– Тупая башка!
Мэмору сыпал извинениями, кланялся – и не прекращал отчаянный торг, проклиная жадность торговца и несусветную цену за дрянной товар. Я схватил его за шиворот и поволок дальше.
Миновав квартальные ворота, мы принялись кружить по мешанине улочек и закоулков, кривых и грязных. Здесь торговли съестным не было и Мэмору заметно приуныл. Я уж стал опасаться, что он забыл дорогу – с перерожденцами такое случается – но нет, он встрепенулся и припустил вперед с такой резвостью, что я едва за ним поспевал.
Вот Широно, наверное, было в самый раз.
– Мисо, мисо… – бормотал Мэмору себе под нос. – Чую, пахнет!..
– Подайте, добрый господин!
Нищие обретаются на базарах или рядом с лавками – там подают лучше. Ну, еще возле храмов. Этой глупой женщине – разлохмаченному кому пестрого тряпья – вздумалось промышлять в здешней глухомани, где половина жителей вряд ли богаче ее. На что и рассчитывала? На то, что сюда забредет богатенький и добросердечный самурай? И ведь забрел же!
– Явите милосердие!
Отлепившись от забора, цветастое недоразумение сунулось мне под ноги, протягивая деревянную миску для подаяний. На ее беду, я пытался не отстать от Мэмору и двигался едва ли не бегом. Нищенка промахнулась, подкатившись прямо под длиннющие ноги Широно.
Невиданное дело: просить подаяния у каонай!
Слуга отшатнулся, боясь наступить на дуру, и споткнулся на камнях. Деревянная подставка-перекладина на правой сандалии громко хрустнула и сломалась. Широно покачнулся – и долгий-предолгий миг я был уверен, что он сейчас упадет. Даже мысленно продолжил начавшееся движение, воочию представив: вот Широно заваливается набок, влетает плечом в забор, некрашеный и занозистый даже на вид; от удара с него слетает служебная маска карпа, безобразная серая личина каонай выставляется на всеобщее обозрение…
Он не упал. Чудом удержался на ногах, вернее, на левой ноге, исполнив замысловатый танец – серию прыжков по колдобинам. Замер, застыл, высоко вздернув колено правой ноги.
Как есть журавль!
– Простите, добрый господин, простите! Не гневайтесь!
Прощения нищенка просила у меня. При этом она уставилась на Широно, не в силах оторвать от него взгляда. Ну да, безликий слуга дознавателя скачет на одной ножке – такое не каждый день увидишь!
– Прошу простить мою неуклюжесть…
На нищенку Широно не глядел. По-прежнему стоя журавлем на болоте, этот подлец ухитрился поклониться мне со всем подобающим почтением, не теряя, впрочем, собственного достоинства.
– Неуклюжесть? Скорее я должен восхититься твоей ловкостью.
– Вы мне льстите, господин. Извините за задержку, я готов следовать за вами.
И он сбросил с ног обе сандалии – целую и сломанную – без колебаний встав в грязь, как был, в белых носках.
Ничего, потом выстирает.
Я кивнул ему и ринулся за Мэмору, который – вот ведь гад! – и не подумал нас подождать. Клянусь, я едва не потерял его в здешнем лабиринте, а когда наконец догнал, перерожденец расплылся в ухмылке:
– Пришли! Мы пришли!
Проворно нырнув в незапертую калитку, он поспешил к дому – надо полагать, своему – нимало не интересуясь, следует ли за ним господин дознаватель.
– Мисо! – донеслось уже из дома. – Супчик!
3«Вопросы? Моему мужу?!»
Во дворе мое внимание первым делом привлекли шесты. Крепкие бамбуковые шесты длиной в полтора человеческих роста были составлены под тростниковым навесом у колодца, сложенного из плоских камней. С такими шестами мы, бывало, упражнялись в додзё сенсея Ясухиро. Неужто Мэмору тоже посещает додзё?
Позор! Торюмон Рэйден, ты совсем рехнулся?
Что-то я сегодня плохо соображаю. Саке перебрал, что ли? Мэмору – уличный разносчик, он на шесте корзины с товаром таскает. Вон, кстати, и корзины – под вторым навесом вдоль забора. Ни дать ни взять, гнезда исполинских птиц. В каждую взрослый мужчина забраться может; а если сложится в три погибели, его и видно не будет.
Из-под крышки колодца повалил густой белый дым. От неожиданности я отступил на шаг, потянул носом. Запах показался знакомым. Ну точно! Это не колодец, а коптильня для тофу. Вот вам и первый день после испытательного срока! Что ни мысль – все мимо.
Соберись, тряпка!
Судя по ароматам, долетавшим из фальшивого «колодца», там коптился жареный творог с чесноком и пряными травами. Рот наполнился слюной, в животе взвыли гулящие коты. Надо было и самому купить пирожков! Сейчас я отлично понимал Мэмору, спешившего перекусить при всяком удобном – а хоть и неудобном! – случае, даже рискуя навлечь на себя гнев должностного лица.
Небось, за обе щеки суп наворачивает, перерожденец! Хоть бы из приличия угостил, что ли? О чем я думаю?! Я пришел сюда проводить дознание, а не брюхо набивать…
Из дома объявилась женщина: серая застиранная одежда из домотканого полотна, соломенные лапти. Волосы хозяйки были наспех сколоты деревянными, больше похожими на занозы шпильками в подобие самой простой прически. Завидев меня, женщина упала на колени, ткнулась лбом в землю:
– Господин!
После чего, с еще бо́льшим проворством вскочив на ноги, она кинулась к коптильне: проверить, не подгорел ли тофу.
– Торюмон Рэйден! – гаркнул я. – Дознаватель службы Карпа-и-Дракона!
Небось, за три дома слышно было. Пусть слушают, мне еще свидетели понадобятся. Лучшие свидетели, как известно, соседи: проверено многократно.
Женщина замерла над коптильней. Втянула голову в плечи, словно в ожидании удара. Бережно опустила на место крышку, развернулась ко мне, вновь упала на колени.
– Ты жена Мэмору?
– Да, господин.
– Как тебя зовут?
– Асами, господин.
– Тебе известно, что твой муж сделал заявление о фуккацу?
Пауза. С медлительностью смертельно больного человека Асами подняла голову. Я успел поймать ее взгляд, где испуг мешался с растерянностью, после чего хозяйка вновь уставилась в землю.
– Нет, господин.
Ответ был лишним. Я и так понял, что Мэмору не поставил жену (невестку…) в известность о своем решении.
– Я задам тебе вопросы. Потом ты задашь вопросы своему мужу. Тебе ясно?
Еще один перепуганный взгляд:
– Вопросы? Моему мужу?!
Предложи я ей сжечь храм, и то она поверила бы быстрее.
– Да, Асами, – произнес я как можно мягче. – Вопросы твоему мужу Мэмору. Он сам пришел в нашу службу, сам захотел, чтобы мы провели дознание. Не бойся, я подскажу, о чем спрашивать.
– Да, господин. Как скажете, господин.
Она все равно боялась. Тут я ничего не мог поделать.
– Твой муж сейчас в доме?
Я прекрасно знал, где находится Мэмору. Я просто надеялся, что безобидный вопрос успокоит женщину.
– Да, господин. Он ест.
Уже лучше. Хоть пару слов от себя добавила.
– Пусть ест, это ничего. И пусть никуда не уходит. Ты тоже будь здесь. Занимайся домашними делами, как обычно. А я схожу за свидетелями – и приступим. Ваши соседи хорошо знают Мэмору?
– Да, господин.
– Они знали его мать?
– Мать Мэмору? Она умерла, господин!
– Мне известно, что она умерла. Ваши соседи хорошо ее знали?
Пауза. Растерянность. Сомнение. Мне не требовалось видеть лица Асами, чтобы все это уловить.
– Не знаю, господин. Наверное, господин.
– Продолжай, не бойся.
– Эйта ее хорошо знал. Мы у него тофу на продажу берем.
Не дожидаясь следующего, вполне очевидного вопроса, Асами указала рукой в сторону соседнего дома. Ну, уже что-то. Для начала хватит.
– Жди меня. Оба ждите: ты и твой муж. Я вернусь со свидетелями.
* * *
– Заявление о фуккацу? Свидетелем? А что, могу и свидетелем!
Эйта – румяный старичок-колобок – был живым воплощение бога Дарумы, подателя счастья и радости. Обнажен по пояс, являя взорам внушительный живот, Эйта степенно оглаживал то свое впечатляющее вместилище счастья, то седенькую бородку. Когда он радостно улыбался, а он это делал постоянно, от глаз разбегались веселые лучики морщинок. При этом Эйта не забывал помешивать кашицу из перетертых соевых бобов – варево бродило в огромном котле, под которым едва теплился огонь очага.
– Сейчас, оденусь только…
И завопил во все горло:
– Айна! Айна! Иди сюда, пригляди за котлом.
