Не помню, что тогда произошло. Кровь закипела, в глазах потемнело, дыхание участилось вместе с сердцебиением. Я больше не был собой. Я был готов убить его, всего за несколько слов. Стража остановила обезумевшего меня, всё было доложено отцу. Он заставил нас, детей, участвовать в поединке.
Огромная толпа разряженных во всё лучшее придворных, выдающих себя за благородных господ, но не имеющих никакой морали. Они жадно взирали на нас, в ожидании, что мы растерзаем друг друга. И это результат прогресса? Мы ушли недалеко от древнего Рима и их грязных, плебейских побоищ.
Против меня у парня не было шансов. Я его почти убил, заставил глотать песок вперемешку с собственной кровью. Когда я заносил кинжал над его сердцем, у меня возникла лишь секунда сомнений. Мысль пронеслась в голове “Я не должен убивать”. Это было последним и единственным, что отличало меня от отца. Как во сне, сквозь крик толпы, с заплывшим взглядом, туманом в голове, я остановился.
Мои мысли прерваны. Я прибыл на место, паркую мотоцикл, снимаю шлем. Не знаю безопасно ли оставлять его здесь. Текстильщики – плохой район, городские трущобы, свалка, развалины. Казалось, почти заброшенные дома. Но это не так, здесь обитают низшие слои населения: бродяги, проститутки, дилеры. Здесь больше не осталось обычных людей, желающих жить честно и кормить семью. Все они давно перебрались в другие районы, охраняемые местной полицией. Поэтому в этом месте не найти ни одной невинной души.
Депрессивный пейзаж серых зданий давит как никогда. Я часто бывал в таких местах в прошлом и пережил не самые лучшие моменты своей жизни. Поэтому сегодня стараюсь их избегать.
На меня пялятся местные, с улиц, из редких окон их грязных бараков. Почуяли чужака. Опасные люди, глаза злые, как у демонов. Они не живут, они уже мертвы и находятся в аду. Ах если бы они только знали, что действительно ждёт их в конце пути. Мне, как никому, это известно. Они – моя работа. Я чувствую их поломанные, заблудшие души. Агрессоры, их бесцельное существование питает само зло. И некоторым богам это только на руку.
Натягиваю ворот куртки повыше, втягиваю голову в плечи, как в детстве, когда бродяжничал. Немного холодно. Только теперь всё изменилось. Теперь охотник – я, и мои жертвы должны бояться.
Достаю свой серебряный девятимиллиметровый Таурус PT 92, двенадцать патронов, самозарядный, почти как итальянская Беретта. Его преимущество: постоянная боеготовность. Я обожаю винтажное оружие, это настоящий антиквариат. Несмотря на то, что он немного тяжеловат для современного оружия, всё же весьма эффективен. К тому же это не просто пистолет, подарок близкого человека. Поэтому он мне дороже современных пушек.
Рассовываю по карманам наручники, самовводящиеся ампулы со снотворным, патроны. Нож привязан к ноге. Понеслась!
Вхожу в нужный мне подъезд. Только успеваю поставить ногу на первую ступеньку, как тут же вижу препятствие. У расписанной граффити стены, между квартирных дверей первого этажа, курит мужчина. Широкие плечи, тяжелый взгляд из-под густых бровей, рваная куртка, старые джинсы, засаленные волосы – типичный бродяга. Такие тысячами побираются на улицах пригорода, распугивая добропорядочных старушек старого мира.
Может охраняет вход в здание? Местный головорез, стоящий на стрёме.
Отталкивается от стены, преграждая дорогу.
– Что ты здесь делаешь, пацан? – выдыхая сигаретный дым мне в лицо.
Отдаёт зловонным дыханием недобрых намерений.
– Сэм, кто это, дорогой? Прошу, вернись в комнату.
Избитое лицо женщины, лет сорока пяти, появляется в проёме дряхлой двери. Виновато, испуганно смотрит на мужчину. Старенький халат в цветочек, домашние тапочки.
– Я всё сделала, как ты хотел. Можешь возвращаться домой.
Крошечные поросячьи глаза Сэма наливаются кровью. В несколько шагов он преодолевает ступени и оказывается прямо напротив неё.
– Пошла вон! Закрой дверь и жди меня внутри, – заносит руку для удара; женщина, зажмурившись, кричит, прикрываясь дверью от агрессора словно щитом.
– Плевал я на твои вопросы, – спокойно отвечаю ему и иду вверх по лестнице.
