеть что-то разово за невероятно низкую цену, вернуть, забыть и не занимать место в шкафу и не жалеть о впустую потраченных деньгах. Но оценит ли местное сборище светских дам такую возможность? Скорее нет, чем да, поскольку любое не самое приметное платье заметят на одной барыне, и конец, оно будет висеть в прокате, пока не обветшает. И мода, я помнила, что в те времена она была не менее скоротечна, чем в мое время. Что носили в одном сезоне, позорно надеть на следующий.
Я решительно запихала шубу в сундук, захлопнула крышку, взяла писчие принадлежности и свой список и отправилась в дом.
Авдотья была занята переноской продуктов — мне показалось, Анна недолюбливала ее и гоняла особенно лихо, — и при моем появлении зыркнула на меня крайне недоброжелательно. У меня не было никаких сомнений, что остальные бабы уже в курсе моих финансовых схем, но их платья барышни никак не касались и предстоящая продажа не трогала. К Авдотье же я, подумав, решила в ближайшее время не поворачиваться спиной.
Я вернула на место чернильницу и ручку, посмотрела на свои перепачканные руки — писать пером оказалось делом, мне непосильным, — спрятала подальше список и пошла к Степаниде.
Просила Авдотья Луку подправить дверь или мне она соврала, или Луке было не до того, но дверь все так же не закрывалась, и я, подходя, уже решила, что Степанида воспользовалась моментом и сбежала. Но нет, она лежала в кровати, раздетая, в одной рубахе, и когда я вошла, попыталась приподняться, но я ее остановила.
— Лежи. Говорить-то ты можешь. Язык твой бесстыжий, — с порога начала я.
— В чем я провинилась, барышня? — плаксиво спросила Степанида. — Вона, Авдотья даже платье отобрала. Разве дело? Муж мой там, а я здесь…
— Ты почему сказала доктору, что я тебя бью? — перебила я. — Зачем врешь? А если я тебе за то плетей прикажу всыпать? А если отцу Петру скажу?
— Я?.. — Степанида приподнялась, причем без особых трудностей. Притворяется, дрянь, может, доктор и прав и плети не помешают? — Да как же, барышня, кормилица, да я же ни слова плохого не сказала! Да за что?
Лжет или нет?.. Была бы я наивной и глупой, сказала бы как отрезала: нет, говорит чистую правду. Но я давно растеряла иллюзии насчет человеческой натуры, и широко раскрытые глаза, губки буквой «о», задрожавшие и побелевшие, испуг на лице, удивление и обида убедить меня в игре не могли.
— Выходит, доктор соврал, — с усмешкой покивала я. — Ну что же, раз он по своей воле меня оговорил, надо к судье ехать. Собирайся.
Степанида села, вцепилась в драный плед, видимо, бывший барский, заменявший ей сейчас одеяло. Ослушаться моего приказа напрямую она не могла, но потянуть время — запросто.
— Что смотришь? Пусть судья разбирается, ты ему сказала такое или доктор сам на меня поклеп возвел.
Степанида молча заплакала. Я наблюдала за ней, и в сердце у меня не екало ничего похожего на жалость. Змеиный клубок в шоу-бизнесе? Добро пожаловать на реалити-шоу «Помещица», никакого сценария, самые невероятные события и люди, чье поведение не предсказать ни одному человеку нашего времени. Приз победителю — десять тысяч грошей.
— Отпустили бы вы меня, барышня, — опять завела свое Степанида. — Я хоть перед отцом Петром чем хотите поклянусь — не возводила поклепа. Не ведаю.
Мне и самой не очень-то выгодно было выносить эту сплетню на суд. Я сомневалась, что судья не придет к шикарному выводу — что это не оговор вовсе, а правда, и не присудит мне неподъемный штраф. Возможно, доказательство здесь тем весомее, чем больше народу его твердит. Так рисковать я не собиралась.
— Не ты. А кто тогда?
— Знать не знаю, барышня. Спрашивал господин доктор, про то врать не стану. Только я не сказала ему ничего. Сказала, что корова лягнула, а он не поверил, ну я и молчала. Чтобы жена да на мужа донесла, где видано такое? Да и вас что вдруг взяло? Не до смерти же…
Она свесила ноги с кровати, начала пальцами расчесывать волосы и заплетать косу. Я поморщилась, сама не знала чему, вздохнула.
— Твой брат приходил, — как бы между прочим бросила я. — Спрашивал о тебе.
— Брат, то уже не власть мне. Я жена мужняя.
— А кто над твоим мужем власть? — уточнила я.
— Вы, барышня. Кормилица и благодетельница. Отец Петр все за вас велит Премудрейшего молить.
Да, плохо вы, милые, молились, неискренне, раз Премудрейший в мудрости вашей барышне отказал. А может, наоборот, слишком истово, вот теперь нет вашей барышни — есть я.
Я развернулась и вышла. Пусть считает, что ее последние слова меня тронули — я же пока постараюсь, если смогу, конечно, выяснить, кто меня оговорил и, главное, для чего. Какая-то цель у него была, и пока у меня было одно объяснение: доктор сам так решил в надежде, что барышня достанет из-под матраса двадцать грошей. Так уже было? Судя по реакции Степаниды, или я прочие разы молчала, или действительно лупила ее, или дела доктора так плохи, что он решил поискать новый источник дохода.
Коридорчик был темный, в конце него кто-то стоял. Я чуть прищурилась — Лука? Нет, не Лука. Молодой еще мужик, лет тридцати, плечистый, с окладистой бородой, впрочем, борода тут была приметой времени и сословия.
— Тебе чего? — я вскинула голову. Егор? Пришел за женой? Стоит и мнется.
— Барышня, вы Егора в солдаты продать хотите? — не дожидаясь, пока я подойду, на выдохе начал мужик. — Я пойду, продайте меня. Мочи моей нет больше.
— Что это? — Легкая нервозность моментально прошла, как только я поняла, что это не буйный муж. — Пахать да сеять мочи нет?
Мужик нависал надо мной, картинно несчастный. Мне показалось, от него даже пахло чем-то вроде дрянной браги. Я поморщилась.
— Если ведана смерть, так пускай, — сплеча рубанул мужик. — А то вы сами не знаете. Авдотья сказала, вы чуть к Пресветлому престолу ночью не предстали, я вон чуть не потонул. Не могу ждать, — и он ударил себя в грудь кулаком. Или они здесь все нездорово эмоциональны, или он и в самом деле в отчаянии. Федот, раз он чуть не утонул — это Федот.
— Глупости не болтай, — осекла я. — Мало мне — бабы-дуры, так ты еще. Иди работай.
Я махнула рукой — дай пройти. Федот посторонился, но горячо зашептал мне вслед:
— Продайте, барышня. Жизнь не мила. Кабы, как я говорил, назад не повернули, так могли бы ведьмину слову сил не давать.
— Что?..
Федот посмотрел на меня так, словно обвинял в чем-то серьезном.
— Дак как же, барышня. Ежели ведьмину слову как есть не последовать, можно силу ему не дать. Так-то оно как бабка надвое скажет, то ли исполнится, то ли нет, а вы мне — поворачивай, поворачивай. Приказали, а мужику-то барышне перечить негоже.
Я перестала что-либо понимать.
— Я воды наглоталась, Федот. Плохо помню, что было, не понимаю, о чем ты. — И умерь пыл, неприятно. — Куда поворачивай, что я тебе приказала?
Федот вздохнул. Если он и не поверил, то возражать и сейчас не осмелился.
— Ох, барышня, лучше бы мне молчать тогда, — с болью проговорил он. — Мы же с вами, как в лесок въехали, Моревну клятую видели. А она нам — коли не повернете, мертвыми быть. Вы и испужались, руками на нее замахали и мне сказали немедля домой вертаться. А как въехали на мост, тут-то он и не выдержал. Только ежели вы не помните, не стоило мне говорить, тоска будет, как и моя, вас-то вон, помнить такую страсть Преблагой отвел…
Федот бормотал, нес какую-то чушь, как блаженный, тряся руками, а я отступила на шаг в полном шоке. Мы не доехали до банка? Я не оформила имение в заклад и никакой кошель я не теряла?..
Но где тогда, черт меня побери, мы шлялись столько времени, что ни у кого сомнения не возникло, что я успела добраться до города и решить все дела?..
Глава десятая
Я втолкнула Федота в первую попавшуюся комнатку. Хорошо иметь власть, которой никто не осмелится воспротивиться. Впрочем, до поры, потому что сейчас тот же Федот напуган, но что будет, когда он решит, что я ему первый враг?
— Говори, — приказала я. — Все как есть, с самого начала. Все с самого утра рассказывай, коли помнишь.
Федот поднял на меня затравленный, абсолютно не понимающий взгляд. Даже если он пострадал от падения в реку серьезнее, чем все считали, и были кислородное голодание и ушибы мозга — это не объясняло ужас и отчаяние в его глазах.
И я, уже зная от разных людей, насколько ведьма — опасный противник, тоже начала впадать в панику.
— Вы, барышня, с утра приказали коляску закладывать. У нас-то лошади хорошей нет, я к его сиятельству поехал. Как воротился, так вы сразу вышли…
Он замолчал. Я кивнула, стараясь не морщиться: страшно узнать причину его испуга, еще хуже — не найти в себе сил слушать.
— Молодец, Федот. Вот и дальше так подробно рассказывай. У меня память отшибло, как я чуть не утонула. Что потом было?
Он облизнул губы. Было жутко смотреть, как боится до полусмерти здоровый крепкий мужик, на вид не истерик, да и по речи его мне стало ясно, что он прекрасно все взвесил, обдумал и перспективы свои оценил. Это не просто паника, это обоснованная паника — когда понимаешь, что грозит, но предпринять ничего не можешь. Федот выбрал то, что было проще всего и вернее всего: солдатство. Из истории — шансов вернуться, да и долго прожить, у него не так много даже в самые мирные времена. Условия в армии таковы, что шпицрутенов ему могли прописать за любую провинность.
— Дальше, барышня, мы поехали. Вы все молчали да вздыхали, а когда говорили, про барина сказывали нелестно. Повторять?
— Разумеется. Я тебя за это не накажу. — «Даже если ты отсебятину прибавишь», — закончила я про себя.
— Говорили, что, мол, картежник и плут, не должен он знать, что вы имение заложили. Что как только прознает, сразу явится и денег потребует, а вам они тоже очень нужны.
Или Федот решил барина не хулить, или в его глазах слова «картежник и плут» были поводом для вызова дворянина на дуэль, а в случае крестьянина — поводом для пары десятков плетей.
— На что — я говорила?
— Нет, кормилица, — помотал головой Федот.
— И намеков не делала? — Он вжал голову в плечи. Так не пойдет, это крестьяне, с ними надо проще и лучше откровеннее. — На что я могла бы потратить эти деньги, как думаешь? Может, бабы говорили что или Лука?
— Лука, барышня, все про мост твердил. Но так-то вы ему ни да, ни нет не сказали, потому он все надеялся, что денег на мост опосля дадите. А прошлый залог, когда получили, вы на портного потратили. Это я точно знаю, сам ездил в город тогда на ярмарку да к купцам заезжал.
Не дурак, с удивлением подумала я. Кто решил, что крестьяне тупые? Тот, кто никогда не имел с ними дела. И в классике я не припоминала откровенно глупых крестьян — кто как ни писатели-помещики знали, что они из себя представляют? Простые — да, недалекие — да, не понимают заумных слов, но не глупы — это и хорошо, и плохо. Хорошо, если они станут моими союзниками. Плохо, если не станут. Авдотья за платья готова была меня на месте прикончить, так кто знает, какая малозначительная причина у них послужит выдернутой чекой? Я сижу как на пороховой бочке.
— Значит, про мои планы ты не знаешь. — Или знает, но молчит, потому что ему выгодно, что я ничего не помню. — А дальше что было?
— Ехали мы долго, барышня. Почитай, и речку переехали, и поле, которое его сиятельству отдали, и тот лесок, который его сиятельство приказали месяц назад начисто вырубить. — Плохо. Лес стоил дорого, а я — барышня Нелидова — распорядилась им так неразумно. — Опосля сызнова поле и тот лесок, который на границе графского имения стоит. Так-то он лесок паршивый, молодой еще, третьего года высажен, ни зверя там, ни дерева толком. Кто ведал, что ведьма там явится?
А граф, догадалась я, активно приторговывает лесом. Если у меня что-то еще осталось — маловероятно, но вдруг — стоит обдумать, что делать дальше. Лес — ресурс невозобновляемый в краткосрочном периоде, если все, что неподалеку, граф успел вырубить и продать, то может позариться на новые участки. Сбыт у него налажен, а товара нет.
— Дальше что было?
— Страсть сущая, барышня, — ответил Федот, уже не смотря мне в глаза. — Вот не было ее, и вот уже есть, как из-под земли выросла, руки воздела — вертайтесь, шипит, иначе жизни вам не видать. Вы как закричали, а я и обернуться хочу, и сам как каменный, а Моревна-то клятая хохочет! И дым изо рта у нее идет.
Врет, покачала головой я. Но это не так и важно. Дым, может, от трубочного табака, и если ведьма появилась, откуда узнала, что я отдавать имение в заклад собралась?
— Ты говорил кому, что мы в город едем?
— Так приказчику графскому, барышня. Когда лошадь просил.
Отпадает, скорее всего. Потому что слишком мало прошло времени, если только ведьма не живет где-то поблизости, что тоже сомнительно, крестьяне графские и мои общаются на поле и знали бы, где и Моревну, и Татьяну искать. А хотя…
— А здесь, в усадьбе, знал кто про то?
— А как же, барышня. Все знали.
Бесполезно, наверное, спрашивать у него, не видел ли он Татьяну в графском имении. Та была довольно умна, раз ни у кого не возникло сомнений вплоть до ее побега, что она как-то с ведьмой связана. Значит, Татьяна смогла сообщить ей раньше. Или кто-то еще сообщил, но не в тот же день. Про мою поездку было заранее известно всем.
— Дальше рассказывай.
— Дальше… — Федот утер рукавом глаза. Скверный жест: то ли искренний, то ли притворный. — Я таки обернулся, вы бледная, кричите мне — поворачивай, поворачивай. Я сказать хотел, что, мол, если проехать, то, может, проклятье-то и не сбудется, так Иван покойный не один раз говорил: ежели пойти поперек ведьминой воли, можно силы ее колдовству не давать. Вы все кричите, ведьма все хохочет, я вам про Ивановы слова и напомнил, а вы пуще в крик… Ну я и повернул, а у самого тоска на душе.
Почему я так испугалась? Был опыт? Связан ли он с тем, что я осталась бракованной старой девой? И был еще один очень важный вопрос.
— Сколько времени мы назад возвращались, Федот?
Он не ответил. Снова опустил голову, долго молчал, оглаживал бороду. Я ждала, и пауза мне не нравилась.
— Кто бы ведал, барышня. Я в себя-то пришел, когда в воду попал. Даже не вспомнил сразу, кто я. А тут меня потащило, потащило, ну и дальше я сам не помню ничего. А Лука потом спросил — где кошель, ну я и сделал вид, что запамятовал. А ну как и правда я не я и ведьма то намутила?..
Могла? Я прошла по комнатке — что здесь вообще такое, пусто, одни полати, — подошла к окну. Заброшенный двор, только заблудившаяся курица упорно долбит по высохшей земле. Станет она вскоре куриным супом, если яйца толком не несет…