Карл поднял рог, призывая богов его услышать, и отпил. Утешая Олава, он сам испытывал боль куда сильнее: он знал умершего отрока и остро чувствовал потерю. И если Олав мог приобрести еще семерых сыновей от Сванхейд, то самому Карлу никакие силы не дадут нового внука, ибо родившая Харальда сама была мертва.
Пока рог шел вдоль хёвдингов и званых на пир словенских бояр, не один и не двое тайком устремляли взгляд на Сванхейд. Пожелание Карла должно было сбыться уже скоро; под ее белым вышитым передником теперь скрывался первый наследник Олава. Если, конечно, это будет мальчик.
Поглядывали гости и на других родичей хозяина, на многих лицах читалось раздумье. У Хельги киевского больше нет заложника от Хольмгарда – кому придется заменить покойного? Одни косились на Ульвхильд – теперь она осталась единственным, кроме двухлетней Альвхильд, ребенком Олава. Другие посматривали на Ветурлиди – младшего брата господина.
– Так что же – теперь зять наш Ветролид в Киев поедет? – первым задал вопрос старейшина Станигость из Доброжа. – Он ведь не отрок – с женой и чадами придется с места трогаться.
Ветурлиди приходился Олаву сводным братом, от другой жены Хакона, и совсем на Олава не походил: был заметно выше ростом, к двадцати семи годам уже начал полнеть. С крупными чертами довольно полного лица, с длинными темно-русыми волосами, у окрестных славян он имел прозвище Водяной. Мать его была словенка из Внездичей, а жену себе он взял из Доброжичей – знатного рода, из тех, что на Ильмене и Волхове считался «старшим», и уже стал отцом троих сыновей.
– Да, и впрямь, – Ветурлиди, человек добродушный, придал лицу выражение озабоченности. – Что ты об этом думаешь, брат мой Олав? Если бы я был отроком семнадцати лет, то охотно поехал бы в Киев – посмотреть мир и получить от Хельги знатную красивую жену. Но у меня уже есть жена, и знатная, и красивая, и не хотелось бы пускаться в такую даль.
– Жаль – наш князь принял бы брата Олава как дорогого гостя, – улыбнулся Карл. – Но он задумал нечто другое. Надеюсь, кое-кто, по его замыслу, все же получит красивую и знатную жену.
– Кто же? – Ветурлиди с любопытством подался вперед. – Нам с братом уж нечего больше желать.
– Позволь, Олав конунг, я сперва расскажу о другом замысле моего князя. После нашего похода на греков, как вы знаете, цесари пообещали в ближайшие годы заключить с ним договор, чтобы он мог посылать нас с товарами на торги Миклагарда. Уже раз я с другими мужами ездил в Миклагард, и греки потом приезжали к нам. Грядущим летом василики снова должны приехать…
– Кто приехать? – не понял Олав.
– Василики – мужи цесаревы так зовутся, – Карл, не раз побывавший в Константинополе, запомнил немало греческих слов и мог ими щегольнуть при случае. – Приехать и привезти симфону, то есть договор, который их цесари пообещают соблюдать. Нам известно, что греки с сарацинами уже не первый век враждуют. Рассказывали нам послы о Ширване, чей посадник сарацинский, Юсуф, им, грекам, лютый враг. Сильно сарацины притесняют Христовых людей, что на Хазарском море живут, а те к цесарям за помощью шлют.
– Слышали и мы про Юсуфа ширванского, – кивнул Олав. – От самих хазар. Когда прошлым летом Боргар ездил в Итиль, там ему царь говорил: в последние годы у хазар война идет с сарацинами из города Чор, его иные именуют Аль-баб – и Ширвана. Та война длится уже десять лет. Аарон, царь хазарский, согласился пропустить наших людей на море с тем условием, что они помогут ему разбить ширван-шаха. Здесь выгоды их и наши сходятся, иначе не видать бы нам моря Хазарского.
– В этом деле, как я вижу, сходятся выгоды не только ваши и Арона, но еще выгоды цесарей – Леона и Александра, а с тем и моего господина Хельги, – Карл улыбнулся такой удивительной удаче. – Если ширван-шах будет разбит, это пойдет на пользу грекам, а если в этом деле помогут русы – это пойдет на пользу нашему договору с греками. Мы себя еще раз покажем людьми, владеющими силой, отвагой и удачей, надежными и нужными союзниками. Итак, – Карл выпрямился, давая понять, что сейчас скажет самое важное, – господин мой Хельги просит у брата своего Олава позволения прислать своих людей для похода на Хазарское море.
За столами поднялся шум – и людей Олава, и словенских старейшин взволновала эта новость.
– Вот как! – оживленно воскликнул Ветурлиди. – Хельги мало славы победителя греков, он хочет покорить еще и сарацин!
Олав прищурился в задумчивости. Хельги не нуждался в его помощи, чтобы сходить на Хазарское море – наоборот, северные русы без его согласия не смогли бы попасть на Оку и Дон, ведущие к владениям каганов. Но объединение сил пойдет походу на пользу, и раз уж Хельги решил не упустить долю добычи и славы, у него хватило ума сделать свое предложение вежливо.
– Достаточно ли у Хельги сил для столь далекого похода? Сарацины сильны, если сами греки не могут с ними сладить, и в столь дальней дороге…
– Сил довольно, – Карл кивнул. – Помня о коварстве греков, Хельги не распускал полностью то войско, что было собрано. Владыки земель ушли по своим местам, ратники разошлись по домам, но часть заморских дружин, да и славян тоже, осталась при князе. Летом он посылал их походами на угличей и тиверцев, а зимой брал с собой в гощение. Но зачем людям зря объедать смердов, когда можно послать их на сарацин? Там они возьмут свою добычу, и более сильным войском мы добьемся куда большего. Соберем такое, что сможем обложить осадой сам Аль-баб, как обложили Миклагард, и взять с него такой же богатый выкуп!
– Тогда дела и впрямь складываются удивительно удачно! – согласился Олав.
Это было не иначе как чудо: в походе на Ширван сошлись выгоды русов севера и юга, хазар и греков, то есть людей, которые ни в чем ином не могли сойтись.
– Если это придется по душе тебе и твоим людям, – воодушевленно продолжал Карл, видя, что речи его нравятся и дело движется к успеху, – то у Хельги будет и другая просьба. Ожидая греческих послов, он не может сам покинуть Киев на лето. Он мог бы поставить во главе войска кого-то из достойных мужей – в таких у нас нет недостатка. Но к чему другие, когда у Хельги сын уже мужчина? Грим, иначе Бранеслав, уже довольно взрослый, чтобы отправиться в дальний поход и испытать свою удачу. Пора ему показать людям, чего он стоит и что за человек будущий киевский князь!
Грим выпрямился под сотнями взглядов, обрушившихся на него, будто ливень. Его сведенные брови разгладились, лицо вспыхнуло, зеленовато-серые глаза засверкали, как звезды. Кровь бросилась ему в лицо, уши загорелись от внезапного волнения. О чем-то подобном он давно мечтал, как и всякий сын знатного человека: ведь он был рожден и воспитан, чтобы возглавлять войска в походах за добычей и славой. Ради этого Карл пять лет назад привез и вручил ему меч, ради этого Равн, один из доверенных людей Хельги, уже пять лет обучал его владеть оружием. Так неужели его час настал, и отныне не он будет завидовать сыновьям Альмунда, а они – ему?
– Кто бы спорил, Гриму пора испытать свой меч и свою удачу в деле! – согласилась Сванхейд. – Но как же будет с нашим обычаем обмена… Хельги пришлет нам другого сына? У него ведь есть еще один?