Мужик бросается на меня с рёвом, словно дикий зверь. Я останавливаюсь и ставлю аркан, он скован по рукам и ногам, падает на пол у моих ног, визжа как бешеная свинья. Ничтожество… Мне даже не надо его бить. Так и стою, облокотившись на стену. Знал, что справлюсь быстро. Его женщина начинает орать ещё сильнее, глядя на меня.
– Отпусти Сэмика! Отпусти котика! Прошу, не тронь нас!
Вижу понимает, что я маг. Сила пугает людей. Они боятся, не знают как её контролировать. Передо мной они беспомощны как дети. Люди всегда боялись того, чего не понимали. Будь я на её месте, я бы тоже трясся как осиновый лист. Перед ней что-то необъяснимое, древнее, могущественное. Она видит такого Габриэля, каким его видят большинство людей: высокий, опасный, слишком сильный для них, простых смертных. Порой меня самого пугает их страх. Они не знают и не понимают мою силу, видят в ней демоническое или божественное происхождение. Они знают, я очень быстро могу забрать их жизнь. Для них я – ангел смерти. И, зная об их грехах, они правы во всём.
Мужик шипит, плюётся, пытается разорвать магические оковы. В вылезших из орбит глазах вот-вот полопаются капилляры. Женщина уже валяется в моих ногах, трясущимися руками, с опаской, трогает мои сапоги.
– Прошу, умоляю, не тронь нас, Великий Маг! – зачарованно смотрит на меня. – Зачем ты пришёл? Мы за всё заплатили. Товар сдали, никого не трогали. Забирай что нужно и уходи.
Опускаюсь на колени до её уровня. Аккуратно беру за подбородок пальцами в кожаных перчатках.
– Отпущу, – говорю шепотом, – только пусть ты и твой хахаль ответите на парочку вопросов.
Достаю из нагрудного кармана фото разыскиваемого мною ботаника.
– Знаешь этого человека?
Она испуганно пятится назад. Я не угрожаю ей смертью, но она трепещет, словно пойманный зверь в руках хищника-убийцы. Она действительно страшно боится.
– Скажешь, где он и я не трону твоего упыря, – смотрю ей в глаза, и вижу её простую душу. – Как же тебя сюда занесло? Как ты оказалась здесь, в этих рабских отношениях? Бедная девочка. Ведь когда-то ты была девочка? Хорошая девочка. А теперь ты тут. Он тебя бьёт, от него воняет, он трогает тебя своими жирными пальцами, не разрешает общаться с дочерью. А ты терпишь. Твой ребёнок – твой ангел, должен был быть для тебе на первом месте. Почему ты выбрала эту мразь? Хочешь убью его?
Я блефую. Я бы не забрал жизнь этого насекомого. Так, может бы разбил ему лицо, чтобы пару недель скулил и валялся без сил.
Она верит каждому моему слову.
– Не тронь его! Умоляю. Да, да, я видела этого человека. Заходил пару раз, за товаром. Мы ни разу не разговаривали. Он приходил, быстро забирал таблетки, я брала деньги. Этакий чистюля, брезговал нами и нашим домом.
– Какие таблетки? – говорю сквозь зубы, теперь глядя на дверь.
– Там, – показывает рукой на квартиру.
Отпускаю женщину, она падает, слёзы заливают лицо. Вцепляется в своего котика и трясётся.
Так работает система этого страшного мира: для некоторых женщин вот такие котики дороже родного дитя.
Ногой отпихиваю дверь и взору открывается отвратительное зрелище. Наркопритон: дилеры, разработчики стимуляторов. Вот, кто эти люди. Грязные стены, дух давно не проветриваемого помещения, таблетки, порошки. Всё это отвратительно. Но я ничего не могу поделать, да и зачем. Тысячи лет общество с удовольствием потребляло токсичные вещества искусственного удовлетворения. Мне всё равно, я не испытываю жалости. Меня не трогают их ничтожные проблемы, смерти и судьбы. Это не моя война и я не собираюсь принимать в ней участие. Пусть с этим разбирается человеческая полиция.
– Так что скажешь насчёт моего предложения? Говоришь всё, что знаешь о человеке с фото, и я вас не трогаю.
– Марта, – еле выговаривает слова, – вертихвостка с одиннадцатого этажа. Она неоднократно хвасталась, что приглянулась клиенту, что он захаживал к ней иногда.
Одиннадцатый этаж оказывается таким же уродливым, как и остальные. На двери висит какое-то подобие картины, с изображением женщины средней эпохи, рекламирующей древний кнопочный телефон.
Марта открывает сразу. Может решила, что я очередной клиент. На достаточно миловидном лице глаза восторженно округляются. Если бы не выжженные красной краской волосы, вульгарный макияж, слишком сильно накачанные губы, то её можно было бы назвать хорошенькой.
