Габриэль застыл и сидел так неподвижно, что мог бы сойти за отражение Жан-Франсуа. Чудовище, похоже, догадалось, насколько ему тягостно, а потому терпеливо ждало, пока угодник-среброносец заговорит вновь.
– Она была старше меня, лет семнадцати.
Справа над губой родинка, будто метка самой Девы-Матери. Одна бровь выгнута чуть сильнее, что придавало лицу выражение постоянного презрения. Кожа как молоко; овал лица – как разбитое сердце. Все в ней было неидеально, но эта ее асимметрия просто… восхищала. На ум сразу же приходили мысли о тайнах, подслушанных перешептываниях. Она сидела, положив на колени стопку пергаментных листов, на верхнем она успела наполовину изобразить крупного вороного мерина.
Настоятель Халид взглянул на ее искусную работу. Из-за шрамов было не угадать, но он, похоже, искренне улыбался.
– У тебя зоркий глаз и твердая рука, сестра-новиция.
Девушка потупила взор.
– Ваш комплимент – честь для меня, настоятель.
– Твою руку направляет Вседержитель, – сказала настоятельница Шарлотта, неодобрительно посмотрев на юную сестру. – Мы всего лишь его сосуды.
Девушка подняла на нее взгляд и кивнула: «Véris».
Таращиться на нее мне не стоило. По дороге в Сан-Мишон Серорук предупредил, что угодники-среброносцы дают обет безбрачия – из страха, что могут продолжить порочный род, наплодив еще больше омерзительных бледнокровок. И, клянусь, после Ильзы оспаривать это правило не хотелось. При желании я мог вспомнить ужас в ее глазах, и этот образ до сих пор не оставил меня. Я думал, до конца жизни не прикоснусь больше к девушке, тем более в обители я встретил не просто дев, а новиций Серебряного сестринства. Будущих супружниц Самого Бога.
И все же меня влекло к этой девушке. Она мельком заглянула мне в глаза, но я не отвел взгляда. Как ни странно, не отвернулась и она.
– Ну что ж, божьего утра, дочери мои, – поклонился Халид. – Да благословит вас Дева-Матерь.
– Светлой зари, настоятель. – Шарлотта щелкнула пальцами. – За работу, девушки.
Я отвел взгляд, а Халид, хлопнув меня по плечу, пошел дальше в глубь конюшни. И там, при виде ожидавшего меня подарка все мысли о сестре-новиции с волосами цвета воронова крыла вылетели из головы.
В круглом загоне стоял табун лошадей. Это были тальгостские тундровые пони выносливой породы, сосья. Ростом они уступали сородичам из Элидэна, зато шерсть у них была гуще, а желудки – просто железные. Лишений, принесенных мертводнем, эти зверюги, готовые есть что угодно, как будто не замечали. Знавал я одного человека, который божился, мол, его сосья сожрал к хренам целого пса. В загоне стояли отборные особи, а я, восхищаясь ими, снова уловил душок разложения. Задрав же голову, увидел наконец его источник.
– Матерь и Дева…
С потолка свисали двое порченых: зрелый мужчина, тощий и гнилой, и паренек, мой ровесник. Кожа бледная, вместо одежды лохмотья; они таращились на меня сверху вниз, и их глаза пылали голодным и злобным огнем.
– Не бойся, де Леон, – успокоил меня Халид. – Связанные серебром, они беззащитны, что твои дети.
Вампиры и правда покачивались, словно жуткие люстры, скованные серебряными цепями. Ни конюхам, ни сестрам, ни животным, до них, видно, дела не было никакого. Наконец я сообразил, для чего эти холоднокровки тут висят.
– Вы держите их для коней…
– Именно так, – кивнул настоятель. – Божьи твари не выносят близости ночных чудовищ, но эти скакуны призваны нести нас в битву против тьмы. Мы сразу и надолго помещаем их рядом с нежитью, и так они привыкают к бессмертным. – Халид изобразил одну из своих жутких «улыбок». – У тебя острый ум, Львенок.
Я кивнул, осознав мудрость такого решения. Настоятель же вручил мне несколько кубиков сахара. Это была настоящая роскошь – после наступления мертводня почти ничего не росло, – однако Сан-Мишон с покровительством императрицы, похоже, мог себе ее позволить.
– Выбирай, сынок.
– Что, правда можно?
Халид кивнул:
– Подарок, к предстоящим испытаниям. И выбирай с умом, парень. Конь понесет тебя в битву против ужасов, что называют тьму своим домом.
– Но… как мне определиться?
– Слушай сердце – оно укажет, что твое.
Когда я рос, у ma famille даже овцы своей не было, а таких прекрасных животных мог держать лишь благороднорожденный. Дивясь удаче – в один день мне достались и меч, и скакун, – я вошел в кораль. И там, среди табуна, нашел своего мерина: глубокий, словно тьма полуночи, взгляд; мохнатая шкура – темнейший эбен. Грива заплетена в толстые косы, как и хвост, которым он помахивал из стороны в сторону. Именно его рисовала одаренная сестра-новиция; оказалось, ее темные глаза вновь смотрели на меня: в тот момент, когда я приблизился к коню, она вздрогнула.
– Привет, малыш, – пробормотал я.
Он угостился кубиком сахара у меня с руки. Потом заржал и ткнулся мордой мне в лицо; ему хотелось еще, а я погладил его мохнатую, лоснящуюся голову и радостно засмеялся.
Габриэль покачал головой.
– Циники не верят в любовь с первого взгляда, но я, сука, эту лошадь полюбил сразу же, как увидел. И, скормив ему еще кубик сахара, понял, что обрел друга на всю жизнь.
– Как тебя зовут? – спросил я, ошеломленный его красотой.
– Его зовут Справедливый, – в ярости проговорила сестра-новиция.
Не успел я спросить, чем заслужил ее гнев, как воздух взрезал голос настоятельницы:
– Молчи, сестра-новиция Астрид!
– Не стану! – Она вскочила, уронив рисунки. На всех был один и тот же конь. – С какой стати этот пейзан берет себе Справедливого? Я…
Настоятельница залепила ей пощечину.
– Как ты смеешь мне перечить? Серебряная сестра ничем не владеет, не стяжает земных благ. Подчиняется старшим.
– Я еще не в Серебряном сестринстве, – с вызовом проговорила девушка.
Настоятельница ударила ее снова – так, что даже я вздрогнул, а от следующей оплеухи сестра-новиция упала на колени. И без того страшное лицо настоятельницы и вовсе перекосило от злости, когда она пригрозила:
– И не войдешь в него, если не оставишь своего высокомерия!
– Славно! Не больно-то хотелось!
– Кто бы сомневался! Но для приблудной дочери в этом мире есть два места, Астрид Реннье! Либо на коленях у алтаря Господа, либо на спине в борделе!
В конюшне воцарилась пугающая тишина. Астрид свирепо смотрела на настоятельницу снизу вверх. Халид явно не спешил заступаться за новицию, но вот я был тот еще дурень…
– Прошу прощения, – сказал я. – Если конь принадлежит доброй мадемуазель…
– Никакая она не мадемуазель, – отрезала настоятельница. – Она сестра-новиция Серебряного сестринства. Ей принадлежит разве что ряса. Она не заслуживает ничего, кроме наказания, которое и получит, а ты прикуси язык, если не желаешь разделить его с ней.
– Не вмешивайся, де Леон, – велел мне Халид.
Я в нерешительности посмотрел на настоятеля, а Шарлотта тем временем достала из рукава облачения кожаный ремень с коротким и острым наконечником.
– Моли Бога о прощении, – приказала она девушке.
Сестра-новиция ответила ей злобным взглядом.
– Не стану я ни о чем мол…
Не договорив, она задушенно вскрикнула, когда ремень опустился ей на спину.
– Моли, дочь шлюхи!
Астрид вскинула голову и яростно бросила:
– Пошла ты на хер.
Девушки ахнули. Жесткость во взгляде Астрид, ее упрямство потрясли меня, но больше всего удивило жестокое обращение. Я знал, каково это, когда тебя так лупцуют. Знал, сколько мужества требуется, чтобы сносить избиение молча. Плеть еще шесть раз опустилась Астрид на спину, но она не сдалась. Она бы скорее умерла, чем стала просить прощения, и я, испугавшись этого, взмолился вместо нее:
– Настоятельница, прошу, остановитесь! Если надо разделить наказание…
Я вздрогнул от боли, когда руку мне стиснули стальные пальцы, и обернулся.
– Не место тебе говорить, инициат, – предостерег меня Халид.
– Настоятель, эта жестокость переходит гр…
Он еще крепче сжал мне руку, кости чуть не треснули.
– Не. Место. Тебе. Говорить.
Я чувствовал себя трусливым выскочкой. Во рту стоял кислый привкус, в животе похолодело. Однако говорить дальше я не смел: руку ломала сокрушительная хватка, да и сам я, в конце концов, был мальчишкой. Шарлотта продолжала лупить Астрид с таким усердием, что побагровели шрамы на лице. В тишине удары звучали звонко, и меня замутило, но вот наконец девушка сломалась, как сломался бы любой.
– Бога ради, хватит!
– Ты молишь Вседержителя о прощении, Астрид Реннье?
Щелк.
– Oui!
Щелк.
– Тогда моли!
– Прости! – завопила она. – Господи, молю Тебя, прости!
Настоятельница отступила и ледяным голосом велела:
– Встань.
Я беспомощно наблюдал, как плачущая девушка собирается с силами. Обхватив себя руками, она тяжело поднялась. Во взглядах прочих сестер стоял страх, страх перед Господом, и лишь одна из них смотрела с беспокойством – миниатюрная девушка с зелеными газами и веснушками. На Астрид она взирала с жалостью, которую испытывал я сам. Вот только настоятельница Шарлотта этого чувства не разделяла.
– Ты еще запомнишь, где тебе место, дочь шлюхи. Слышала меня?
– O-oui, настоятельница, – прошептала девушка.
– Это всех вас касается! – Шарлотта с жаром оглядела подопечных. – Вы все обещаны Богу. Вы будете служить Ему и Его церкви, как и положено верным женам. Иначе ответите передо мной и самим адом!
Затем она сердито и с вызовом уставилась на меня. Я бы нашел, что сказать ей, но Халид все еще держал меня за руку. Вот я и смолчал.
– Приношу извинения за неподобающую сцену, настоятель, – сказала Шарлотта, плотно сжав губы.
– В этом нет нужды, настоятельница, – ответил Халид. – «Заблудшие овцы – добыча волков».
– Воистину. – Она сдержанно кивнула, услышав цитату из Заветов, и обернулась к новициям. – Идемте, девушки. Проведем этот день в молчаливом созерцании. Сестра-новиция Хлоя, помоги сестре-новиции Астрид.
Кивнув, миниатюрная конопатая девушка помогла товарке собрать вещи. Руки у Астрид дрожали; напоследок она еще успела сквозь слезы бросить на меня короткий взгляд, и когда девушки наконец вышли, Халид отпустил меня.
– Сильная воля сослужит тебе добрую службу на охоте, юный брат, – тихо произнес он. – А доброе сердце щитом закроет от опасностей тьмы. Но если снова ослушаешься моего приказа, я отволоку тебя к колесу и там сниму шкуру у тебя со спины. Ты – слуга Бога, но отныне ты – мой солдат. Понимаешь?
Я посмотрел в глаза Халиду, проверяя, не злится ли он, но говорил настоятель обыденным тоном и взгляд его был спокоен. Гнева аббат Ордо Аржен не испытывал, голоса не повысил, и в тот момент я понял, что истинному лидеру это и не нужно.
– Оui, настоятель, – поклонился я.
Халид кивнул так, словно все уже забыл, а глянув в сторону ворот, за которые вышли сестры, пробормотал:
– Настоятельница Шарлотта – божья женщина, преданно служит Вседержителю и Деве-Матери. Если она сегодня утратила выдержку, ты должен ее простить. Этим вечером на мессе ты познаешь боль, новобранец, но большинство из нас ждет настоящая агония.
– Почему? Что будет на мессе этим вечером?
– Кое-кто умрет, де Леон.
Халид тяжело вздохнул и посмотрел наружу, где стоял холод.
– Один хороший человек.
VIII. Красный обряд
Когда блеклое солнце село, я под пение могучих колоколов вошел в собор.
На призыв стекались служители со всего монастыря, и было их поразительно мало: полдесятка угодников-среброносцев, где-то с десяток учеников, работники и слуги, а также монахини Серебряного сестринства. Но все же, когда мы с Аароном де Косте поднимались по ступеням собора, у меня по коже пробежали мурашки. Пусть храм и был стар, пришел в запустение, в нем ощущалась святость, а стоило войти под его своды, как у меня перехватило дыхание.
Собор вытесали из темного гранита, придав ему округлую форму – точно у печати Святой церкви Господней. По традиции в нем было два прохода с резными дверьми: на востоке, для восхода и живых, и на западе – для заката и мертвых. К куполу поднимались резные колонны выше самых величественных деревьев, а интерьер мягко освещали те же световые шарики, которые висели под потолком оружейной. Многие окна еще только восстанавливали, но от вида уже починенных захватывало дух. Сквозь огромную семиконечную звезду на фасаде с трудом проникал тусклый свет, отбрасывая на пол радужные тени. От каменного алтаря в сердце зала, словно круги на воде, расходились ряды деревянных скамей, а над ним висело огромное мраморное изваяние Спасителя на колесе: руки связаны, кожа со спины содрана, горло вскрыто от уха до уха.
На алтаре горела жаровня, бурлила в стеклянной чаше серебристая жидкость, а перед ним стоял единственный серебряный кубок.
Для чего жаровня, я не понимал, но Грааль признала бы всякая богобоязненная душа. Как и в любой другой церкви Элидэна, в соборе стояла всего лишь имитация, но с ней в зале ощущалось присутствие духа Спасителя. Клянусь, я чувствовал его.
Несмотря на размеры собора, на службу пришло всего четыре десятка человек. Батист Са-Исмаэль сидел рядом со мной, вместе с другими тремя братьями-кузнецами. Мой наставник, брат Серорук, стоял на коленях в переднем ряду, посреди горстки людей в одеяниях угодников-среброносцев: черные пальто, суровые лица. Все они казались мне живыми легендами. Многие были изувечены: у кого-то не хватало кисти руки, у кого-то глаза. В дальнем конце ряда сидел угодник с жидкими седеющими волосами; он еле заметно покачивался взад-вперед. Глаза у него налились кровью, а лицо избороздили морщины боли.
Звучала легчайшая, ангельски прекрасная музыка. Это пели в унисон облаченные в черное сестры на хорах. От звука их голосов я весь покрылся мурашками, а от красоты пения в груди зажегся древний огонь.
По витой лестнице снизу к алтарю поднялся настоятель Халид: черная ряса, на губах – вечная жуткая «улыбка». Он поднял руки, и на темной коже его предплечий я увидел серебристые татуировки: Санаил, ангел крови, скрещенные мечи и переплетенные розы, Дева-Матерь с младенцем-Спасителем на руках.
– «Я есмь слово и путь, говорит Господь», – напевно произнес Халид. – «В крови Моей грешник да обрящет спасение, а терпеливый – ключи к Моему царствию вечному».
Собравшиеся хором отозвались: «Véris». Так всегда отвечали прихожане на мессах. Эта старинная формула в переводе с элидэнского означала «наивысшая истина».
– Мы принимаем нового брата в этом Твоем доме, Господи. – Халид взглянул на меня. – Его рождение – мерзость, жизнь – грех. Его душа обречена на погибель, но мы молим Тебя дать ему сил превзойти порочность своего сотворения и с честью сражаться против бесконечной тьмы.
– Véris, – подтвердили братья.
Зазвенел алтарный колокол, а я буквально затылком ощутил дыхание Господне.
– Габриэль де Леон, – скомандовал Халид. – Подойди.
Мастер Серорук кивнул, и я, осенив себя колесным знамением, сам не заметил, как очутился у жаровни с бурлящей серебристой жидкостью.
По лестнице поднялось еще шесть человек, омытых теплым светом висевших под потолком шариков. Настоятельница Шарлотта вела трех женщин в черных облачениях с серебряной окантовкой. За кружевными вуалями угадывалась напудренная кожа и багряные рисунки в форме семиконечной звезды на глазах. Но еще две девушки, шедшие следом, носили белое облачение новиций; их лица были открыты и не накрашены.
Вот они встали передо мной у алтаря, и я сразу же узнал обеих, потому что видел их этим днем на конюшне. Хлоя, миниатюрная зеленоглазая и конопатая девушка, и та самая красавица с волосами цвета воронова крыла, которую настоятельница высекла за неповиновение. Она снова посмотрела на меня своими темными глазами.
Астрид Реннье.
На моих глазах сестра-новиция Хлоя развернула кожаный футляр с оттиском в виде семиконечной звезды; внутри лежал набор игл – длинные, они поблескивали в медовом свете.
– Мы молим Бога, дабы Он ниспослал тебе сил выдержать грядущие страдания ночи, – сказал Халид, – как ниспослал Он их Спасителю. Ибо сегодня ты отведаешь малую их долю.
Я непонимающе уставился на Халида.
– Левую руку на алтарь, – приказал тот.
Как и было велено, я опустил руку на деревянную поверхность, но лишь когда сестра-новиция Хлоя развернула ее ладонью кверху, понял, что меня ждет. Хлоя протерла кожу прохладной влажной тряпицей, и в ноздри мне ударил резкий запах крепкого спирта. Затем Астрид Реннье окунула иглу в кипевшую на жаровне серебристую жидкость. Заглянув мне в глаза, она стала произносить формулу, а остальные сестры вторили ей эхом: