Сервас понял, что напряжение достигло апогея.
– Спокойно, – утихомирил аудиторию Шабрийяк, подняв руки. – Спокойно… На данный момент эта гипотеза ничем не подтверждена.
– Но ее нельзя и не принимать во внимание, – возразила Самира, положив на стол ботинки на высокой платформе и развалясь на стуле.
Раздраженно отмахнувшись от возражения, окружной комиссар посмотрел на часы.
– Уже поздно, а нам еще работать и работать. Нам осталось несколько часов, чтобы все прояснить, прежде чем сообщить семье о гибели Мусы. Разумеется, история с «ожившим мертвецом» в морге не должна выйти за пределы этих стен. Судебно-медицинская служба не выдаст информацию прессе? Судмедэксперту можно доверять? – спросил он, обращаясь к Сервасу.
– Могила. Абсолютно неболтлива, как ее клиенты.
Сервас увидел несколько улыбок под масками, но напряжение не спадало. Дурное предчувствие отбило у всех охоту шутить, как это обычно и бывало: все прекрасно понимали, что ближайшие часы, да и ближайшие дни, обещают быть беспокойными.
– Ладно, майор, предоставляю вам распределить задания. Завтра утром вы первым делом отправитесь к семье.
Он выдержал паузу и, прежде чем продолжить, обвел глазами стол, задержав взгляд на каждом из присутствующих:
– Проверяйте все дважды. Рапорты составляйте безупречно. Если нужно, работайте ночью. Потому что это дело, поверьте мне, наделает столько шума, что чертям в аду тошно станет. Да-да. На нас надвигается циклон.
«Не столько циклон, сколько грязевая буря», – подумал каждый.
Вторник
7
Они выехали на окружную дорогу в направлении Мирея, квартала на западе города. Через четверть часа они припарковались на площади перед огромным массивом жилых домов.
Небо было ясное и сияющее, а когда они вышли из машины, лица им пощипывал холодок. Они отправились на старом «Клио» Самиры. Номерные знаки машин, переданных в распоряжение комиссариата – а полицейский парк не меняли уже три года, – были хорошо известны хулиганам с арматуринами. И полиция уже давно не отваживалась появляться в этих местах без сопровождения ковбоев из антикриминальных бригад или местных спецотрядов.
Сервас поймал себя на мысли, что первыми жертвами в этой ситуации становились сами обитатели. У этих людей не было средств, чтобы уехать жить в другое место. Они возвращались с работы поздно, усталые, но должны были засвидетельствовать свою благонадежность у дилеров. Очень часто они вставали ни свет ни заря, чтобы убрать кабинеты тех же дилеров, которые жили в более приличных местах, занимались более пристойными делами и находили для членов этих группировок всевозможные оправдания, первое из которых, а именно то, что они выросли в этих кварталах, принималось безоговорочно.
Они быстро шли между деревьями, мимо газонов на площади: на крышах и в закоулках сидели мальчишки-наблюдатели, у которых был нюх на полицейских в штатском. Они поехали только вдвоем с Самирой: нечего привлекать к себе внимание. В вестибюль они вошли, как в пропасть провалились. На их счастье, было еще рано, и точки сбыта наркоты, эти фильтрационные заслоны у входа в каждый дом, еще не были выставлены.
Код набирать не понадобилось: стеклянная дверь была заблокирована в открытом виде. В вестибюле было пусто. Сервас нажал на кнопку лифта. Никакой реакции. Неоновые лампы мигали. Утреннее солнце прочерчивало светлые диагонали на стеклах, и Самира подумала, что если снаружи обсадить все деревьями и вырыть искусственное озеро, то может получиться очень симпатичное местечко. Ну хотя бы в определенные моменты дня… Сервас снова нажал на кнопку. Ничего. Они вошли на лестничную клетку. Внизу возле ступенек тянулся металлический барьер, вроде тех, что ставят блюстители порядка. Чуть позже он послужит дилерам, чтобы фильтровать входящих и не впускать нежелательных посетителей.
Поднимаясь по лестнице, Сервас прислушивался. Среди всех звуков и шумов, раздающихся на лестнице, трудно различить те, что могут быть опасны.
Когда они позвонили, за дверью раздались голоса и послышались шаги: кто-то шел открывать. Дверь распахнулась. На пороге стоял мужчина лет тридцати в толстовке, черных джинсах и спортивных сандалиях. Сервас его узнал. Он видел его фото в досье, которое успел пробежать глазами, прежде чем заснул в кабинете за столом, положив голову на сложенные руки. Шариф Сарр. Старший брат. Попечитель Мусы.
Взгляд у него был острый и смертоносный, как будто вместо черных зрачков сверкали два кинжала. Лицо с квадратной нижней челюстью обрамляла длинная, остриженная прямоугольником борода. Хлопчатый свитер топорщился на груди, плечах и руках от выпуклых, накачанных мускулов.
Сервас предъявил ему удостоверение. Шариф Сарр на него даже не взглянул, а просто пристально посмотрел Мартену в глаза. Его жесткое лицо было лишено всякого выражения. Сервас напрягся. Что-то пошло не так: Шариф явно знал, кто перед ним стоит, а самое главное – он ожидал их прихода.
Он молча придержал открытую дверь, и Сервас с Самирой вошли. Сквозь тонкую переборку из соседней квартиры доносились звуки телевизора. Пройдя по коридору, они оказались в гостиной. Там горько рыдала женщина лет пятидесяти, с искаженным мукой лицом. Посередине комнаты стоял мужчина примерно того же возраста, в костюме и при галстуке. По их позам и поведению Сервас понял, что они не супружеская пара. Впрочем, в досье он прочел, что Мусу Сарра воспитывала одна только мать.
Мужчина в костюме испытующе их разглядывал, зажав пальцами нос, словно спасаясь от дурного запаха. Вряд ли он был действительно расстроен, просто афишировал трагичность ситуации. Адвокат, решил Сервас. Почему он здесь? Чтобы удостовериться, что полиция хорошо работает?
– Мадам, примите мои соболезнования, – начал Мартен. – Могу я узнать, кто предупредил вас?
Справа, где-то за пределами видимости, раздался женский голос, резкий, как наждак, а потом типичный хриплый кашель курильщика.
– Я предупредила, майор.
8
Эстер Копельман. Пятьдесят три года. Репортер газеты «Ля Гаронн». С этой дамой они часто пересекались. Она обладала всеми качествами хорошего журналиста: боевитая, жесткая, ушлая, она никогда не довольствовалась информацией из вторых рук и регулярно устраивала разнос своим сотрудникам, которые коверкали имена, терзали синтаксис и путали сплетни с фактами.
Жадная до работы, независимая, она обладала и главными недостатками людей своей профессии, и если уж поддерживала версию о чьей-либо причастности к преступлению, то с радостью плевала и на все тайны следствия, и на презумпцию невиновности.
И внешность у нее была весьма своеобразная: рост метр пятьдесят два без каблуков, лицо широкое и плоское, вьющиеся волосы, видимо, выкрашенные в темно-коричневый цвет, по оттенку напоминавший сапожную ваксу, и сильно накрашенные губы и брови.
– Здравствуйте, Эстер, – сказал Сервас.
– Привет, Мартен.
– Кто вам сказал? – поинтересовался он.
– Вы что, всерьез думаете, что я отвечу на этот вопрос?
В отличие от троих остальных, она носила маску. Однако сейчас маска была спущена вниз, потому что она смаковала чашечку кофе, придерживая блюдечко. Сервас готов был побиться об заклад, что им с Самирой кофе никто не предложит.
– Что произошло с Мусой? – в упор спросил человек в костюме. – Верно ли, как сообщила нам мадам Копельман, что его… гнали по лесу какие-то люди, а потом сбила машина?
Застигнутый врасплох, Сервас прищурился и в нерешительности взглянул на плачущую мать.
– С кем имею честь? – спросил он.
– Мэтр Фонбель, – ответил адвокат, поправив галстук и смерив полицейского взглядом. – Я защищаю интересы семьи.
Сервас посмотрел на адвоката, потом перевел взгляд на мать. Ее заплаканные глаза на секунду остановились на Самире, и, похоже, зрелище ее смутило. Тогда Мартен сделал знак Самире, и она начала рассказывать. Она описала аварию и погоню в лесу, опустив при этом, что у Мусы на груди было выжжено слово ПРАВОСУДИЕ, что он очнулся на прозекторском столе и что на голове у него была маска в виде головы оленя.
Сервас наблюдал за реакцией мадам Сарр. Страдание ее было огромно, целый океан слез. Этот образ – ее сын, бегущий по лесу от преследователей, как дикий зверь, – останется с ней до конца ее дней. Для нее Муса будет вечно бежать по этому лесу. Таково уж человеческое горе. И такова уж самая трудная сторона ремесла сыщика: быть гонцом с дурными новостями и отнимать и радости, и надежды.
Самира тоже выразила соболезнования матери и брату погибшего и повернулась, чтобы посмотреть на него. Шариф сразу же смерил «легавую» презрительным взглядом, в котором сквозили и почти физическое отвращение, и принципиальная классовая ненависть. И не только потому, что она была полицейским арабского происхождения, а потому, что она была женщиной-полицейским с арабскими корнями. Что еще презреннее в глазах Сарра. Самира глаз не опустила, и Серваса поразила безмерная, жгучая ярость, которая вспыхнула в глазах старшего брата.
– У вас уже есть подозреваемый? – поинтересовался адвокат.
– Мы только что приступили к расследованию, мэтр.
– Это верно, что у него на груди было выжжено слово ПРАВОСУДИЕ? – спросил Шариф Сарр голосом, в котором звенело бешенство.
Сервас вздрогнул. Мать снова залилась слезами. Адвокат шагнул к ней, но Шариф быстро пересек комнату, оттолкнул адвоката и обнял мать. Не выпуская ее из объятий, он повернулся к остальным. Глаза его сверкали.
– Это точно кто-то из легавых, – выкрикнул он. – Всем известно, что полицейские расисты. По вашей милости мой младший брат чуть не угодил в тюрьму, хотя был невиновен!
– Это вы убили моего сына! – вдруг взвыла мать. – Вы убийцы, душегубы!
Сервас без слов застыл на месте, словно ему дали пощечину. Впрочем, этот гнев был ему понятен. Разве он сам не впадал в ярость, когда кто-нибудь из коллег поддерживал взгляд на полицию как на структуру расистского толка, и тем самым бесчестил всю профессию? Он повернулся к журналистке:
– Это вы вселили в их головы такую мысль?
Эстер Копельман молча, с непроницаемым видом его разглядывала. Тогда он обратился к матери.
– Я хотел бы с вами поговорить без присутствия этих людей, – сказал он ей и Шарифу, указав подбородком на адвоката и репортершу.
– Я остаюсь, и никаких разговоров, – отрезал адвокат.
Сервас подавил вздох. Мать Мусы Сарра обернулась к Эстер Копельман. Та нагнула голову и поставила свою чашку на стол в углу столовой.
– Мадам Сарр, позвольте снова выразить вам мои соболезнования. Я вам действительно искренне сочувствую. Шариф, позаботьтесь о матери.
И она направилась к двери, на ходу попрощавшись с Сервасом.
* * *
– Когда вы видели сына в последний раз? – спросил он.
Мать бросила на него опасливый, враждебный взгляд и замялась.
– В пятницу… или в четверг… пожалуй, в четверг.
Они сидели в гостиной на диване и двух креслах.
– А когда он вам в последний раз звонил?
– Я не помню… На прошлой неделе… Он редко мне звонил.
– А в эти выходные звонил?
Она промокнула глаза платком:
– Нет.
– То есть с четверга у вас о нем не было никаких известий?
Мать заерзала на диване и помотала головой.
– И это вас не обеспокоило?
– Муса был уже совершеннолетний, – вмешался Шариф, сидевший в кресле справа от Серваса. – Он не всегда ночевал дома, то исчезал, то появлялся. И в этом не было ничего особенного.
– А где он ночевал, если не ночевал дома? – тихо спросила Самира.
Шариф Сарр ответил, глядя только на Мартена:
– У друзей… У женщин… Я мало об этом знаю… Повторяю еще раз: Муса был достаточно взрослый, чтобы распоряжаться собой.
– И все же вы были его попечителем, – заметил Сервас.
Шариф вздохнул. В воздухе повисла осязаемая недомолвка.
– Меня назначил судья… Это все идиотское правосудие с их дебильными правилами. Спрашивается, где они только все это берут…
– И вы помните, когда говорили с ним в последний раз?
Шариф снова испепелил его взглядом:
– К чему все эти вопросы? Я уже вам сказал: ищите прежде всего среди вас… Это вы его убили, – повторил он. – Вы или кто-нибудь из ваших… А теперь вы делаете вид, что расследуете … Но я знаю, что это все для проформы, чтобы сказать потом: «Видите, мы же провели расследование». Я знаю, что дело быстро закроют…
– Ответьте на вопрос.
– В четверг вечером. Он мне позвонил и сказал, что ночевать не придет, а останется у друзей. Сейчас каникулы, и занятий у него не было.
– У него были враги?
Зрачки у Шарифа сузились.
– Да мать вашу, сколько раз вам повторять? Вы, легавые! – снова выхаркнул он. – Только дети ваших легавых шлюх могли такое сотворить!
Мартен проигнорировал оскорбление.
– А кроме нас?
– Как насчет семьи той девчонки, что обвиняла его в изнасиловании, что скажете? – предположил парень совершенно хладнокровно.
«Нашел дурака», – подумал Сервас.
– Когда можно будет получить тело? – спросила мать. – Его уже пора похоронить…
– Скоро, – уклончиво ответил он и встал.
– Мне надо осмотреть его комнату, если позволите. Туда кто-нибудь заходил после четверга?
– Я, – слабым голосом ответила мать, – чтобы поменять белье и прибрать.
* * *
Постеры на стенах изображали рэперов с мускулистыми торсами, обвешанных золотом, как античные полубоги, только в бейсболках с прямым козырьком. Рядом висели афиши концертов, реклама мощных, сверкающих автомобилей, а напротив – фото девиц в бикини.
Вот он, полный каталог желанного и недостижимого: фантастическая вселенная, искусственная реальность, предназначенная маскировать настоящую. Ту, что из бетона и обмана, пригородную зону, отодвинутую подальше от центра, где поселяли таких парней, как Муса, в надежде, что их бешенство не дохлестнет до благополучных кварталов. Но, сколько ни огораживайся окружными путями и кусками «ничейной земли», поток гнева все равно вырвется наружу. Когда вы, поколение за поколением, ощущаете себя элементом маргинальным, обесцененным изгоем, который во всем виноват, как тут не взрастить в себе ненависть и желание поквитаться?
Сервас и Самира надели синие акриловые перчатки и принялись поднимать подушку и матрас, заглядывать под кровать, открывать ящики небольшого письменного стола, рыться в платяном шкафу, осматривать этажерки.
– Вот, смотри, – сказала Самира, разглядывая постер «GTA V». – Мальчик чуть ли не с пеленок играет в сверхжестокие компьютерные игры, где надо убивать, бить и воровать, чтобы заработать очки. Он слушает тех рэперов, что выдают себя за гангстеров и хвастают поступками, которых не совершали. К тому же он знает, что у него нет будущего и что гораздо легче зарабатывать себе на жизнь бизнесом, чем любой нормальной работой… И я спрашиваю себя, какова вероятность, что он пойдет по плохой дорожке, и какова – что по хорошей?
«Отличный вопрос», – подумал Сервас.
– Обрати внимание, я тоже люблю рэп и компьютерные игры, – продолжала она, роясь в вещах. – Существует рэп со смыслом, его исполняют талантливые мальчики и девочки… И я не настолько глупа, чтобы думать, что игра в такие игры сделает из тебя психопата.
Она просмотрела ящик и показала Сервасу три ключа USB и внешний жесткий диск и опустила их в пакет для электронных вещдоков, который достала из кармана.
– Неважно. Все эти лжегангстеры, которые строят из себя важных персон, чтобы продать свою музыку, эти шуты, которые выворачивают детские мозги наизнанку, – вот кого надо сажать в тюрьму…
Голос ее дрожал от гнева.
– Внимание, соберись, – посоветовал ей Мартен.
– Ага… А игровую консоль тоже забираем?
Он запнулся, посмотрев на «PlayStation 4», лежавшую на столе.
– Да. В ней могут быть данные из интернета, каталоги или внешние контакты.
Самира сунула консоль в большой прямоугольный пакет и включила ноутбук, но он был запаролен. Она его выключила, закрыла и опустила в другой металлизированный серый пакет.
– Посмотри-ка, – сказала она.
Рукой в перчатке она подняла вверх книгу карманного издания. Коран. Открыла, перелистала. Книга пестрела пометками. На титульном листе было написано авторучкой: Шариф Сарр.
* * *
Сервас посмотрел на часы. 9:30. Потом быстро выглянул в окно. Пора было уходить.
– Я буду держать вас в курсе всех продвижений расследования, разумеется, в той мере, в какой это не помешает следственным действиям, – сказал он матери. – Вы можете прийти в комиссариат, когда захотите. Спросите меня, и я к вам сразу спущусь.
Он протянул ей свою визитку. Она еле слышно поблагодарила. Из угла за ними пристально наблюдал Шариф Сарр.