Крипо продвинулась не дальше прежнего – кроме одного пункта: жертвы были знакомы. Обе входили в «Вильгельм-клуб», светский салон, располагавшийся в отеле «Адлон». По собранным сведениям, этот «салон» был всего лишь курятником, где молодые жены промышленников-миллионеров и нацистских сановников собирались поговорить о тряпках и посплетничать. Кстати, этих женщин прозвали Адлонские Дамы.
Винер перелопатил весь огромный отель, опросил персонал, постоянных клиентов ресторана, а также тех постояльцев, кто проживал в означенные даты, причем он ни разу не проговорился про убийства. У него также не было права лезть с вопросами к другим дамам – слишком рискованно. Как и в прошлый раз, ему удалось лишь восстановить последний день Маргарет Поль. Ничего интересного.
Отчеты Винера становились все более расплывчатыми, сводясь к умозрительным рассуждениям о психологическом профиле преступника. Например, он предполагал, что убийца каннибал или же нападает на своих жертв, переодевшись. Сплошная хрень.
Коричневый дом отреагировал.
Следовало передать дело тем, кто ежедневно контролировал улицы Берлина и души жителей: гестапо. 26 августа дело было официально поручено гауптштурмфюреру Францу Бивену, тридцати пяти лет. Он представления не имел, почему выбрали именно его. У него был блестящий послужной список (с нацистской точки зрения), но он ничего не понимал в криминальных расследованиях. Гестапо было политической полицией: оно арестовывало жертв, а не виновных.
Его единственным козырем была осведомительская сеть Geheime Staatspolizei. Начиная с 1933 года Германия представляла собой не страну, а паутину. Она была разбита на Gaue (административные округа). Каждый Gaue в свою очередь подразделялся на Kreise (круги). Каждый Kreise на Ortsgruppen (местные группы). Каждая Ortsgruppen на Zellen (ячейки). Каждая Zellen на Blocks (блоки).
Краеугольным камнем сети был Blockleiter – блокляйтер. Он отвечал за шестьдесят домашних хозяйств и ежедневно шпионил за всем, что происходит. Функционер низшего звена, чьи донесения были самыми ценными.
Как в этой хитросплетенной сети надзора могли произойти два убийства? Как убийца мог проскользнуть сквозь столь частый невод? Не говоря уж о том, что весь Берлин прослушивался, все публикации в прессе ежедневно отфильтровывались, а на каждого работника в доме 8 по Принц-Альбрехтштрассе имелось досье. За последнюю неделю Бивен перерыл всю свою картотеку, вытряс душу из всех осведомителей и стукачей, поставил на ноги всех своих блокляйтеров – и совершенно безрезультатно.
Этот убийца был человеком-невидимкой.
Бивена ждал еще один сюрприз: когда он решил переговорить с Максом Винером, то обнаружил, что гауптман исчез. Уволен? Сослан? Убит? Никакой возможности узнать, но это было недобрым знаком.
Бивен впрягся всерьез. Он заново опросил мужей жертв, промышленника Вернера Бонштенгеля и группенфюрера СС Германа Поля. Ничего особенного это не дало, кроме одной детали: генерал поведал, что его супруга боялась Мраморного человека. Что еще за вздор?
Зарывшись поглубже, Бивен накопал еще одну информацию: Маргарет Поль, которая вечно недомогала, в конце концов призналась мужу, что консультировалась у психиатра. Франц без труда отыскал Симона Крауса и оказался нос к носу с этим мелким засранцем.
Хотя Бивен и сам был преступником, тут он впал в полную растерянность и не мог нащупать ориентиры. Он имел дело с убийцей-психопатом, который нападал на этих женщин и, очевидно, наслаждался тем, что кромсал их. Ничего общего с самим Бивеном: тот скорее был убийцей прагматичным, профессиональным, без всякого умопомешательства или душевных порывов…
Он поднял глаза и заметил, что они давно уже выехали за город. День клонился к закату, и поля вокруг заливал оранжевый, слегка тошнотворный свет.
– Остановись здесь, – велел Бивен.
Прежде чем прибыть в Брангбо, гауптштурмфюрер всегда совершал один и тот же ритуал.
10
Стоя посреди картофельного поля, Франц Бивен начал раздеваться. Он расстегнул ремень и снял китель. Потом стянул сапоги и избавился от брюк. Тщательно сложил одежду, прежде чем убрать ее в багажник «мерседеса». Освобождаясь от одежды со всеми погонами, нашивками и свастиками, он будто возвращался вспять во времени, снова становясь тем, кем был когда-то.
Движущей силой Франца Бивена всегда было единственное топливо: ненависть. Только благодаря этой внутренней ярости, этому желанию прикончить всех и вся он сумел подняться по служебной лестнице и стать тем, кем являлся сегодня.
Но не будем торопиться. Сначала даты и место. Родился в 1904 году, в маленьком городке под названием Цоссен, в сорока километрах к югу от Берлина. В семье полунищих крестьян. Унылая ферма, почти разоренная прокатившимися над ней политическими катаклизмами, и, однако, в глубине курятника всегда можно было найти кое-что для пропитания.
Первые свои десять лет он был обычным мальцом с фермы, пещерным ребенком из тех, что делают домашние задания под коровье мычание, сидя на перевернутом цинковом ведре среди навоза.
Успеваемость средняя, зато страсть к приключенческим романам. 1914 год. Начало Большой войны. Отца мобилизовали, Францу с матерью пришлось самим заниматься фермой. Сначала его затянуло в беспросветную рутину пахоты и непонимания, когда сам он стоил не больше, чем ломовая скотина, на которую он орал целыми днями.
1917 год. Отец пережил газовую атаку. Поездка в военный госпиталь в Эссенхайм, недалеко от Майнца. Франц возвращается оттуда потрясенный, оглушенный горем, вне себя от ненависти. На ферме ничего не изменилось, кроме его уверенности: придет день, когда он отомстит за отца.
В то время у Франца было единственное развлечение. В десяти километрах от фермы, рядом с Цоссеном, располагался лагерь военнопленных, который прозвали «лагерем полумесяца», потому что там было много арабов, негров и турок. Когда у него находилось немного времени, Франц брал велосипед и отправлялся туда – просто посмотреть, как враг медленно подыхает. Не единожды он пробирался под колючей проволокой и пытался поджечь палатки пленных. Безуспешно.
1919 год. Возвращение к нормальной жизни, или почти. Отец по-прежнему в госпитале, ферма заложена (чтобы оплатить уход за отцом), в хозяйство наняли батрака. Mutter теперь хочет, чтобы Франц получил Abitur, и отсылает сына в интернат при потсдамском лицее. Новые горизонты.
Прежде всего, спорт.
Работа на ферме выковала тело. До сих пор это было лишь знаком его рабства. Теперь же мускулы становятся символом силы, победы.
Соответственно, Франц меняет и свой внешний вид. Он, чья шевелюра всегда походила на спутанные землистые корни, сейчас решительно становится на сторону дисциплины. Волосы гладко зачесаны назад, затылок выбрит.
Франц тренируется. Он думает о Большой войне. Он думает об отравленном отце. Разрабатывает каждый мускул, каждую клеточку своего тела, чтобы стать боевой машиной. Настоящим орудием мести.
Он слышит разговоры об арийцах, о расе господ. Ему это нравится. Высший народ. Мистическое происхождение. Селянин или нет, он понимает, что принадлежит к Volk.
1923 год. Получив, против всяких ожиданий, свой Abitur, он возвращается к себе. Дела Германии идут все хуже. Французы, не довольствуясь тем, что унизили и выжали немцев, вернулись оккупировать рейх, конфискуя промышленные центры и воруя уголь.
По всей стране голод и холод. Ферма Бивенов загибается под гнетом долгов. Мать и работник надрываются почем зря. Но опять-таки у них, по крайней мере, есть еда. И дрова, чтобы согреться.
Вскоре оголодавшие берлинцы собираются в шайки и начинают совершать набеги на деревни. Франц встречает их выстрелами из ружья. Убивает многих. Эти столкновения научили его одному: он рожден для стрельбища. Для битвы. Для войны. Ему девятнадцать лет. Пора переходить к действию.
Он записывается в НСДАП под номером 24336, оставляет ферму и идет в СА, штурмовые отряды. Вспомогательная полиция, которая колотит всех, кто попадется под руку, во имя неких идей, столь примитивных, что вызвали бы хохот на школьном дворе. Не важно. Он слышит зов судьбы. Мундир, дисциплина, приказы – все это тоже ему нравится. К тому же это вгоняет его ярость в рамки.
Он открывает для себя Берлин, круша все на своем пути. Штурмовики накатывают волной, и он во главе. Франц бьет морды не ради удовольствия: он тренируется, готовясь к войне. Он знает, он чувствует, что однажды получит шанс сражаться против врага.
Мать уговаривает остаться на ферме, помочь ей, защитить их достояние. Пытаясь его урезонить, она открывает правду о том, как отец отравился газами. Французы тут ни при чем: это ветер в тот день переменил направление и направил на немцев их собственный газ. «Если хочешь отомстить, – кричит она, – мсти ветру!»
Услышав это, Франц плюет на Библию матери, забирает свои вещи и исчезает. Поначалу в Берлине ему приходится туго. Штурмовики – сборище скотов, ни к чему не пригодных, но, как ни парадоксально, годных на что угодно. Не солдаты, не полицейские, не хоть кто-то. Ополчение из алкашей, слуги порядка, которые больше нападают, чем защищают. А он особо не пьет, не смеется над шуточками коллег, не получает никакого удовольствия от мордобоя. Как ни крути, странный парень.
Франц недолго остается в СА. В ноябре их глава Гитлер организует государственный переворот – неудачный, за несколько часов все летит в тартарары. Гитлер арестован, штурмовики распущены, Франц оказывается там, откуда начинал. Он без предупреждения возвращается на ферму и застает мать в объятиях работника. Хватает ружье и пристреливает любовничка, а потом скармливает его свиньям. С Mutter они приходят к соглашению: если начнется расследование, она расскажет, что работник вернулся в родные места, и все же Франц не может оставаться на ферме.
Некоторое время он живет в лесу, как зверь. Потом уезжает обратно в Берлин и попадает в Unterwelt. Кем он только не был – вышибалой, охранником, вором, даже убийцей; кем угодно, лишь бы за это платили.
1926 год. Францу двадцать два года. По-прежнему крепкий, с теми же прилизанными волосами, вот только его фантазии на тему чистой тевтонской расы приказали долго жить. Среди уголовников он заработал серьезную репутацию. Жестокий, опасный, неуправляемый. Ему не очень доверяют: он не гангстер, но и не нацист. Так кто же он?
Стиснув зубы, он держит себя в руках. Регулярно навещает отца, гниющего в психлечебнице, – его мозги сгорели вместе с легкими. Бывает у матери, которая наняла нового работника.
Год спустя она умирает. Франц притаскивает на похороны отца, который и на церемонии постоянно слышит свист газа и гул французских самолетов. Затем он начинает танцевать у вырытой могилы, потому что немцы выиграли войну. Когда он решает помочиться на гроб, Франц вырубает его и возвращает в психушку.
Ни семьи, ни опоры, денег едва хватает, чтобы пожрать, и ни малейших перспектив. Тут он узнает, что Гитлера выпустили из каталажки, а штурмовики получили право переформироваться. Он возвращается к ним. Начальство отмечает его за ум, боевые качества и преданность делу – Франц отдается СА душой и телом, ему больше ничего не остается. К тому же у него идеальная биография: сам от сохи, отец – герой войны. Его посылают в Вену пройти подготовку по методам партийной пропаганды и организации войск. Он схватывает все на лету.
Весной двадцать восьмого штурмовики снова получают разрешение носить форму. Эта деталь меняет жизнь Франца. Он марширует, ходит в ногу, командует собственным подразделением – образец для всех. На самом деле он ни на секунду не верит, что подобное сборище придурков способно добиться политического влияния. Власть захватывают через избирательные урны, а не дубинкой или винтовками.
Личность Гитлера вызывает у него недоумение. Этот рыгающий псих, рассказывающий невесть что, со своим дергающимся кадыком и ужимками оперной дивы вроде бы не может вызвать ничего, кроме смеха. Но при этом он заводит толпу. Франц может в этом поклясться: он сам обеспечивает порядок на митингах.
Бивену поручают отдельную миссию: перед поджогом Рейхстага он должен вынести оттуда одно кресло – любимое кресло Германа Геринга. Он все исполняет, но до этого фотографирует мебель in situ в языках пламени. На следующий день он лично доставляет кресло по частному адресу Геринга и тайком делает новую фотографию. Он даже помещает в кадр свежий выпуск газеты «Völkischer Beobachter» с заголовком о пожаре. Достаточно положить рядом два снимка, чтобы все понять.
Он, не колеблясь, приходит к Эрнсту Рёму, главе СА, и показывает обе фотографии, предупредив, что если с ним что-либо случится, то снимки будут отосланы в газеты. «Вся пресса в наших руках», – отвечает Рём. «Я говорю об иностранных газетах». Продолжения истории не последовало. Его даже продвигают по службе.
Но его инстинкт уже подсказывает нечто иное: назначенному канцлером Гитлеру штурмовики больше не нужны. Более того, эта армия скотов, которую становится все труднее держать под контролем, ему мешает. И главным образом ее руководитель Рём – тот слишком много болтает и плюс ко всему еще и педик до мозга костей.
Бивен уходит из СА и поступает в распоряжение полиции. Геринг заменяет дубинки полицейских пистолетами. «Лучше убить невиновного, чем упустить виновного», – предупреждает он. Бивен в полиции как дома.
Годом позже наступает Ночь длинных ножей, с руководством СА покончено. Бивена снова не подвело чутье. Он делает успехи в полиции – бывший убийца из СА, бывший уголовник, он решительно обладает всеми нужными качествами, но предчувствует новый тупик.
Власть принадлежит не полиции. Она принадлежит СС.
Он подает прошение. Безукоризненное личное дело. Вскоре его принимают в Schutzstaffel, в гестапо. Он быстро поднимается по служебной лестнице – благодаря своим достоинствам, но не только. Бивен по натуре вожак. Он умело управляет своими людьми, не боится сам поработать «в поле» и не имеет ничего общего с чиновниками, из которых в основном и состоят ряды гестапо. В серьезных случаях на него можно положиться.
Вот почему ему и поручили это сраное дело.
Всем было известно, что Бивен хочет попасть в войска СС или же в вермахт. Во всяком случае, пойти на фронт, как только начнется война. Франц солдат и желает сражаться.
Чтобы подогреть энтузиазм подчиненного, его начальник, обергруппенфюрер Отто Пернинкен заявил:
– Разберитесь с этим расследованием, и я поддержу ваш перевод.
Бивен кивнул, щелкнул каблуками и вскинул руку, рявкнув: «Хайль Гитлер!» Но ему было сильно не по себе. Теперь его судьба зависела от психопата-убийцы, который кромсает в парках ни в чем не повинных женщин. Твою ж мать, но Францу-то какое до него дело?
Через несколько дней Германия захватит Польшу, что повлечет за собой начало Второй мировой войны, а он застрял в Берлине и вынужден разыскивать маньяка, который и убил-то всего двоих. Смехотворная цифра. В нацистском Берлине любой убийца, достойный такого именования, имел на своем счету десятки смертей…
– Герр гауптштурмфюрер…
Бивен встряхнулся, отбрасывая ненужные мысли. День клонился к закату, и все вокруг заливал алый, как море крови, свет. До него дошло, что он уже переоделся.
Франц убрал форму в багажник и снова уселся на заднее сиденье машины. Теперь на нем были серые брюки со стрелками, рубашка с коротким рукавом и полотняная куртка. Это все, что он смог найти в кладовке гестапо, где хранилась одежда расстрелянных или приведенных на допрос.
На сей раз ни на куртке, ни на рубашке не было никаких следов крови или дырок от пуль. Он был вполне готов к встрече с отцом.
11
Всякий раз, приближаясь к психиатрической больнице в Брангбо, он испытывал одно и то же физическое ощущение. Нечто вроде обонятельной галлюцинации: горчичный газ, иприт.
Он чувствовал запах смерти, проникающий сквозь резину противогаза и кожу сапог, просачивающийся под гимнастерки и шинели; газ растекался по траншеям 1914–1918 годов и убивал его отца.
На протяжении всех лет войны отсутствие Vater было как затишье перед бурей. Франц постоянно вкалывал бок о бок с матерью. Он ничего не видел, ничего не слышал, ни с кем не разговаривал. Он ждал отца, вот и все. Даже дурные новости, доходившие до деревни (траншеи, газы, убитые), не проникали в его сознание. В его глазах «папа» был Риенци, Лоэнгрином, Парсифалем. Он был непобедим. Он смеялся над пулями и снарядами. Он был выше жестокости окопов.