Кисловатый запах, что шел от котла с будущим тофу, был не слишком аппетитным. Тем не менее, голод мой разгорелся с новой силой. Что за напасть такая сегодня?! Отвернувшись, я сглотнул наполнившую рот слюну. Из дома вприпрыжку выбежала совсем еще юная девушка в нарядном кимоно цвета весенней листвы. Дочь? Вряд ли. Внучка, не иначе. Зарделась, увидев меня, низко поклонилась – и, с привычной ловкостью подвязав рукава, сменила деда у котла. Плоской деревянной мешалкой она орудовала не хуже Эйта, при этом успевая коситься на меня и улыбаться украдкой.
Вот ведь! Настоящий дом радости. Сам не заметил, как настроение поднялось. С немалым трудом я стер с губ ответную улыбку. Я при исполнении! Некогда нам девчонкам глазки строить.
– Как оденетесь, идите во двор Мэмору. Ждите там.
4Кушай, бабушка!
Пока Асами бегала в дом за циновками и подушкой (циновки – всем присутствующим, подушка – лично господину дознавателю), пока расстилала циновки во дворе, то и дело прерываясь на досмотр коптильни – не пригорает ли тофу… Подготовка к началу дознания затягивалась, ускорить ее вряд ли было возможно, и я от нечего делать бродил по двору – сколько там того двора? – а позже свернул за дом. Узкий проход между забором и западной стеной жилища вывел меня в скромный сад. Три абрикоса, одна сакура – и буйные заросли бурьяна, где с легкостью укрылась бы небольшая армия хитоцумэ-кодзо: одноглазых мальчишек-призраков, тех еще пакостников, если верить рассказчикам страшных историй.
Бурьян шевельнулся.
– Кушай, – произнес детский голос. – Ну кушай же!
Кажется, в этом доме все помешались на еде.
Я сунулся в бурьян и обнаружил мальчика лет пяти. Нет, не призрак: оба глаза на месте, просто красные, заплаканные. Малец был голым по пояс, в широченных штанах цвета мокрой земли. Ну да, сосед Мэмору тоже встретил меня с обнаженным торсом. Принято у них так в квартале, что ли? Увы, комплекцией ребенок ничуть не напоминал жизнерадостного толстяка – даже в миниатюре. Ребра сквозь кожу пересчитать можно.
– Кушай, бабушка!
Грубо вырезанная кукла – деревяшка с паклей вместо волос – была наряжена в жалкое подобие женского кимоно. В дырку, изображавшую широко разверстый рот куклы, мальчик совал какие-то крошки. Крошки вываливались, падали в густую траву, терялись в ней. Но мальчик был настойчив:
– Кушай, бабушка! Пожалуйста!
– Не хочет? – посочувствовал я.
– Не хочет, – кивнул малец с убийственной серьезностью.
Поднял на меня взгляд:
– Вы кто?
– Торюмон Рэйден. А ты?
– А я Арэта. Вы к папе в гости пришли?
– Ты сын Мэмору?
– Ага. И мамин.
– Да, я пришел к твоему отцу. Но не в гости, а по делу.
– У меня тоже дело есть! – вздохнул Арэта. – Я бабушку кормлю. Только вы папе не говорите, хорошо?
– Почему? Разве ты делаешь что-то плохое?
– Папа заругается.
– Думаешь?
– Ага. Стукнуть может. Больно!
По спине пробежали зябкие мурашки, словно из гущи бурьяна вдруг пахнуло холодом. Такой себе привет из недавнего прошлого.
– Это твоя бабушка? – я указал на куклу.
Мальчишка опять кивнул:
– Да. Я ее сам сделал.
В памяти хищной рыбкой всплыла кукла-талисман Каори, моей приемной сестры. История с неукротимым духом ее брата Иоши, самонадеянным монахом-двоедушцем… С тех пор я на любую куклу поглядывал с подозрением. Кажется, я знаю, почему разносчику Мэмору не нравится безобидное занятие сына. Мне оно тоже не нравится. Папа заругается, может стукнуть? На месте папы я бы пресекал такие штучки в самом начале.
Что за чушь в голову лезет?! Отец Арэты и есть сейчас бабушка Арэты. Если не врет, конечно. Ее дух – в его теле, а не в этой дурацкой деревяшке. В руках у мальца – обычная кукла, это не опасная сарубобо. О да, в результате двух последних дел я стал истинным знатоком талисманов.
А насчет того, врет Мэмору или не врет – при дознании выясним.
– Хорошо, я не скажу твоему отцу. Но, боюсь, бабушка не станет есть. Ты ведь знаешь, что она умерла?
Зря я так. Если мальчишке неизвестно о смерти бабушки, ему следовало бы услышать это от родных, а не от чужого самурая.
– Угу, – по-взрослому кивнул Арэта. – Знаю. Она и сейчас не ест, и раньше не ела. Холодная лежала. Есть не хочет, не может. Я ей: «Кушай, бабушка!» А она молчит. Не кушает. И сейчас тоже. Жалко. Голодная…
Он склонился над куклой:
– Кушай, бабушка. Пожалуйста!
Знал, выходит. Каори тоже долго не верила в смерть брата, услужливо подсказала память. Девочка была отчасти права, и Арэта тоже в чем-то прав: его бабушка умерла, но для внука она жива. Если так, почему бы не предложить ей еды? В конце концов, все мы во время праздника Обон угощаем духов предков, явившихся к семейному алтарю.
Все, пора за дело!
Я тихо попятился из зарослей. Думаю, Арэта не заметил моего ухода, всецело занят попытками накормить упрямую бабушку.
* * *
Бабушка во плоти (пусть и в чужой) объявилась во дворе, лишь когда я рявкнул на всю улицу:
– Мэмору, бездельник! А ну быстро сюда!
И добавил с нескрываемой злостью:
– Мне тебя до ночи дожидаться?!
Разносчик возник в дверях, что-то дожевывая на ходу. Я нахмурился так, что мне и небесный покровитель-громовик позавидовал бы.
– Прошу прощения! – обжора сыпал поклонами. – Я уже туточки!
Я указал Мэмору на циновку. Все заняли свои места – и тут сбоку, на краю поля зрения, что-то шевельнулось. Не что-то, а кто-то. Широно! Совсем про него забыл. Похоже, слуга так и простоял все время у забора без движения, прикинувшись деревом. Судя по тому, как ахнула Асами, она тоже заметила верзилу только сейчас. Понятное дело, циновку для этого длинномерного невидимки никто не принес.
Непорядок! Какой ни есть, а Широно мой слуга. Ему сидеть на голой земле – господина позорить. Жестом я отправил Асами в дом за циновкой. Дождавшись хозяйки, каонай со всеми удобствами расположился подле меня, но так, чтобы не слишком мозолить людям глаза. Это у него получалось лучше лучшего, хоть в клан ниндзя записывай.
Когда Широно извлек из сумки письменные принадлежности, я наконец смог приступить к дознанию.
Глава третьяКакой красивый!
1«Твое любимое блюдо?»
– Итак, заявитель Мэмору, разносчик тофу…
– Котонэ! Котонэ я, мать этого…
– Заявитель! Не сметь перебивать дознавателя!
– Прощения просим…
– Итак, заявитель Мэмору, разносчик тофу с Малого спуска. Ты утверждаешь, что произошло фуккацу, и ты – Котонэ, мать Мэмору, в его теле?
– Да! Да! Так и есть! Вот же подлец…
Кисть слуги порхала над листом рисовой бумаги. О протоколе можно не беспокоиться.
– Сейчас я буду задавать вопросы заявителю. Потом вопросы зададут свидетели. Внимательно слушайте ответы! Если кто-то из присутствующих сочтет, что ответ не соответствует истине, он должен об этом заявить вслух. Всем ясно?
Я обвел взглядом присутствующих. Каждый из свидетелей поспешил ответить поклоном. Кроме Эйта и Асами, присутствовал еще один сосед, горшечник Сэберо. Долговязый, нескладный, усы уныло обвисли; и тело, и лицо Сэберо состояли из углов, торчащих невпопад. Кто угодно предположил бы, что и горшки из его рук выходят кособокие. Нет, горшки радовали глаз приятной округлостью: видел я товар у него во дворе, когда звал Сэберо в свидетели.
Говорят, красивые цветы хороших плодов не приносят. Горшечник служил живым подтверждением того, что у некрасивых цветов с плодами, напротив, все в порядке.
– Ты утверждаешь, – обратился я к хозяину дома, – что твой сын Мэмору тебя убил?
– Убил, мерзавец! Как есть убил!
– Каким способом?
– Утопил, чтоб ему в аду скорпионов в кишки напихали!
– Он сделал это намеренно?
– Ась? Это как?
– Он нарочно тебя утопил или случайно?
– Нарочно, гадюка! Давно избавиться от старухи хотел! Лишний рот, пользы никакой… Это про родную-то мать! Эх, сейчас бы пожевать чего…
Мой желудок откликнулся неподобающим бурчанием.
– Итак, ты утверждаешь, что твой сын утопил тебя, понимая, что делает? Зная о последствиях? О фуккацу? И все равно утопил?