В Хольмгарде знали, что боги послали Хельги четверых сыновей. Двое старших, от первой жены, уже были при нем, когда он явился из-за моря. Из них старший, Асмунд, погиб много лет назад в Северянской земле. Второй, Ингъяльд, не вернулся из похода на греков. Теперь, кроме Грима, оставался только Рагнар, едва успевший получить меч.
– Князь согласен прислать младшего своего сына, Рагнара, если вы будете на этом настаивать. Но у него есть предложение получше, – со значительным видом промолвил Карл и примолк, дожидаясь, пока все внимание снова сосредоточится на нем. – Князь мой Хельги поручил мне попросить у тебя, Олав, согласия на брак между его сыном Гримом-Бранеславом и твоей дочерью Ульвхильд.
По гриднице пролетел общий вздох волнения. Удивляться было нечему – подобный союз сам собой напрашивался, и нельзя исключить, что оба конунга думали о нем и раньше. Но вслух об этом было упомянуто впервые только сейчас, теперь это было не праздное мечтание, а замысел, близкий к осуществлению.
Витислава, сидевшая между Альмундом и Радонегой, вскрикнула и захлопала в ладоши. Личико ее просияло от восторга: ее подруга вот-вот тоже станет замужней! Кое-кто засмеялся, все заговорили разом.
Ульвхильд, не знавшая об этом замысле заранее, вспыхнула и выпрямилась; от накатившего волнения ее будто огнем охватило. Уже лет пять она ждала, что в Хольмгард явится какое-нибудь посольство, чтобы ее посватать, и вот сватом оказался ее собственный дед!
– Этот брак сделает тебя, Олав, и Хельги одной семьей, – продолжал Карл. – Когда придет время, твоя дочь станет княгиней в Киеве. Я только порадуюсь, увидев на киевском столе единственную дочь моей дочери Гейрхильд, и уверен, она на этом месте покажет себя лучше, чем любая другая дева на свете. Что ты скажешь об этом?
– Я вижу в таком браке немало преимуществ, – неспешно выговорил Олав. – Хотя бы то, что моему брату Ветурлиди не придется снаряжаться в дальний путь с женой и детьми…
За столами слегка засмеялись, а Ветурлиди выпучил глаза и опустил скобкой углы рта в темной бороде, негустой, но весьма длинной.
– Нам следует обсудить эту женитьбу как следует, – продолжал Олав. – Что ты думаешь об этом, госпожа? – обратился он к Сванхейд.
– Всякому видно, что твоя дочь и сын Хельги по всему ровня и подходят друг другу, – Сванхейд кивнула. – В таких случаях брак бывает удачным.
– А ты что скажешь, Ульвхильд? Нравится тебе такой жених?
Ульвхильд, с пылающим лицом, набрала в грудь воздуха, но не смогла сразу ответить. Чувства ее были в смятении. Ей предлагали княжий стол – именно то, чего она ждала, – но почему-то раньше ей не приходило в голову взглянуть на Грима как на того самого жениха. Наверное, потому, что «тот самый жених» в девичьем воображении приезжает из-за моря, а Грим с трехлетнего возраста жил и рос в доме ее отца. Если бы, скажем, Свенельд из Хедебю или Ингемунд из Уппсалы привезли ей сватовство тамошних конунгов, она удивилась бы меньше.
– Я надеюсь, ты хорошо обдумаешь это дело, конунг, – с трудом выговорила она, видя, что вся гридница ждет ее ответа. – И решишь, как для нас всех будет лучше. Я думаю, мой дед… не предложил бы мне чего-то неподобающего.
Только теперь, обойдя небо и землю, ее взор окольным путем добрался и до Грима. За всю жизнь свою она как будто впервые увидела его по-настоящему. Красотой он не поражал – продолговатое лицо, крупный выступающий нос, – но и не урод, и к тому же будет князем киевским.
– Ульвхильд молода, но не слишком, – продолжал Карл, а потом с улыбкой взглянул на Витиславу. – Бывали невесты и помоложе. Если будет на то твоя воля, Олав конунг, то мы могли бы сейчас объявить обручение, а свадьбу назначить на конец зимы, чтобы к началу похода Грим уже был твоим зятем. Ты что скажешь, Грим?
Новоявленный жених сидел с довольно замкнутым видом, не выражая ни одобрения, ни недовольства. Не то чтобы он имел что-то против Ульвхильд или женитьбы вообще… Но ему тоже требовалось время привыкнуть к мысли, что незнакомый отец в Киеве уже решил его судьбу.
Новости вызвали много разговоров, в том числе и в княжеской семье.
– Ты ведь не знаешь, сколько времени продлится этот поход! – говорила Сванхейд Олаву, когда после пира они удалились в шомнушу. – До Хазарского моря одной дороги месяца три, ведь так? До зимы они не вернутся, за лето войску хватит времени только на дорогу. Значит, они будут зимовать за морем. А может, и не один раз! Зачем девушке становиться женой, чтобы тут же остаться в одиночестве на год, на два, на три! Не лучше ли обручить их и отложить свадьбу до возвращения?
– Но Карл ясно сказал: Хельги хочет, чтобы свадьба была справлена до похода.
– Мало ли кто чего хочет? Ты ему не подвластен! – Сванхейд никогда не видела Хельги киевского и отчасти ревновала к тому уважению, которое к нему питали и кияне, и даже ее муж. – Мы легко можем сказать, что, мол, Грим пока ничего не сделал для своей славы, хоть и не по своей вине, и пусть Ульвхильд будет помолвлена три зимы. Через три зимы ей будет всего шестнадцать. Как знать, может, Грим у сарацин найдет себе другую жену. А уж наложниц наберет десятка два! – подумав, добавила она.
– Если я отпущу Грима, то должен точно знать, что он связан с нами родством. А если я откажусь его отпустить, то Хельги может не пропустить нас через свои земли.
– Это жестоко – выдать девушку замуж и тут же разлучить с мужем на три года! Я больше забочусь о счастье твоей дочери, чем ты сам! Подожди хотя бы, пока вот этот житель выйдет на свет! – Сванхейд показала на свой объемистый живот. – Я молю дис о помощи, но если… Ведь если с тобой что-то случится, пока у тебя не будет другого сына, то Грим сможет притязать на Хольмгард как на наследство жены!
– Не надо мрачных мыслей! Дисы помогут нам, у нас будет еще не один сын! А вот у Хельги… Он и сам уже не юноша, и жена его немолода. У него родился внук от дочери, а новых законных сыновей он едва ли дождется. В своих владениях он чужой, его отцы и деды там не правили, и ему нужно сделать свой род как можно сильнее, чтобы не сгинуть, как те, что сидели там до него. Поэтому, сдается мне, он надеется, что Ульвхильд успеет забеременеть. Тогда он хотя бы приобретет еще одного наследника по прямой мужской ветви, даже если… Ну, ты понимаешь, за три года в чужих краях всякое может случиться.
«Я и сам на это надеюсь», – подумал Олав, повернувшись спиной к жене в знак завершения беседы.
Дней через десять Карл, добившись полного успеха своего посольства, уехал обратно в Киев. При нем Грим был обручен с Ульвхильд, а Олав пообещал, что в начале лета Грим приведет войско северной руси на Десну, где была назначена встреча. Свадьбу отложили только до родов Сванхейд, чтобы госпожа могла сама заняться ее устройством.
Глава 3
Полтора месяца спустя после отъезда из Хольмгарда обоз сборщиков дани приближался к сердцу Мереланда – Мерямаа, как ее называли сами жители.
– Сегодня к вечеру будем в Бьюрланде, – сказал Свенельд в затылок младшего брата утром.
Из-под вотолы только затылок и торчал, да и тот укутанный в шерстяной худ. Разбудил Свенельда легкий шум у очага – сторож подбрасывал дров. Боргар, старший над дружиной, Свенельд, Велерад и двое других десятских – рус Гунни и свей Тьяльвар – занимали лучшие места на широкой лежанке, возле очага. Отроки по очереди всю ночь поддерживали огонь. Очаг не печь – как огонь угас, так он и остыл. Но в погостах вместо печей были устроены очаги, по северному обычаю поднятые над полом, в земляном коробе, обложенном по сторонам деревом, а сверху камнем. Главное, чтобы местные смерды запасли по-настоящему сухие дрова, иначе от дыма невозможно будет находиться в доме и тем более в нем спать; при сухих же дровах, умело сложенных, огонь горел почти без дыма, освещая широкое помещение с лежанками в два яруса с обеих сторон, и довольно быстро прогревал воздух. Над очагом вешали большой котел или жарили на вертелах подстреленную по дороге дичь: в печи на такую толпу каши не сваришь. В эти края по зимам ходила немалая дружина – человек по сто, а дать пристанище такому числу людей, лошадей, саней и разных товаров ни одна словенская или меренская весь была не способна. Поэтому еще при Тородде, который приходился Олаву дедом и первым обложил мерен постоянной данью, вдоль пути объезда были выстроены особые дворы-погосты. Весь год они стояли пустыми и были обитаемы лишь несколько дней, но здесь можно было обогреться, приготовить еду и поспать в тепле и безопасности. И один из главных страхов всякого участника объезда был – дойти вечером до конца перехода и обнаружить погост сгоревшим… А случалось, что и медведь, выломав дверь и натащив веток, с осени заваливался в спячку в углу, и тогда между людьми и зверем происходил настоящий бой за пристанище.
– Уже вставать? – пробурчал Велерад сквозь дрему.
– Да нет! Спи еще. Я говорю, сегодня в Бьюрланде будем к вечеру – сразу велю баню топить. А то завшивеешь тут совсем.
– Отогреемся… – пробормотал Велерад и натянул на голову сбившийся за ночь плащ, которым укрывался поверх кожуха. – Бобры, поди, уже пляшут от радости…
Хоть огонь и поддерживали всю ночь, а в доме, промороженном за зиму, жарко вовсе не было. Но и такой отдых казался счастьем усталым людям, вынужденным весь день сидеть в седле или идти рядом с санями – по снегу, по льду, снабдив обувь ледоходными шипами, чтобы не скользить там, где ветра сдули снег с поверхности рек.
Под началом Боргара находилось три десятка хирдманов и почти столько же словен, нанятых в конюхи и обозные. Еще десятка три составляли купцы со своими людьми – варяги и словене. Везли немало разных товаров: оловянные, медные, бронзовые слитки, хорошее железо из Свеаланда, изделия хольмгардских кузнецов – топоры, ножи, серпы, сошники, наконечники копий, льняное полотно из Хольмгарда и тонкие шерстяные ткани заморской работы. Сначала обоз двигался по реке Мсте, где жили словене, – от погоста к погосту, от одной волости до другой. За день проходили верст по тридцать, если везло с погодой. Заметив обоз на реке, старейшины волости и посылали в погост условленное количество припасов – зерна, рыбы, мяса. Сена для лошадей и дрова для очага полагалось с лета запасти и оставить поблизости. Потом собирались туда и сами. Варяги расспрашивали, хорош ли был урожай, как водится скотина, не случилось ли каких бед, сколько сыграли свадеб и как изменилось число «дымов». Оставляли часть привезенного товара, но с собой пока ничего не брали: возвращаться предстояло тоже через Мсту, так не везти же все добро туда и обратно. В иных местах кто-то из купцов оставался торговать, в ожидании пока обоз пойдет назад и подберет, поэтому ближе к Мерямаа число саней несколько уменьшилось.