– Какой красавчик! Зачем пожаловал? – оценивающе осматривает меня с ног до головы. Очевидно удовлетворившись осмотром, заявляет:
– Ну проходи, угощу чем пожелаешь.
Медленно, не говоря ни слова, я вхожу в этот сексуальный будуар разврата, где обстановка разительно отличается от её нарко-соседей. По стенам тянется расшитый золотыми нитями бархат, красно-бордового цвета. Приглушенный свет, блеск бокалов и флакончиков с непонятной жидкостью, резкий запах фимиама и плотно зашторенные окна. Ну прямо логово упавшей до самых низов Ярет – сладострастной жены египетского фараона, изгнанной из дворца.
Удивительно, какие места скрыты в таких убогих домах. Город полон сюрпризов, а люди один другого оригинальней. Какая-то гонка “кто кого безумней”. Впрочем, меня этим больше не удивишь. Я видел вещи гораздо хуже.
– Марта, дорогая, не будем терять время зря, оно бесценно, – снова достаю фото ботаника. – Твой клиент? Не подскажешь, где его найти? Предупреждаю, нет смысла его защищать, он труп. В его руках важная вещица, принадлежащая влиятельным папочкам. Они всё равно найдут его, рано или поздно. Будут жёстче, чем я. Могут добраться и до тебя. Соседи легко тебя сдали, ты с ними общалась.
Жадно смотрит на меня, не мигая. Не дура, осторожничает, чувствует, что у неё нет выбора.
– Заплатишь?
Без слов бросаю на стол два золотых. Для проститутки её уровня это очень щедро.
– Это мой клиент. Запал на меня, когда приходил к Сэму за товаром. Сэм кстати тоже по мне сохнет, – самодовольно смеётся и грудь в леопардовом декольте подпрыгивает в такт её кряхтению. – Только никогда не признается в этом своей толстухе.
Ей льстит внимание грязного Сэма, с налитыми кровью поросячьими глазками, льстит внимание ботаника-наркодилера. Марта любит, когда мужчины хотят её. Она с удовольствием берёт деньги за их визиты, одаривает нескромным вниманием, торгует собой. Таков её рай и ад, её вселенная. И даже сейчас она мнётся, выставляя напоказ свои прелести. И всё в надежде, что я обращу внимание.
Я всё ещё стою посередине комнаты, лениво улыбаюсь и говорю, не сводя с неё глаз:
– Прошу, продолжай.
– Он дилер. Сбагривает наркоту подросткам, в школе где работает. Ненавидит их и говорит, дети – наглые, неучтивые, избалованные. Трахал меня и просил называть его профессором.
Начинаю кривиться от её россказней. Ситуация становится всё грязнее.
– Мм, какие чудесные подробности. Что дальше?
– Бывал у меня дважды в неделю, всегда, когда приходил за товаром. Я рылась в его кошельке, знаю адрес. Скажу, если поцелуешь, сладенький.
Нагло тянется ко мне губами, раскрасневшись от удовольствия и закрывает глаза. Кажется, наша беседа ей очень нравится.
– Ну нет уж.
– Тогда еще золотой!
– Не дождешься. Рассказывай или сверну тебе шею. Ты же не хочешь, чтобы я причинил тебе боль? – угрожаю ей. Она прекрасно понимает, на что я способен. Верит и обиженно надувает губы, но продолжает свой рассказ.
– Ладно, красавчик, вот тебе адрес, – встаёт и берёт ручку с розовым пушком на конце, что-то пишет на клочке бумаги у туалетного столика. При этом активно виляя бёдрами, всё в тех же леопардовых штанах. Никак не может выйти из образа и оставить попыток соблазнения. Ведь совершенно очевидно, что я не заинтересован в продолжении нашего общения. Но женщины бывают такими упёртыми, порой сила логики им просто не подвластна. Раз уж она что-то вбила себе в голову, пиши пропало, в лепёшку разобьётся, но своё получит.
Подходит совсем близко, я чувствую её дыхание со вкусом малиновой жвачки, засовывает записку в карман моих байкерских штанов. Вижу и телефон свой оставила.
– А вообще заходи ещё. Может будет нужна информация или же просто заскучаешь и захочешь ласковых объятий.
– Непременно, – разворачиваюсь и иду в сторону двери.
– Имени не скажешь?
– Ради твоего же блага, тебе его лучше не знать.
С поиском адреса не возникает никаких проблем. Это недалеко, всего в нескольких кварталах отсюда. Однако же цвет зданий вокруг украшает розовой и голубой радостью абсолютно серое небо зимы. Здесь уже просматривается несложная коммерция простых супермаркетов, и даже парочка мамочек гуляют во дворе. Что говорит о том, что уровень жизни местного населения несколько выше их криминальных соседей. Судя по всему, здесь живут самые обычные рабочие и их семьи.
Тысячи лет существования на земле, сотни лет эволюции, а нам всё никак не удаётся убрать эту гадкую бездну, разделяющую мир богачей и бедных.
Пересекаю двор и иду к розовому многоэтажному дому. На одном из окон первого этажа маленькая девочка рисует снежинки: белые, пушистые, огромные снежинки, похожие на цветы созданные из ледяных кристаллов. Я ещё пару секунд просто стою и смотрю на эту невинную душу, отражающую свет. Падающий снег застилает глаза и я вижу её, как в тумане. Если бы только все люди тянулись к свету, в каком мире мы могли бы жить! Но мне, как никому другому ясно, что мир из чистого света – невозможен. Там, где есть свет, всегда есть и тьма. Как, например, тот факт, что в доме этой малышки обитает ботаник, ненавидящий детей и желающий причинить ей зло. Таков порядок вещей чёрного и белого.
У меня уже промокли волосы от снега, а я всё ещё не двигаюсь и смотрю на дом. Черные щупальца теней тянутся вдоль бледно-розовых стен, паразитируя здание. Нечисть, я чувствую её запах, похожий на плесень. В такие места я вхожу как к себе домой, потому что они дают энергию, как готовый завтрак с беконом, яйцами и свежевыжатым соком – это чистый all inclusive.
Поднимаясь по лестнице, вслушиваюсь в тишину здания. Но в нос ударяет запах крови, свежей крови, растекающейся по полу густой, горячей краской. За дверью ботаника что-то копошится и стонет. Я чувствую его на расстоянии, он один в квартире. Пахнет кровью ещё сильнее. Желудок сжимается, напоминает о том, что я давно не ел. Мне нужен сочный, кровавый стейк! Но это позже, сейчас надо сосредоточиться на деле.
По стенам тянется плесень, в которой прячется нечисть, разъедающая также потолок и пол. Дом заражен и мне это только на руку. Касаюсь стены и слышу голос чертёнка, проносящийся шепотом по коридору: “Фузариум”, таково было его имя. Надавливаю на него и по пальцам течёт тьма, заполняя вены до самого предплечья. Благодаря этому действию, тьма отступает от стен и наполняет меня. Нечисть возвращается домой, в моё тело, которое является ключом от двери, ведущей в ад. Стена светлеет и даже приобретает прежний оттенок, светло-желтый, из окон наконец доходит свет. Я перестаю дышать, мне это больше не нужно, кислород для людей, я же, в моменты поглощения силы, дышу чёрной горькой субстанцией, являющейся демонической нежитью.
Почему-то думаю о маленькой девочке, которая рисовала пушистые снежинки на окне. Да, так будет лучше для неё. Этот дом стал для неё токсикозной клеткой, где пустили свои гнилые корни фузариумы, подпитанные грехами и злобой людей. Ясное дело, такие не живут в домах святых праведников. Я сам когда-то был беспомощным ребёнком, поэтому если я и испытываю жалость и понимание, то только по отношению к этим маленьким существам.
Подхожу к двери квартиры и легко ломаю рукой металлический замок. Тёмный коридор, освещённый лампочкой без люстры, выкрашенные в серый цвет стены. Я неслышно ступаю по вздувшемуся от времени и влажности линолеуму. Здесь очень сыро. В середине комнаты, распластавшийся в форме звезды ботаник, в крови и с пробитым желудком. Кто-то успел добраться сюда до меня.
Кажется, он всё ещё дышит, лёжа на пыльном ковре. Рядом диван, стол с компьютером, книги. Стены увешаны фотографиями с несовершеннолетними девочками, лет пятнадцати, шестнадцати. Вот мразь…
Приятно видеть, как этот педофил медленно подыхает в одиночестве. Я не виню своего предшественника. В голове крутится фраза: “Собаке – собачья смерть.” Но это всё полная чушь. Я слишком люблю собак, да и вообще всех животных. Люди для меня не так важны.
Опускаюсь рядом с ним, он смотрит на меня бешеными глазами, но не может шевелиться. Тело парализовано, оно умирает.
– Ну здравствуй. Говорить можешь?
Смотрю на его шею, дергающийся кадык. Аккуратно обшариваю карманы, проверяю пульс, осматриваюсь. У меня меньше минуты на то, чтобы получить ответы на вопросы. Кажется, он здесь давно в таком состоянии, уже минут двадцать.