Прикусив губу, смотрю на воду, в которой предстоит мыться. Она красновато-коричневая, мутная. Рядом с тазом кто-то из женщин оставил полотенце и влажный кусок мыла. Рискну ли я ступить в эту воду? Что-то не хочется. Конечно, во всем этом для меня нет ничего нового. В наши дни воду приходится таскать самим. Использовать ее повторно – дело житейское. Просто обычно она не такая грязная…
Но затем я чувствую, что кровь, пропитавшая джинсы, начинает подсыхать. Ткань липнет к коже, и этого достаточно, чтобы загнать меня в мерзкую мутную воду. Быстро моюсь и вытираюсь. Заворачиваюсь в полотенце и пытаюсь смыть кровь с одежды. Но такие пятна никогда не исчезают бесследно…
Через некоторое время в палатку, откинув полог, входят Тамара и ее спутницы. В руках у них одежда и тарелка с едой. При виде пищи желудок ноет. Я почти сутки не ела, но до сих пор была слишком напряжена, чтобы чувствовать голод. Теперь, когда напряжение прошло, он нападает на меня с утроенной силой.
Тамара бросает на меня быстрый взгляд.
– Здесь одежда и обувь, – говорит она.
Это легкий наряд и пара сандалий. Юбка и топ из тончайшей ткани – черной с золотом, легкой и полупрозрачной. Я поправляю полотенце. Ужасно хочется переодеться в чистое, но я не горю желанием разгуливать по лагерю в этом просвечивающем безобразии.
– М-м… – Как бы спросить, чтобы не показаться стервой? – А есть что-нибудь более закрытое?
Тамара хмурится, она явно недовольна, что ее помощь не оценили.
– Всадник любит, чтобы его женщины были одеты нарядно, – заявляет она.
Всадник? Его женщины?
– Я не его женщина, – протестую я.
Ты моя жена.
Тамара впервые упомянула Всадника при мне. Стараюсь не думать о том, что она только что подтвердила: Война действительно Всадник Апокалипсиса, и сосредотачиваюсь на другом: Тамара наряжает меня для Всадника.
– Лучше быть его женщиной, чем чьей-либо еще, – говорит одна из ее спутниц. Остальные согласно бормочут в ответ.
«А с тобой мы поиграем позже», – кажется, так сказал тот солдат несколько часов назад.
Мне удается унять дрожь. Значит, вот как здесь все устроено? С неохотой принимаю шелковый наряд из рук Тамары, тонкая ткань струится между пальцами. Неужели я это надену? Есть еще вариант: натянуть мокрую одежду и ботинки. Вновь смотрю на чистый наряд. Я сама по себе: не принадлежу ни Войне, ни кому-либо еще, и одежда этого не изменит. Другое дело – интерес Всадника. Ему кое-что нужно от меня, и это никак не касается моего умения сражаться, зато напрямую связано с тем, что Всадник называет меня женой. Крепче стискиваю шелк.
Мне тоже кое-что нужно. Ответы, информация о том, как предотвратить Апокалипсис. Кто знает, может, сегодня ночью я это получу? Нужно всего лишь надеть чертов наряд.
Глава 5
Грохот барабанов вспарывает ночной воздух. На улице пылают факелы, дым вьется в черном небе.
Я кручу амулет на запястье, бреду вслед за женщинами на поляну. Темная юбка шуршит, обвивается вокруг ног. За те часы, что прошли после моего прибытия в лагерь, это место преобразилось. Разносится запах шипящего на огне мяса, на столах стоят большие кружки. Вид алкоголя приводит меня в изумление. Большинство жителей Новой Палестины не пьют крепкие напитки.
Люди болтают, смеются, наслаждаются обществом друг друга. Трудно представить, что сегодня днем эти люди разграбили и сровняли с землей целый город. Сейчас тут нет и намека на этот кошмар. Перевожу взгляд с одного человека на другого, пытаясь рассмотреть порок в глубине их глаз… И замечаю Войну.
Как и в прошлый раз, он сидит на своем помосте. Смотрит на меня. В пелене дыма и отблесках костра его грубые, жестокие черты кажутся завораживающими. Не представляю, сколько уже Всадник смотрит на меня, но я должна была заметить это раньше. Его взгляд подобен прикосновению пальцев к коже; трудно его не почувствовать.
Что-то во мне откликается на этот взгляд. От страха все внутренности скручиваются в узел. Но есть что-то еще, странное чувство… я не понимаю его, но ощущаю смутный стыд.
Одна из стоящих рядом женщин ловит меня за руку. Кажется, ее зовут Фатима.
– Его невозможно убить, – тихо говорит она, наклонившись ко мне.
– Что?.. – переспрашиваю, бросив на нее короткий взгляд.
– Я своими глазами видела. Это было пару городов назад, – с горящими глазами поясняет она. – Один из солдат жутко разозлился, кинулся на Всадника с мечом. Война позволил ему пронзить себя насквозь, лезвие вошло прямо в грудь, между татуировками. А он просто рассмеялся.
Холодок пробегает по позвоночнику.
– Затем Всадник вырвал меч из своей груди и сломал тому бедняге шею – легко, как прутик. Это было ужасно! – Но Фатима не кажется расстроенной, скорее возбужденной.
Вновь кидаю взгляд в сторону Войны, который все так же не сводит с меня глаз.
– Значит, он бессмертен?
Что это за существо такое?
Фатима подается вперед и слегка сжимает мою руку.
– Просто делай то, чего он пожелает, и все будет хорошо.
Не дождетесь.
– А что насчет других? – спрашиваю ее. К Всаднику кто-то подошел, предлагая ему блюдо и отвлекая внимание от меня.
Фатима морщит лоб:
– Каких других?
– Других его жен.
Должны же быть другие…
– Жен? – Она еще сильнее морщится. – Война не женится на женщинах, с которыми проводит время. – Теперь Фатима смотрит на меня с подозрением. – Как Война нашел тебя? Говорят, он уехал в самый разгар битвы, увозя тебя с собой.
Я как раз пытаюсь подобрать слова, чтобы ответить, но внимание Всадника вновь обращено на меня. Второй раз за день он жестом подзывает меня, алые символы на пальцах зловеще светятся в сгущающейся темноте. Надо же, кому-то надоело ждать!
На мгновение застываю на месте. В игру включается моя упрямая половина, сознание заполняют темные образы того, что может сделать Всадник, если я проигнорирую его приказ.
Но его жест замечает Фатима и подталкивает меня вперед, вынуждая сделать первый шаг. И я иду, чувствуя на себе тяжесть пристальных взглядов. Пробираюсь сквозь толпу и останавливаюсь перед Всадником. Он поднимается со своего места, в толпе проносится шепот. Стучат барабаны, но внимание всего лагеря приковано к нам.
Война оставляет свой трон, делает шаг в мою сторону, затем второй, третий, подходит вплотную. Несколько мгновений он рассматривает меня так напряженно и пристально, что хочется отвести взгляд. Глубоко в его глазах полыхает огонь факелов. Огонь и интерес. Всадник молчит, так долго, что я сама нарушаю молчание:
– Чего ты хочешь?
– Meokange vago odi degusove, – швыряет он мне мои же слова.
Я думал, ты знаешь.
И да, я до сих пор считаю, что знаю.
Взгляд Войны впивается в меня. Он смотрит с тем же странным выражением, что и утром в Иерусалиме. Проходит несколько секунд, и Всадник поднимает руку, проводит согнутым пальцем по моей скуле, будто не может удержаться. Я отстраняю его руку.
– Тебе не стоит так прикасаться ко мне, – говорю я тихо.
Глаза Всадника сужаются.
– Sonu moamsi, mamsomeo, monuinme zio vava-bege odi?
Тогда скажи, жена, как мне к тебе прикасаться.
– Никак.
Он улыбается и смотрит так, словно я самое очаровательное, странное и забавное существо на планете.
– Gocheune dekasuru desvu.
Это мы еще посмотрим.
Пячусь, отступая от Всадника. Он провожает меня жадным взглядом, но не пытается остановить или подозвать обратно. Я поворачиваюсь к нему спиной и, взметнув край тонкой юбки, растворяюсь в толпе.
Я почти разочарована. После суеты, которую женщины развели, чтобы подготовить меня к встрече с Войной, я ожидала от могучего Всадника большего, чем несколько негромких слов и долгий пристальный взгляд. И все же именно его я ощущаю до сих пор, именно он словно каленым железом прожигает спину. Оглянувшись, вновь встречаюсь взглядом с этими пытливыми, выразительными глазами. Уголок его рта приподнимается в вызывающей улыбке.
И тогда я делаю то, что ненавижу больше всего на свете: сбегаю.
Несколько часов я, как полная дура, сижу в полутьме своей палатки. Отголоски праздника и ароматы готовящейся еды доносятся даже сюда. Я бы не отказалась перекусить, но для этого нужно выйти наружу. Мой побег ужасен сам по себе, а уж явиться обратно, как ни в чем не бывало… Представляю дерзкий, насмешливый взгляд Войны. О, ему это понравится. Всадник воспримет мое возвращение как очередную свою победу. Только это меня и останавливает. Пусть мир катится в кровавую бездну, но, будь я проклята, если не смогу пропустить ужин, чтобы сохранить лицо.
Стараясь не обращать внимания на аромат жареного мяса, зажигаю небольшую масляную лампу, принесенную Тамарой, и принимаюсь читать потрепанный роман, оставленный тем, кто раньше жил в этой палатке. И лениво думаю о том, насколько плоха идея – спалить дотла весь лагерь.
Сквозь шум голосов различаю приближающиеся шаги и напрягаюсь. Я жду стражников, которые потащат меня в палатку Войны. Полог откидывается, внутрь заглядывает Тамара.
– Я не пойду, – тут же заявляю ей.
– Куда? – удивляется она.
Я хмурюсь:
– Ты здесь не для того, чтобы отвести меня к нему?
– К Войне? – переспрашивает она, подняв брови. – Тут и так полно женщин, готовых согреть постель Всадника.
Полно женщин? Представляю, как руки Тамары, большие, настойчивые, касаются его тела, и морщусь.
– Я пришла не за этим, – говорит она и садится рядом со мной. – Слышала сегодня ваш разговор. – Она придвигается ближе и тихо спрашивает: – Откуда ты знаешь язык Всадника?
Я качаю головой и уже готова все отрицать, но Тамара говорит:
– Мы все видели, как ты с ним говорила.
Я и не подозревала, что за нами так пристально наблюдают. Признаюсь Тамаре:
– Не знаю, как я что-то смогла разобрать, и почему Всадник вообще со мной разговаривал. Прости, но это правда. Я сама не понимаю, что происходит.
Тамара пристально смотрит в мое лицо, кивает и берет меня за руку.
– Война часто меняет женщин, – произносит она, и от этих слов мне становится не по себе. Честно говоря, мне не хочется знать подробности его личной жизни. – Если хочешь избавиться от его внимания, – продолжает Тамара, – просто сдайся и проведи с ним пару ночей.
Да что творится с местными женщинами? Каждая так и норовит дать непрошеный совет.
– Взамен ты получишь защиту, – добавляет она.
Меня неплохо защищал и старый добрый клинок.
– А если не сдамся? – спрашиваю я.
Наступает долгое молчание, потом Тамара берет меня за подбородок.
– Женщинам опасно находиться здесь, особенно таким хорошеньким. – Ее взгляд останавливается на кинжале Войны, лежащем рядом с масляной лампой. – Держи оружие поближе. Возможно, оно тебе понадобится.
Глава 6
Я решаю последовать совету Тамары – сплю с кинжалом Войны под подушкой. И главное, засыпаю. Что тоже неплохо.
– Проснись, Мириам, – глубокий голос возвращает меня в реальность.
Резко открываю глаза. Рядом с тюфяком, опершись руками о колени, сидит Война. Пальцы сами тянутся к клинку, и я сажусь, держа его перед собой. Глаза Войны мерцают в полутьме, когда он окидывает взглядом меня – сонную, с оружием в руках.
– Понравился мой кинжал? – спрашивает Всадник.
Я вздрагиваю от звука его голоса. Война говорит на чистейшем иврите.
– Ты умеешь разговаривать, – констатирую я. «И знаешь, как меня зовут», – добавляю мысленно.
Он хмыкает.
– Я имею в виду, что сейчас я тебя понимаю, – добавляю я.
Я уже привыкла, что Война говорит на неведомом языке, а я каким-то образом его понимаю. Но слышать из его уст родную речь – совсем другое дело, это выбивает из колеи. И означает, что все это время он понимал меня.
– Зачем ты разговариваешь на какой-то тарабарщине? – спрашиваю, продолжая угрожать ему клинком.
Не о том спрашиваешь, Мириам. Правильный вопрос: «Какого черта ты делаешь в моей палатке?»
Всадник поднимается, подходит ближе. Я поднимаю оружие выше. Но ему плевать на кинжал. Война садится на край тюфяка, не обращая внимания на то, что острие кинжала впивается ему в кожу у самого горла. Смотрит на клинок, уголок его губ приподнимается в усмешке. Выглядит он при этом зловеще довольным.
Угрожать ему, похоже, бессмысленно. Мне почему-то кажется, что Войну вся эта ситуация… умиляет.
– Почему я понимаю твою речь? – спрашиваю его.
– Ты моя жена, – спокойно отвечает Всадник. – Ты понимаешь мою природу, мой дар.
Хм, тут есть одна проблема.
– Я тебе не жена.
Война усмехается.
– Хочешь доказать свою правоту? Буду более чем рад. – В его словах слышится некий сексуальный намек.
– Убирайся из моей палатки, – говорю, перехватывая кинжал.
Война разглядывает меня, его глаза мерцают в полумраке.
– Разве палатка твоя? – удивляется он.
Нет. Но ему здесь не место.
– Убирайся из этой палатки, – уточняю я.
– Или что? – он поднимает бровь.
Разве не очевидно? Сильнее надавливаю острием кинжала на кожу Всадника. Темная струйка крови сбегает по его шее. Война подается ближе:
– Маленькая храбрая воительница, угрожаешь мне в моем же лагере. – Он разглядывает мое лицо.
– Как ты вообще меня нашел? – спрашиваю я.
В лагере тысячи одинаковых палаток.
– Ты, кажется, хотела, чтобы я ушел, – напоминает Война. Я чувствую, как ему весело.
– Но ты все еще здесь. Так как же?
– Я не смогу ответить, если ты перережешь мне горло. – Он косится на кинжал.
Я колеблюсь. Любой мужчина, пробравшийся в палатку, пока я сплю, представляет собой угрозу. Хотя стоит признать – если бы Война хотел навредить мне, то уже сделал бы это, и никакой кинжал ему не помешал бы. Я опускаю оружие. Всадник касается кровавой линии на шее и, могу поклясться, на его лице мелькает улыбка.
– Это мой лагерь. Здесь невозможно что-либо от меня утаить.
Крепче сжимая кинжал, произношу:
– Говорят, ты не можешь умереть.
– Так вот почему ты еще не пыталась убить меня? – Снова этот насмешливый тон.
Да. Молчание – тоже ответ.
– Так что? Можешь или нет? – продолжаю допрос.
– Умереть? – переспрашивает Война. – Могу, конечно.
Черт! Зачем я только опустила кинжал?
– Но обычно я не остаюсь мертвым надолго.
Пристально смотрю на него:
– Что это значит?
Он подхватывает зажженную масляную лампу, которую я до сих пор не замечала, и встает:
– Когда-нибудь поймешь. Это, и многое другое, aššatu. Жена. Ты должна сдаться.
В последний раз бросив на меня загадочный взгляд, Война задувает лампу и исчезает в ночи, как призрак.
Город пал, меня взяли в плен, а все вокруг считают, что я должна жить, как ни в чем не бывало. Это становится ясно на следующее утро, когда я просыпаюсь от чьей-то болтовни рядом с палаткой. Что ж, удивляться нечему. Этого от меня ждали и раньше – на следующий день после Прихода Всадников.
Надеваю свою старую, заляпанную кровью одежду. Она еще влажная, но гораздо удобнее, чем наряд, который мне выдали. Натягиваю сапоги и выхожу на улицу. У палаток сидят люди, болтают, смеются, пьют чай и кофе. В этой части лагеря живут в основном женщины и дети, и я поражена тем, что у некоторых покрыты головы. Я думала, Война потребует, чтобы мы отказались от своей веры, но, по-видимому, это не так.
В воздухе еще стоит аромат жареного мяса, и на мгновение меня накрывает воспоминанием о мертвых телах на улицах Иерусалима. Там тоже пахло мясом.
Идя на запах, выхожу на вчерашнюю поляну. Здесь, в этом ужасном месте, кажется, раздают еду. Вижу баранью тушу, крутящуюся на вертеле, на столах – подносы с фруктами, орехами и хлебом. Бреду в конец очереди и стараюсь не думать, откуда взялась вся эта еда. Армию нужно кормить, а уж такую гигантскую, как эта… Набеги на города и села – меньшее из зол, совершенных этими людьми.
Когда очередь почти доходит до меня, замечаю знакомое лицо. Вчерашний солдат, тот самый, что сжимал рукой пах и тыкал в меня кинжалом, стоит на другом краю поляны и курит. На голове у него куфия, он перебирает пальцами жидкую бородку, болтая с другими солдатами, но смотрит при этом только на меня. Не отводит глаз, как бы долго и пристально я не смотрела в ответ.
Меня слегка успокаивает лишь тяжесть кинжала на поясе. Я отворачиваюсь первой, хватаю еду и ухожу прочь. В поисках относительно спокойного места, чтобы позавтракать, направляюсь к краю лагеря. Сажусь и смотрю на горы вокруг. Так легко ускользнуть отсюда незамеченной… Замираю, перестаю жевать, и осторожно оглядываюсь в поисках патрульных. Никого.
Отставляю тарелку и встаю. С трудом подавив желание оглянуться и проверить, не следит ли кто-нибудь за мной. Это ведь самый легкий способ попасться – показать, что задумала что-то. Задержав дыхание, спокойным шагом направляюсь прочь. Пролетают секунды, гул лагеря постепенно затихает. Я вздыхаю с облегчением. Получилось! Все оказалось даже легче, чем я думала…
– Стой или умрешь!