– Ждал? – не поняла Ксюша.
– Ага. – В глазах Саши мелькнули искорки. – Ты мне снилась. Я не знал, как ты выглядишь, но я запомнил твой вкус.
– Мой вкус? – Ксюша почувствовала, что теряется. – И какой же у меня вкус?
– Да. Ты такая же, как я: скорее мертвая, чем живая. Но ты здесь останешься, а я скоро уйду.
По спине Ксюши пробежали мурашки. Она открыла рот, чтобы возразить, но Саша её опередил:
– Только не надо мне говорить, что я выздоровею. И вот эту вот всю вашу муть про «не говори так и бла-бла-бла». Я знаю, что скоро уйду. Даже знаю, куда хочу. Смерти нет. Смерть – это вкус новой жизни. Родителям, конечно, этого не понять, но ты ведь уже была на той стороне, да? Ты её попробовала.
Это был не вопрос, и перед глазами Ксюши мгновенно пронеслись картинки, как во время пустяковой операции ей передозировали наркоз, и как тяжело и мутно она возвращалась «с того света».
– Видела.
– Ну вот, – с заметным облегчением продолжил Саша. – значит, это Ты.
Повисла неловкая пауза.
– Ты давно болеешь? – зачем-то спросила Ксюша.
Саша пожал костлявыми плечами:
– Как себя помню.
– А сейчас тебе сколько?
– Восемь.
– А какой ты видел сон про меня?
– Что ты придёшь. Нам будет весело, а потом я уйду. Но перед этим ты дашь что-то мне, а я – тебе.
Ксюша почувствовала, что ноги становятся ватными, а голова отказывается соображать. Не так она себе представляла развлекательное выступление перед больными детьми, совсем не так. Совсем!
– Вообще, я пришла, чтобы почитать тебе стихи…
Дверь в палату открылась, и вошла нянечка, вкатив тележку с завтраком. Бросила беглый вопросительный взгляд на Ксюшу:
– Доброе утро! Сань, смотрю, у тебя гостья. Ну, может, хоть при ней поешь. Не ест, засранец, прости Господи мой язык!
Ксюша невольно улыбнулась. Нянечка поставила поднос с парой тарелок и чаем на стол, положила несколько ложек. «Покормите его», – шепнула Ксюше и вышла.
– Я не буду, – насупился Саша.
– Ты просто не пробовал, – парировала Ксюша.
– Ага. И не буду.
– Сегодня особенный день и завтрак – тоже особенный, ты зря. Тогда его съем я. Я, между прочим, ещё никогда не пробовала кашу из сатурнианского топинамбура…
– Из чего? – Глаза Саши округлились. – На Сатурне нет жизни! Там лёд! И метан.
– Это внутри метан, а в кольцах – сметан. Такой специальный сметан, который даёт ледяная корова. Прекрасное удобрение для топинамбура, кстати. Только об этом никто из космолетчиков не рассказывает, потому что самим мало.
– Ты сумасшедшая, да? – В глазах Саши снова заплясали озорные искры.
– Трудно сказать. Я же из твоего сна. Могу быть какой угодно. А к каше ты руки не тяни, я её сама съем. – Ксюша с внутренним содроганием посмотрела на овсянку на воде, но решила идти ва-банк до конца и «продать» ещё горошек с пюре, – Кстати, тут ещё яйца зелёных венерианских копытокрылых кобылок и густая пыльца марсианской ромашки из тюбика. Но я всё и одна съем.
Саша сел повыше на кровати, в глазах его блестели слезы.
– А можно вместе? Они мне какие-то теперь таблетки дают, от них больше не больно, но тошнит и вкусов совсем не чувствую. Ты ведь мне расскажешь какой он… этот… топи… кто там?
– Сатурнианский топинамбур… – Ксюша сделала вид, что никак не может решиться, – Ну, только если ты совсем немножечко съешь, только вкус попробовать, так и быть – поделюсь. А то знаешь, не каждый день топинамбур-то перепадает.
– Не волнуйся, много не съем…
Ксюша взяла поднос и пересела на кровать к Саше.
– Начнём с каши? Итак… – Ксюша засунула ложку с безвкусной клейкой овсянкой себе в рот и изобразила лицо профессионального дегустатора, – сок сатурнианского топинамбура тягуч, как сутки на Сатурне, и вязок, как лучи Солнца, которые с трудом пробиваются сквозь ледяные кольца.
Следующая ложка каши приземлилась, как космический корабль, в рот Саши.
– Фу, холодная!
– Это холод космоса, Саш! Знаешь, на Сатурне тоже не тепло.
– Знаю, – нахмурился Саша, – ещё расскажи!
А у Ксюши словно открылось второе дыхание: привычный, набивший оскомину вкус больничной еды превращался в экзотические оттенки вкусов небывалых фруктов и овощей, под соусом из млечного пути и космических странствий. А Саша послушно открывал рот, позволяя себя кормить, постоянно уточняя детали Ксюшиной бурной фантазии.
Так их и застала заведующая. Заглянула, сделала Ксюше знак, что время истекло, и молча вышла за дверь. Саша нахмурился.
– Всё. Больше не буду. А тебе пора. – Мальчик решительным жестом отодвинул поднос с недоеденной едой. – И больше не приходи.
От такой смены настроения Ксюша несколько оторопела.
– Почему?
– С тобой хорошо. Я даже забыл, что мне пора. Поэтому – уходи.
К горлу Ксюши подкатил предательский ком.
– Саш, но я же тебе приснилась! Ты же мне что-то сказать хотел?
– Я сказал. А теперь – уходи. И не приходи.
– Но, Саш, мы же с тобой, как космолетчики, вместе ели. Мы же друзья теперь, нет?
– Нет.
Взгляд Саши словно уплыл куда-то, мальчик откинулся на подушку и уставился в окно.
Снова вошла заведующая. Ксюша поднялась с кровати, переставила поднос с едой на стол.
– Саша, можно я всё-таки ещё раз приду снова?
Ответа не последовало.
Заведующая кивнула Ксюше, мол, хватит, выходите, и девушка послушно, как зомби, покинула палату.
Ребята стояли на крыльце перед входом в хоспис. Кто-то курил, кто-то просто стоял, грея озябшие руки в карманах. Все молчали.
Ксюша вышла из душного помещения и жадно глотнула ртом воздух. Он по-прежнему пах слякотью, бензином и больничной едой, только вкус у него теперь был совершенно другой: вкус слёз, очищающей душевной боли и восхищения, даже преклонения, перед смелостью и честностью маленького мальчика. «Смерть – это вкус новой жизни». А ещё вкус острой душевной боли, которая не забудется, но станет просто едва слышной с годами…
«Я хочу, чтобы ты нашёл свой космос, Саш… и долгую-долгую новую и очень счастливую жизнь там, куда ты хочешь уйти…»
Асино чудо
Зое Александровне давно уже трудно подниматься по лестнице. Дочь переживает за неё, а потому всё ругает: мол, пользуйся лифтом. «Да какой там лифт, второй этаж же, – оправдывается Зоя Александровна. И тихо добавляет: Пока могу. Вот не смогу, тогда…» А сама поднимается тяжело, подолгу отдыхает на каждой ступени лестницы. «Зато пока ещё могу, значит, жива», – виновато отдаёт зимнее пальто внучке в прихожей, улыбается правнучке сквозь одышку.
– Не торопись, бабуль! Мы с Асей только что ёлку нарядили, мама на кухне. А мужчины пошли докупать что-то из маминого списка, так что мы, так сказать, женским кругом. Вы с Асей идите к ёлке, а я пока маме помогу.
Правнучка Ася, пятилетний неугомон, вьётся вокруг прабабушки. Зоя Александровна всегда с подарками: то игрушку какую принесёт, то сладкое, то сказку расскажет.
– Женский круг – это хорошо. – Зоя Александровна вставляет отёкшие ступни в специально для нее приготовленные широкие большие тапки. – Пойдем, Асенька, я тебе принесла чего.
Прабабушка и внучка заходят в большую, ярко освещенную электрическим светом комнату. У окна стоит живая нарядная ёлка, блестящая пластиковыми небьющимися шарами, мишурой, переливающаяся огнями китайской гирлянды.
Возле нее стоит потертое, но любимое кресло Зои Александровны, в которое та медленно, с поддержкой внучки, опускается. Ася садится вниз, к ногам прабабушки, на недорогой ковер из «Икеа».
Переведя дух, Зоя Александровна достаёт из кармана своей вязаной шерстяной кофты сверток. Секунду держит его в руках, словно прощаясь, а затем бережно разворачивает старую газетную бумагу и вынимает потемневшую от времени деревянную ёлочную игрушку. Протягивает ее правнучке.
– Что это? – спрашивает Ася.
– Ангел.
Ася задумчиво вертит фигурку в руках, рассматривает.
– Он плохо сделан, – выносит вердикт ребёнок, – на ангела даже не похож. Буратино какой-то…
Зоя Александра беззвучно смеется. «Видишь, дед Матвей, я в её возрасте тебе сказала то же самое, а ты говорил, что я ничего не понимаю в ангелах!»
– Это особый Ангел. Его сделали во время войны, в Ленинграде. Он меня защищал во время блокады. Да и потом… Всю жизнь защищал. А теперь он – твой. Тебя будет защищать. Хочешь, повесь его на ёлку. Или под подушку положи. Только береги! Другого такого не найти, он единственный.
– А как он тебя защищал? Расскажи!
Зоя Александровна подалась из кресла вперед и нежно погладила Асю по белесой вихрастой макушке.
– Это он тебе сам расскажет, милая.
– Тогда я его сегодня на ёлку повешу, чтобы он ночью у нас в квартире освоился, а завтра к себе положу. А они с Дедом Морозом не поссорятся, когда тот ночью придет?
Ася бережно прицепила Ангела на ароматную еловую лапу, где вперемешку висели новые ёлочные игрушки и пластиковые шары.
– Ты что, нет, конечно. Они с Дедом Морозом старые друзья…
В прихожей хлопнула входная дверь.
– Папа с дедой пришли! – Ася вскочила и побежала встречать завьюженных с мороза мужчин.
Когда отгремели все салюты Нового года, а большая семья погасила свет в гостиной и уснула крепким сном, деревянный Ангел открыл глаза и огляделся. Кроме него, похоже, на ёлке не ожила ни одна игрушка. «Наверное, это потому, что их делала машина, а не тёплые человеческие руки. Души в них нет», – подумал Ангел и осторожно вышел из деревянного тела.
Размял затёкшие крылья. Всё-таки, дед Матвей очень торопился, когда строгал деревянные: маленькие совсем получились, тесные очень.
Потянулся. Руки деревянные тоже только намёком вышли, вдоль туловища вытянуты.
Хорошо хоть ступни ног дед большие сделал. Можно сразу идти.
Ангел зашагал по квартире.
Заглянул в спальню к дочке Зои Александровны, нашептал её мужу на ухо, как правильно комплименты говорить, а то за 20 лет без подсказки так и не справляется.
Зашел в маленькую комнатку рядом, поправил одеяло внучке Зои Александровны, строго глянул и на её мужа. Кивнул. Хороший мужчина, для семьи старается.
Медленно, чтобы не разбудить дремлющего на батарее кота, побрёл в комнату, где сегодня спали маленькая Ася и его маленькая Зоя.
Конечно, Ангел знал, что Зоя – уже давно Зоя Александровна, но так приятно было видеть её такой же маленькой, озорной и белобрысо-кудрявой, как юная Ася.
Две девочки тихо спали возле друг друга: пятилетняя Ася в кроватке, а восьмидесятипятилетняя Зоя – на диванчике рядом, как будто их не разделяло четыре поколения. Нежные лица: одно совсем гладкое, второе – в морщинах, в каждой из которых – целая жизнь. Обе видели цветные новогодние сны, об этом Ангел позаботился.
Чудесная ночь, волшебная. Ничто не могло помешать семье Зои Александровны видеть прекрасные сны.
Но кое-что он просто обязан был сделать.
Ангел сел на пол между двух своих подопечных. И соединил сны Аси и Зои.
За окном снова бумкнуло. Судя по звуку – далеко. Сидя на темной кухне, Зоя зябко сжалась в маленький комочек: воды не было, света тоже, топили одной буржуйкой две квартиры. Мама пока еще не вернулась из госпиталя, где помогала, а дед Матвей пропадал где-то, хотя время близилось к десяти часам вечера, комендантскому часу – значит, скоро прийти должен. Мало кто осадной зимой будет ходить после десяти вечера: холодно, с Невы тянет ветром, темно, только по светящимся в темноте глазам и узнаешь редкого прохожего. А еще ночью ярко видны зарницы вокруг города, словно на небе – стена и не выйти за неё.
Зое стало совсем тоскливо от одиночества и противно от ноющего чувства голода: в детсаду, конечно, выдавали паёк, но этого было так мало, что к вечеру – хоть вой. Пашка, ее друг, говорил, надо попить тёплой водички и спать ложиться пораньше, а вставать попозже – пока спишь, вроде, и есть не хочется. Но сегодня был канун Нового 1944 года, совершенно не хотелось спать. Хотя и новогоднего настроения не было. Как и ёлки.
Дед Матвей подошёл неслышно, пока Зоя незаметно для себя придремала спиной к двери, положив голову на руки. Поставил на стол несколько оплавленных свечей, зажег. Выложил из карманов пару кульков, обёрнутых тряпками. Взял с пустой газовой плиты чайник, и, поскрипывая ручкой, пошёл к соседям – греть. Газа тоже не было.
Зое приснился густой запах хвойных веток: смолисто-сосновый, свежий. Она открыла глаза и решила, что всё ещё спит: перед ней на столе стояла сосновая ветка, на которой висели несколько новогодних шаров и деревянный ангел. Рука сама потянулась к ангелу, сняла его с ветки. Зоя удивленно ощупывала пальцами строганное дерево, кидая взгляды на ветку. Новогоднее чудо, не иначе!
За спиной Зои ахнула вернувшаяся из госпиталя мама.
– Откуда ж такое чудо?
– Дед Мороз принёс, наверное, – прошептала Зоя.
В дверях послышались чуть шаркающие шаги и скрип ручки жестяного чайника.
– Дед Матвей, скорей уж, – улыбнулась мама.
Зоя, наконец, налюбовалась веткой и повернулась к вошедшим на кухню.
– Все деды друг друга знают! Не даром же меня на фронт не взяли: чтобы я тут помогал добрым силам! – подмигнул Зое дед Матвей. – Сейчас будем праздник делать!
Мама Зои погрустнела:
– Да какой уж тут праздник, дед Матвей!.. Зачем всё это?
Тот глянул на неё строго:
– Праздник да молитва придают нашей жизни смысл. В праздник люди добрее друг к другу, в молитве – душа к Богу стремится. Без добра и Бога – какой в жизни смысл? А в доброте да в Боге – кого нам бояться?
Эти слова, так же, как запах сосновых веток и ощущение деревянного ангела в ладони, навсегда врезались в память Зои. И в самые тяжёлые свои моменты, она возвращалась в те секунды снова и снова, ощущая себя маленькой девочкой, внезапно почувствовавшей, как на плечи ей ложится невидимая защита, а на сердце разливается благость и уверенность, что всё будет хорошо.
Тот Новый год запомнился как самый чудесный: дома была сосновая ветка, на столе – откуда только дед Матвей раздобыл? – каша с кусочком масла, немного супа и чёрный чай, а в руке – подаренный ей дедом Морозом деревянный самодельный ангел, ее персональный хранитель и друг. Зоя загадала, чтобы поскорее кончилась война и с неба больше не падали бомбы.
27 января 1944 блокада Ленинграда была снята, а позже с войны вернулся живой папа. И это было настоящее чудо.
Солнечным утром первого января, пока все домашние ещё спали, Ася проснулась и на цыпочках пошла проверять подарки под ёлкой.
На ветке, слегка покручиваясь на длинной нитке, висел деревянный ангел. Девочка бережно сняла его с ветки и положила в ладонь. Теперь его немного неуклюжее деревянное тельце показалось Асе родным и уютным.
– Спасибо, – едва слышно прошептала ему Ася, – за всех нас. Я видела тебя сегодня во сне…
Волшебный чулок
У Кати спустился чулок, на который она спустила половину зарплаты.
Выше него, под изящным кружевным платьем, чисто символически прикрывали попу и грудь вторые «ползарплаты» от Ла Перла. Катя собиралась на новогоднюю корпоративную вечеринку, где ее ждал Идеальный Мужчина, и тщательно наносила макияж.
Всё должно было быть идеально: и ее внешний вид, и вечеринка, на организацию которой у Кати ушли почти все нервы и остаток бюджета PR-мероприятий. Но чулок ее предал. За что был натянут торопливо, резко и отрывисто, без всякого уважения к люксовому итальянскому бренду. Идеальные красные ноготки чиркнули по ткани с противным звуком, и чулок капитулировал окончательно, выдав длинную стрелку.
Катя зашипела.
Вселенная бодро ответила ей смс-кой: «заказанное такси ожидает у подъезда».
Катя взвыла. Но поскольку времени на разборки со Вселенной уже не было, как и запасных чулок, просто сняла оба, скатала в шарик и бросила в сумочку с надеждой, что все каким-нибудь чудом образуется.
После сорока минут стояния в пробке, у такси спустило колесо. Да, не стоило, конечно, орать на таксиста, но опоздать на устроенный тобой же корпоратив – что может быть неидеальнее?
Таксист высадил скандальную пассажирку и уехал.
Катя стояла на автобусной остановке, в ультрамодном норковом полушубке, голосуя озябшей рукой. В чёрных лодочках от «Прада» босые ноги предательски холодели.
Мелко дрожа, Катя всерьёз задумалась о метро, но в этот момент рядом с ней затормозила машина.
– Район метро «Охотный ряд», у меня только 200 рублей, – выпалила Катя в опустившееся окно, с трудом двигая замерзшими губами.
– Садитесь, – ответил ей уставший мужской голос, – только не назад! Там ёлка. На пассажирское спереди.
В такси Катя садилась только назад. Но сейчас она запрыгнула бы даже к черту на шею, лишь бы тёплую.
На переднем сидении оказалось до того тесно, что Катя почти целовала собственные коленки, если бы не личная сумка и два пакета с корпоративными сувенирами, которые плотно легли между девушкой и торпедой.