Лет пять назад можно было бы сказать ему: “Эй, да какого же ты такой воспитанный безотказный интеллигентный. Что же ты не можешь постоять за себя? Очнись, дядя! Ведь дедушка уже!” Но кто мог за него это сделать? Никто! А сам Алекс все ждал каких-то эфемерных подачек неизвестно откуда и непонятно за какие заслуги! И надо ж было до 53 лет дожить, чтобы понять – ничего не будет!
Так что лучшим решением будет…
Все в комнате обратилось в слух.
– Лучшим решением будет… – повторил еще раз голос сверху.
Все напряглись в ожидании страшного.
– Будет лучшим решением… оставить Алекса в покое. Пусть делает, что в голову придет и чего душа пожелает, и живет как хочет… и как получается. Терять ему уже нечего!
Голос затихающим эхом исчез в высоте.
Суд был окончен.
День гнева подошел к концу.
Все разошлись по своим углам.
Tuba Mirum. Трубный глас
Трубный глас, разносящийся над смертью во всех землях, созывает всех к трону.
Смерть оцепенеет и природа, когда предстанет тварное, чтобы держать ответ судье.
Возглашается предписанное, в котором предсказывалось все, откуда мир будет судим.
Когда судья воссядет, всё тайное станет явным, ничто не останется без отмщения.
Чем оправдаться мне, несчастному, к какому заступнику обращусь, если только праведный будет избавлен от страха?
Алекс сел к столу. Раскрыл перед собой двенадцатилистовую ученическую тетрадь в косую линейку. Взял новую шариковую ручку и приготовился составлять план. Точнее, черновик плана, который он потом перенесет на беловик и приступит к выполнению. В голове было гулко. Только отдаленным эхом гудели непонятно откуда взявшиеся слова: «Могу делать, что хочу и чего душа пожелает, а там будь что будет! На все готов, только бы не прожить эти дни как раньше! Мне терять нечего!.. Мне терять нечего… нечего…»
Эхо затихло. Алекс встряхнул головой и приготовился писать.
– Могу делать, что хочу – терять нечего… Как это верно сказано! Из фильма что ли какого… Не помню! – сказал сам себе Алекс и аккуратно, соблюдая наклон ученических линий, вывел слово “План”. По центру вверху страницы. Ниже, отступив две строчки, с красной строки записал координаты:
…….
А знаете, что? Я не буду пересказывать вам, что написал Алекс в своем плане. Самим же будет неинтересно потом читать. Да, вот такая дешевая интрига, во-первых. А во-вторых, это и не имеет значения. Вы же все равно узнаете об этом. Не знаю, как для вас, а для меня любопытно, что там творилось у него в голове. Или в душе… Опять же, куда кому интереснее заглядывать.
…….
– У меня чуть больше месяца, – думал Алекс, аккуратно выводя буквы, выстраивая их в предложения. – Следующий такой закат с приливом произойдет только через год. Я не дождусь! Потому что нет смысла…
От напряжения рука Алекса затекла.
– Вот что значит не брать в руки ручку… Ручку в ручки… В ручки-крючки… – бормотал себе под нос Алекс, разминая уставшую кисть. Он бросил критический взгляд на неоконченный черновик плана и остался доволен.
– Надо только поработать над буквой “щ” и “ю”, а то какие-то они неполноценные, – подумал Алекс и тут же усмехнулся своей мысли. Смысл было прорабатывать буквы, если они больше не пригодятся.
Алекс дописал черновик. Просмотрел его еще раз. Поставил в конце оценку 4 и подписался. Сам себе автор, сам себе редактор, сам себе рецензент… Сам себе заказчик, исполнитель и потребитель. Вот такая замкнутая система. И от этого по телу Алекса разлилось тепло блаженства. Некому критиковать и вносить свои гребанные поправки.
Рядом со словом “План” наш герой приписал слово “черновик”.
В итоге черновик плана был готов. Теперь следовало исправить ошибки и переписать без помарок и исправлений набело.
– Это будет последний мой черновик и беловик. И последний мой план, – неизвестно кому отрапортовал Алекс, закладывая руки за голову и потягиваясь на стуле.
Рапортовать тоже вошло в привычку за многие годы. Всем заказчикам и руководителям требовалось, чтобы Алекс отчитывался и рапортовал о ходе работы, что он и исполнял со всей ответственностью. Хотя, надо отметить, в итоге выходило, что результат всегда немного отличался от отчетов. Что очень раздражало заказчиков, и как приговор часто звучало: “Это не то, что мы ожидали” или “Вы не оправдали наших ожиданий”. За всю свою жизнедеятельность Алекс так и не научился представлять рапорты, соответствующие действительности, опасаясь, что заказчики начнут вмешиваться уже на стадии работ, а это очень раздражало нашего героя. Ну, вот он и доигрался до того, что пишет вот этот самый план.
– Черновик плана… Очень символично, – Алекс старательно проверял каждое слово, – вся моя жизнь сейчас выглядит, как черновик…
А что же на этот счет думал сам Черновик? У него было что сказать:
– Черновик плана? Черновик жизни? – передразнила Алекса школьная тетрадь. – А когда же ты собирался переписывать набело? Сейчас? Когда времени уже не осталось?
Но наш герой, конечно, не слышал этого выпада. Но задумался, разглядывая поправленный текст. Оглядываясь на прожитые годы, все выглядело не столь безупречно, как казалось в каждый конкретный момент жизни. Злость от бессилия что-либо исправить закипала в Алексе. Он решил наплевать на все и швырнул ручку об стену. Пластмассовая конструкция разлетелась вдребезги.
– Слабак! Тюфяк! Тряпка! – выкрикнул в тишину комнаты наш герой. – Это все, на что ты способен?
Рыжик, спящий на сквозняке в прохладном коридоре, подскочил и сиганул под кровать. Это рассмешило Алекса, и он взял себя в руки.
– А дальше что? Ты даже на этот шаг не решишься? Да, вся моя жизнь выглядит, как отвратительный черновик плохо сочиненной пьесы. Да, я бездарный автор! Но сейчас я могу, наконец, дать себе волю и переписать последний акт. Именно! Причем только в общих чертах. Только основные пункты. А внутри каждого разгуляться и допустить импровизацию. И будь, что будет.
Это звучало, как кощунство. Как вызов всему прошлому.
– И пошлому… – добавил вслух Алекс.
Еще раз проверив черновик, наш герой остался доволен.
Сказав самому себе – А “щ” все-таки недоделанное какое- то. Последний крючок недоразвитый получается… – Алекс взял новую тетрадь.
“Нам посчастливилось стать беловиком-чистовиком!” – ликовали двенадцать разлинованных в косую страниц в голубой обложке.
Алекс печатными буквами вывел на титульной странице “План”, перевернул ее и прогладил изгиб ладошкой, как примерный ученик.
После часа кропотливого титанического труда все двенадцать пунктов были переписаны набело. Все, как учили в школе. И как Алекс старался поступать всю свою жизнь. Чтобы не допустить ошибки…
Алекс закрыл черновик, и его левая рука давно заученным движением убрала тетрадь в нижний ящик стола. Одновременно правая рука медленно положила ручку на стол, и взгляд Алекса, потеряв фокус, ушел сквозь тетрадь. Сквозь стол. Сквозь время. В бесконечность самосозерцания своего прошлого. Алексу стало грустно…
“А ошибки все равно случались. Иначе как объяснить, что я, вечный примерный ученик и исполнитель, сейчас нахожусь в таком состоянии духа и в таком материальном положении? – думал Алекс, все больше погружаясь в темные глубины памяти. – Ошибался! И еще как! Попутно ломая судьбы других людей. И это были не ушибы, а действительно переломы. Как случается, когда держишь что-либо из последних сил. Напряжение растет, а потом оно вырывается из твоих рук и сносит все на своем пути. И само разбивается вдрызг”.
Глаза Алекса медленно закрылись. Он растворился в приятной дреме ничегонеделания, в которой ничего не происходит. Наступила бессмысленная нирвана…
Неожиданно, находясь в этом бледно-розовом желе, мозг Алекса, помимо его воли, выдал робкий импульс: “А может, стоило все же хоть иногда, хоть изредка совершать небольшие ошибки? Крохотные такие ошибочки… ошибулички. Чтобы спускать пар, ослаблять натянутую нить, уменьшать давление. Чтобы не срывало крышку с котла…”
Алекс аж встрепенулся, сбросив оцепенение.
– Так именно этим я и собираюсь заняться под занавес! – выкрикнул Алекс в пространство. – Что же я сижу? Труба зовет! Пора действовать! Пора в путь!
Алекс аккуратно зачеркнул первый из четырнадцати пунктов – “Составить план”. Потом бережно закрыл тетрадь и спрятал за подкладку чемодана.
Так он приступил ко второму пункту: “Подготовка”.
Rex tremendae majestatis.
Царь потрясающего величия, дающий спасение из милости, спаси меня, источник милосердия.
Что конкретно он будет делать, воплощая пункт “Подготовка” в жизнь, Алекс не знал. Импровизация, значит импровизация. И в качестве первого опыта, Алекс решился забросить носки в стирку. Носки, которые он потом возьмет с собой. Носки, лежащие в коробке для чистых носков. То есть они были чистые. Но Алекс решил таким образом сломать шаблоны и нарушить стандарты. Изменить размеренное и предопределенное течение бытия.
“Почему бы не простирнуть перед поездкой!” – думал Алекс, глядя на вращающийся барабан стиральной машинки, в котором бултыхались разноцветные медузы носков в мыльном бульоне.
На телефон пришло сообщение. Алекс присел рядом со стиралкой и открыл послание. Это был очередной отказ на резюме. В душе нашего героя происходило примерно то же, что и с носками. Алекс проглотил тягучий ком и сильно сжал виски левой рукой.
Как будто это поможет, – тут же подумалось в доведенном до крайней точки апатии мозгу. – Сжимай, не сжимай, ничего это не изменит… все эти жесты больше походят на представление… только для кого? Никого же нет вокруг… кроме унитаза. Так к чему эти театральные позы? Глупость какая-то…
Телефон брякнул опять.
Алекс безразлично открыл сообщение. Оно было от старого знакомого: “Дружище, я тут подрядился в одну компанию… И вот что я тебе скажу: ну и говнюки они тут! А ты, Алекс, создаешь прекрасную атмосферу вокруг себя. С тобой хорошо работается! Обнимаю! Надеюсь, еще поработать с тобой!”
Вот такое сообщение пришло вслед за отказом на резюме. Алекс грустно улыбнулся своему отражению в стеклянной крышке стиральной машинки, за которой центрифуга выгоняла из расплющенных цветных медуз лишнюю влагу.
“Пусть заказчики услышат твои слова”, – отправил в ответ Алекс и добавил грустный смайлик. Последние два года он часто набирал это выражение на телефоне, и клавиатура сама выстраивала слова в запомненной очередности. А если начать набирать – “Твои слова… “, то будет предложено – “да… Богу… в … уши…!” Но это словосочетание Алекс не использовал уже давно.
Стиралка пропела веселую песенку, означающую победу над ни в чем не повинными носками.
Алекс сгреб влажных медуз в охапку и отправился развешивать их на сушилке. Тут же телефон опять оповестил о новом сообщении. Алекс чертыхнулся, дошел до сушилки, осмотрелся, куда бы сложить дважды выстиранные чистые носки, и не нашел ничего лучше, чем соединить ступни вместе и аккуратно бесформенной горкой уложить на них разноцветное тряпье. Мокрыми руками наш герой, борясь с прилипающей тканью трикотажных шорт, извлек из кармана телефон.
Будто не мог подождать? Сначала развесить нас, а потом уже… Валяемся тут, как непотребство какое! Можно подумать, что-нибудь срочное! – ворчали носки между собой, пока Алекс влажным пальцем пытался открыть сообщение.
Наконец ему это удалось.
«С днем рождения родной не забудь забрать Илюшку с баскета!» – написала жена без знаков препинания, поставив в конце три веселых смайлика. Поздравление через СМС означало, что жена с сыном ушли тихонечко, дабы не потревожить беспечный сон мужа и отца. Где ставить запятую и к какой части предложения отнести слово “родной” – оставалось загадкой. Смайлики намекали на способность Алекса забывать об обычных бытовых вещах, что случалось периодически ввиду его отсутствующего состояния. Илюшка – так звали сына. А вот часы недвусмысленно подсказывали, что предлагаемое действие должно случиться через десять минут.
Алекса прошибла молния, он чертыхнулся. “Почему СМС пришло только сейчас?” И, забыв о носках, терпеливо ожидающих своей участи, рванул в комнату одеваться. Да, не на такое продолжение дня надеялись носочные изделия, разлетаясь по комнате. Цветными хлопчатобумажными комочками они беспорядочно устлали пол гостиной к будущей радость Рыжика.
Как наш герой ни пришпоривал своего четырехколесного коня, как ни сигналил впереди плетущимся машинам, как ни рассылал по разным направлениям кидающихся под автомобиль пешеходов, к спортклубу он подъехал через двадцать две минуты.
Вследствие двенадцатиминутного опоздания Алекс увидел сына у входа в клуб, на лице мальчика явственно читалось: “Кто бы мог сомневаться…”.
Илюшка погрузился на заднее сидение, пробормотал «Все уже разошлись…» и, достав из сумки свой привычный батончик мюсли, принялся с хрустом уплетать его.
– Ну, прости, сынок… – начал Алекс.
– Пробки… – продолжил сын.
Алексу стало стыдно, и он не стал сочинять ничего в свое оправдание. Какой смысл так мелко лукавить, когда ты решился на такой грандиозный шаг – переписать последний акт, обрести свободу и встретить закат Солнца лицом к лицу. Ввиду последних событий и вводных, изменивших отношение Алекса к жизни, наш герой решил честно признаться: “Я потерял счет времени, сынок! Я его потерял…“.
Причем это признание целиком и всеобъемлюще характеризовало состояние героя. Ну, а в ответ он был награжден удивленным выражением глаз в зеркале заднего вида и вполне себе теплым прощением.
– Да ладно, пап… Бывает! С днем рождения тебя, кстати! Не хотели тебя будить!
– Спасибо!.. Я так и понял.
– А гости будут сегодня?
– Какие? Все в разъездах… – неопределенно ответил Алекс, сам не зная, кого имея ввиду.
– А вкусненькое?
– Придумаем что-нибудь…
– Здорово… – Илья вернулся к восстановлению энергии посредством поедания батончика мюсли.
Привычная дорога и светофоры обычно усыпляют мозговую деятельность и речевую способность. Но сегодня случилось то, что не давало Алексу задремать. Он неожиданно для себя, а особенно неожиданно для сына, спросил:
– Как тренировки?
– Пап, ты чего? – Илюшка едва не поперхнулся.
– Просто… интересно…
Мальчик прожевал очередную порцию энергетического батончика.
– Нормально тренировки, пап…
– И чем вы там сейчас занимаетесь? – не унимался Алекс.
– Ну, бегаем, прыгаем, финты отрабатываем… – ответил Илюшка и замолчал.
– А броски?
Илья серьезно посмотрел на отца. Таким он видел его впервые.
– И броски… Пап, ты это к чему?
– Я же говорю, просто интересуюсь. Ты год уже тренируешься. Тебе нравится?
– Очень! – сразу ответил Илья.
– А игры? Игры у вас бывают?
– Да! – мальчик начал подключаться к беседе.
– И как у тебя с результативностью?
– Ну… нормально… – отведя глаза в сторону, ответил Илья.
– В кольцо-то попадаешь? – пошутил Алекс.
Илюшка пожал плечами.
– Если мяч у меня оказывается… бывает.
Алекс споткнулся на этой фразе и на той интонации, с которой она была произнесена.
– Подожди… То есть как “если у меня оказывается”? Тебе что, пасы не дают?
Илья подозрительно умолк. Алекс насторожился.
– То есть, ты бегаешь по площадке и тебе не дают пасов?
– Ну и что… – пожал плечами Илья. – Мне нравится…
– Как это «что»? – возмутился Алекс. – Просто так бегать можно и вокруг дома.
Возмущение, захлестнувшее Алекса, было вполне объяснимо. В детстве он играл в ручной мяч. И так как был полным мальчиком, то чаще всего сидел на скамейке запасных. Играть ему очень хотелось, но плохо получалось. Чтобы научиться играть, нужно играть. А когда тебе пасы не дают, как ты научишься играть? Вот он и сидел… и переживал… очень. Сильно-пресильно. И с горькой завистью смотрел, как его друзья бегают по площадке и забивают голы. И грыз маленький пухленький Алекс нервно заусенцы на пальцах… до самой крови. Пока у тренера, Михаила Юрьевича Фишбейна, после очередной неудачи Алекса что-то там в тренерском мозгу не переключилось. Выгнать он мальчишку не мог, вот и созрела у него идея.
– Чего сидеть сиднем? А ну, дуй в ворота.
И Алекс дунул… И зажглась его звезда. Вратарская. И фиг кто ему мог забить. Потому что, несмотря на неспортивность, обладал Алекс природной гибкостью и хорошей реакцией. А еще азартом и бесстрашием, с которыми он бросался на мяч. И, как говорили друзья по команде: “Хавал его не лету!” Вот поэтому Алексу было даже очень понятно, какие переживания скрывает мальчишка на заднем сидении. И как горько это, когда тебе не дают, б…ть, пасов.
От этих стремительно пронесшихся воспоминаний у Алекса защипало глаза и запершило в горле. Он посмотрел в зеркало заднего вида и увидел там себя, сидящего на скамейке запасных, слизывающим капельку крови с откусанного заусенца. Илюшка смотрел в окно, но солоновато металлический вкус у себя во рту Алекс ощущал очень даже явственно. За пацана своего. Ему каждой клеточкой было больно за сына.