Моя спутница, сколько ее знаю, была противоположного мнения. Она всегда считала и рьяно доказывала, что Париж намного лучше, ведь в знаменитой столице Франции великодушие меценатов неизменно, а вежливость, учтивость и порядочность не скрывали в себе зависть, злорадство и лицемерие. Так же думал и мистер Мур. Единственные беседы, за которыми Клаудия и Бенедикт могли проводить бесконечное время, не ссорясь, – это жаловаться друг другу на Великобританию и обсуждать самое плохое, что в ней есть, закрывая глаза на все хорошее.
Буквально через полчаса мы подъехали к громоздкому, окутанному плотным туманом Бедламу, который хранил внутри себя бесчисленное количество тайн и секретов, спрятанных так глубоко, что потребовалось бы не одно десятилетие на их раскрытие.
Одной из самых больших и решенных загадок являлась история о появившихся в больнице рессурекционистах, или, как их называли в узких кругах, «воскресителях».
Эти нелюди находились на значимых должностях в Бедламе, совершенно точно знали об умирающих и часто способствовали их скорейшему преданию земле, затем, после похорон, они выкапывали тела и продавали в их другие лечебницы или медицинские учебные заведения в качестве наглядных пособий, которые пользовались большим спросом на лекциях у студентов.
Когда миссис Мур сообщила мне неприятнейшую новость о том, что могилу ее зятя раскопали, не оставив там и гроба, я без тени сомнения ответил, что в этом были повинны расхитители могил, после чего женщина сразу сменила тему разговора.
Когда-то вместе с Бенедиктом они пожалели денег на металлическую клетку для захоронения Роберта и теперь наблюдали за ежедневными душевными муками овдовевшей старшей дочери.
– Мистер Брандт, готовы погреться в одном из самых спокойных мест во всем Лондоне? – с усмешкой спросила Клаудия, вылезая из экипажа. – Ах, я вспомнила! Вы же не поклонник мистики и призраков! Как жаль, что мы приехали сюда поздней ночью.
– Скорее в Акре Дьявола когда-то было тише, чем в этом богом забытом месте. Не знаю, с чего вы взяли, что меня вгоняют в страх приведения. Я на дух не переношу лишь кладбища и могилы, – ответил я, следуя за ней широким шагом. – Сколько времени вам потребуется для заключения?
Мисс Дю Пьен остановилась, хитро улыбнулась, крепко сжав тонкие губы, и произнесла высоким голосом, точно декламируя:
– Достаточно для того, чтобы вы заскучали.
После, деланно посмеявшись, но так и не ответив ничего конкретного на мой вопрос, женщина, чуть задрав свой маленький острый носик, важной походкой направилась в сторону громоздкого двухэтажного здания, разделенного на женский и мужской корпуса, соединенных просторным вестибюлем. В этой же больнице находился морг, неофициально принадлежащий мисс Дю Пьен, знающей про все, что касалось умерших здесь пациентов.
Оказавшись в палатах Бедлама, люди с душевными расстройствами, связанные и сидевшие с утра до ночи на деревянных скамейках, кричали, прося помощи, отчего по всему телу пробегала нервная дрожь, а тех, кого прятали в больницу насильно, убеждали в том, что они сошли сума, заставляя жить в вечном неопределенном чувстве жути.
Над самыми беспокойными ставились эксперименты и проводилась резекция коры головного мозга, от которой больные переставали испытывать любые эмоции и становились недееспособными.
При входе в Бедлам могло сложиться впечатление, будто это на самом деле музей, а не место скопления психически нездоровых личностей. Весь вестибюль был полностью отделан темным деревом, паркет начищен и отполирован настолько, что он мог заменять зеркала, посередине располагалась массивная резная лестница, сделанная из ясеня, а чуть подальше от стойки регистрации находился малахитовый камин, обставленный диваном и креслами, почти сравнимыми с мебелью зажиточного мистера Мура.
Все в этом месте хотело сбить с толку поступавших больных, отвлечь от приближающегося кошмара, и у больницы получилось бы это сделать, если бы не здешний запах, портящий все представление.
Едкое амбре из этилового спирта, хлорной извести, пахучих мазей и стерильных бинтов моментально возвращало в суровую реальность, напоминавшую о существовании корпусов, где лампочки тускнеют с каждым днем все сильнее, где напольная плитка, вся в сколах и въевшихся пятнах, видела не один век, и где на стенах облупилась грязно-зеленая краска, оголявшая надписи, сделанные безумными пациентами.
Казалось, что по ночам сумрак здесь обретал форму, таинственно передвигаясь по длинным темным коридорам и сквозя через множество наполовину разбитых окон.
Клаудия попросила подождать ее в вестибюле, пока мертвое тело перенесут в морг, и она сможет детально рассмотреть его.
Время шло, женщина не появлялась. Я решил подробнее изучить письмо от потенциального убийцы, которое получил ранее на ужине у Бенедикта. Единственное, что мне бросилось в глаза – это имеющийся у печатной машинки дефект, выражающийся в том, что почти все буквы на бумаге едва заметно двоились.
Не разглядев для себя больше ничего полезного, я откинулся на бархатную спинку дивана и задремал под жалобные, приглушенные стоны больных.
– Мистер Брандт, просыпайтесь, – торопливо прошептала Клаудия, тормоша меня и присаживаясь рядом. – Есть интересная информация.
– Вы негодяйка, а значит, что заключение просто так не отдадите, – ответил я, сонно потянувшись и протяжно зевнув. – Какие имеются пожелания?
– Удивительная проницательность. Не хотите посетить сегодня поздним утром ресторан в Кенсингтоне?
– Вы приглашаете меня на свидание?
Она закатила глаза, после чего посмотрела на меня так, что мне сделалось стыдно за свой глупый шуточный вопрос, и сказала:
– Я приглашаю вас позавтракать.
– Боюсь, мне придется отказать вам и воспользоваться помощью другого патологоанатома. В данный момент у меня нет возможности принять ваше предложение.
– Я вас угощу, – ответила Клаудия, слегка сморщив нос и опустив уголки рта. – Как бы мне не хотелось.
– С этого и нужно было начинать разговор! Во сколько я должен быть на месте?
– Ровно в полдень в ресторане «Кифа». Как планируете добраться до дома?
– Снова один прогуляюсь без денег, но, если хотите, могу проводить вас.
– Нет. Я останусь еще поработать. A bientôt, мистер Брандт.
Она подмигнула мне и направилась в сторону двери морга, чтобы провести остаток ночи в своей любимой компании достаточно молчаливых людей.
Глава 3
– Послезавтра состоятся похороны лорда Бланша! Его семья будет рада присутствию каждого, кому была небезразлична судьба знаменитого музыканта! – громко вещал новости угреватый подросток, стоя на ящике и размахивая газетой. – Очередное убийство в Уайтчепеле! Возьмут ли на себя ответственность главари синдикатов?
– Дай сюда, – угрюмо сказал я, выхватив из рук парня свежий номер. – Когда вы только успеваете их печатать?
– Три пенса, сэр, – пролепетал он, протягивая ладонь.
Я осуждающе посмотрел на сорванца, чуть приподняв брови, и тут же сменил свой интерес на колонку новостей про ночное убийство, игнорируя требовательные просьбы заплатить за газету.
Без всякого сомнения, я ожидал, что журналисты не позволят себе упустить шанс осветить очередное преступление, случающееся через день в Уайтчепеле. Однако в этот раз газетчики превзошли самих себя, обвинив в содеянном одну из самых влиятельных и многолюдных банд Лондона и рассказав читателям о нещадно растерзанном теле, находящемся в жутком состоянии.
В конце статьи мелким шрифтом было примечание, что полиция уже поймала и назвала имя преступника, а также, что глава уголовного розыска и суперинтендант, возглавлявший отдел Н, отправились в долгий отпуск, и дело передано главному инспектору Скотланд-Ярда.
Скептически усмехнувшись над написанным, я положил газету обратно во все еще протянутую руку мальчишки и посмотрел на часы, висящие над входом в ресторан. Стрелки показывали без пяти минут двенадцать, но Клаудия, которая никак не могла принять, что единственное связующее звено между нами – это наше общее прошлое, не появлялась.
В ожидании женщины я оперся на зонт, слегка откашлялся, почувствовав сухость в горле, и предался спокойному созерцанию бушующей жизни вечно спешащих и занятых людей.
Каждый раз, как только в поле моего зрения попадала мисс Дю Пьен или кто-то упоминал в разговоре ее имя, в памяти всплывали болезненные воспоминания о моей ненаглядной Шарлотте. Помимо прочего, я полностью ограничил общение с врачом не из-за возникшего сложного положения, в котором оказался, а из-за ее манеры вмешиваться в чужие дела и всячески позволять себе говорить колкости в адрес моей бывшей супруги, ибо они были неправдивы настолько, насколько это возможно.
Клаудия любила красиво жить и, не изменяя своим предпочтениям, выбрала заведение, где проводили свое свободное время семьи из сливок общества и где с большой вероятностью можно было повстречать мистера Мура, бывающего здесь каждое утро со своей нелюбимой женой и тремя детьми.
Мужчина всегда приглашал меня разделить с ним завтрак и сильно расстраивался, когда я не принимал его предложения, ссылаясь на несуществующие дела. Остатки моей сохранившейся совести не позволяли мне в полной мере пользоваться его добродушием, ведь я ничего не мог предложить взамен и иногда намеренно скрывался от общения и встреч с ним.
Ровно в двенадцать дня напротив ресторана остановился старый экипаж, из дверей которого неуклюже вышла мисс Дю Пьен. Она поправила кружевные митенки, затянула потуже хвост роскошных русых волос и изобразила приветливую улыбку, больше похожую на хищный оскал.
Я невероятно изумился, увидев женщину в ее любимом платье. Помнится, последний раз Клаудия была в подобном наряде, подчеркивающем остатки ее женской красоты, года два назад, когда мы проиграли в покер ее колье, бриллиантовые серьги и тысячи фунтов на очередном пышном вечере, что стало дурным знамением черной полосы в моей жизни.
– Вы будто вечность не спали. Что с вашим внешним видом? – поинтересовалась мисс Дю Пьен. – Неужто опять развлекались по пабам в компании мистера Мура?
– Нет. Знаете, в последнее время одолевает кашель. Не сильный, но такой надсадный.
– Вам следует подумать над своим образом жизни и пересмотреть приоритеты, – ответила она, застегивая пуговицы моего пальто. – Не волнуйтесь, если вы вдруг сыграете в ящик от туберкулеза или пневмонии, я достойно похороню ваше небезгрешное тело, а на могильной плите выгравирую эпитафию: «Я же говорила!».
– Спасибо, – усмехнулся я, открывая перед ней дверь и пропуская вперед себя. – Одной проблемой стало меньше.
В ресторане – одном из старейших в этом районе – на протяжении долгих лет готовил мэтр кулинарии, по совместительству являющийся совладельцем данного заведения и представляющий из себя ярого патриота. Здесь официанты – чистокровные британцы, а ингредиенты – отечественные, отчего цены были выше в несколько раз. Особая гордость заведения – мозаичный золотой потолок, о котором хозяин мог рассказывать все свободное время, стоило только заикнуться про это произведение искусства.
Делая заказ, я приметил в дверях пришедшего Бенедикта со всей семьей. Мужчина не увидел или сделал вид, что не заметил моего присутствия, чего не скажешь о его любимой племяннице, немедленно ринувшейся в направлении моего столика.
Женщина, приняв облик гневной валькирии, шла с криво поджатыми пухлыми губами, демонстрируя неумолимость и привлекая к себе внимание богачей, смотрящих на нее с приоткрытыми ртами.
– Какой же вы негодяй, мистер Брандт! – тихонько воскликнула Анна сквозь зубы, пригрозив своим тонким пальчиком. – Дядя всю ночь провел в беспокойстве и в ожидании вас!
Прежде чем заговорить, я в растерянности переглянулся с Клаудией, пришедшей в недоумение от происходящего, ведь мы оба понимали, что в здешнем змеином гнезде следовало вести себя незаметно и очень тихо, чтобы не стать объектом сплетен и слухов напыщенных, богатых джентльменов и леди, обладающих значительным количеством свободного времени и позволяющих себе тратить его на обсуждения отдельных личностей.
– Миссис Гамильтон, приношу свои извинения по поводу нервных переживаний вашего дяди, – недовольно прошептал я, – но у меня нет желания продолжать начатое вами выяснение отношений.
Женщина стиснула маленькие кулачки, поняв мой недвусмысленный намек, сердито произнесла что-то на родном языке, скорее всего угрозы или оскорбительные слова, и уже тихо, едва переставляя ноги и стараясь не привлекать еще большего внимания, вернулась обратно к столу, где сидел мистер Мур, здоровающийся налево и направо.
– Сделаю вид, что этого инцидента не было и мое настроение не испорчено, – сказала мисс Дю Пьен, поднося к губам чашку со свежезаваренным кофе.
– Неужели я не дождусь от вас иронических шуток и колкостей? Стареете, Клаудия.
– Все мы не молодеем, мистер Брандт. Эта женщина не похожа на вашу новую пассию, чтобы о ней спрашивать, да и вид у вас не настроен на мои бестолковые издевки.
– Ладно. Мы и так потеряли достаточно моего времени. Расскажите, что интересного вам удалось обнаружить на теле?
– У проститутки, кроме шейных порезов, нанесенных слева направо, имеется одна рваная рана на животе и четыре разреза на правом боку. Жертва не вырывалась, удар нанесли сзади и внезапно. Оружие, скорее всего, было не заточено. Возможно, тупой скальпель. Думаю, что стоит обратить внимание на хирургов, парикмахеров, мясников и на портных. Отсутствует клок волос, но в том месте уже есть небольшой пушок, значит, схватили ее за голову не вчера. На локтевом суставе имеется старый синяк. Все.
– Все? Нельзя было рассказать об этом вчера? Зачем вы намеренно притащили меня в местный серпентарий, зная о том, насколько тяжелым был мой последний год?
– Простите, мне просто хотелось побыть с вами подольше, поговорить, после долгой, вынужденной разлуки, – в смятении произнесла она, обхватив чашку двумя руками. – Все то время, пока мы не поддерживали общение, я бесконечно скучала, переживала за вашу жизнь, а вы бессердечно оставили меня полгода назад и даже не изъявили никакого желания сообщить о своем разводе и о скором отъезде из Лондона! Я же считала вас близким другом, почти старшим братом, мистер Брандт. Как вам было не стыдно так поступать со мной?
Я не решился ответить, и мисс Дю Пьен, не дождавшись взаимных слов в свою сторону, жалостливо посмотрела на Бенедикта, развлекающего своих младших детей и не обращающего внимание на старшую дочь и жену, после чего скривилась так, будто представила, что это ее отпрыски.
– Взгляните, Итан. Миссис Мур свою жизнь отдала уходу за детьми и их воспитанию. Все труды были напрасны, – тихо вздохнула женщина. – Двое скончались от холеры, Эбигейл медленно, но верно, теряет остатки рассудка, а Герман и Дакота просто слабы здоровьем. Когда я последний раз мельком видела растянутый живот Кэтрин, пока ей помогали застегивать корсет, и читала историю болезни, в моей голове все время появлялась мысль, что эта женщина рождена, чтобы родить. Потом такие личности винят детей во всех бедах.
– Вы до сих пор не поняли, что люди любят работать с последствиями, а не разбираться в причинах? – я скоро перебил женщину, не имея никакого желания принимать участие в обсуждении миссис Мур. – Не замечал за вами негативного отношения к детям.
От внутреннего, искреннего возмущения у Клаудии раздулись ноздри, она с силой сжала столовые приборы и впилась в меня своим негодующим взглядом исподлобья.
– Совершенно не выношу детей своих многочисленных родственников и детей незнакомцев! – горячо прошипела врач. – Эти губы, искаженные в идиотической улыбке, вечно что-то требующие писклявые голоса, преследующие и выпрашивающие пару грошей, особенно в бедных районах. Дьяволята, пользующиеся своей ангельской внешностью и адскими криками для манипуляции взрослых людей!
– Не всем дано умение общаться с малышами. У меня, как и у вас, не получается. Но попрошу заметить, мисс Дю Пьен, в отличие от вас, я не позволяю себе вести беседы о своих замашках в месте, где в основном находятся одни семьи.
Клаудия замерла и вжала голову в плечи. Осознав, что громко произнесла много лишнего, она понемногу краснела от стыда и перестала глядеть по сторонам, концентрируя все свое внимание на тарелке с беконом, колбасой и вареными яйцами.
Заметив мою полупустую чашку, означавшую скорый конец бессмысленной встречи, женщина вновь попыталась заговорить: