Страх развалил сознание надвое. Одна половина требовала бежать в комнату, вторая – замереть и ждать. В надежде, что всё вот-вот пройдёт, и кошка появится на кухне, целая и невредимая.
Пальцы всё-таки сжали рукоять трости. Раиса Ильинична схватила со стола волнистый хлеборезный нож с деревянной ручкой, и заспешила на мучительный крик питомицы. Насколько бы ужасным ни представлялось то, что ждало в комнате, остаться на кухне и не увидеть это, почему-то было ещё страшнее. Да и бросить Палитру в непонятной неприятности она не могла…
– А ну, брысь…
Неуверенный приказ Раисы Ильиничны не перебил истошный кошачий ор. Это было сказано, скорее, для самой себя, чтобы приободриться и вспомнить, кто тут хозяйка.
Чуть-чуть помогло. Женщина сделала ещё шаг, после которого должен был показаться дверной проём, прибавила ещё увереннее:
– А я с ножом! Вот как сейчас…
И – осеклась. Хрипло охнула, боком привалилась к дверному косяку, чувствуя, как бесследно испаряются скудные крохи храбрости, и у липкого обжигающего страха почти не остаётся преград.
Окна не было. И всё пространство от пола до потолка теперь выглядело гигантским, рыхлым, синюшно-багровым куском кожи, под которой просматривался густой чёрный узор вен.
В центре куска торчало что-то, больше всего похожее на глаз. Желтоватый, огромный – с крышку канализационного люка, выпуклый, без радужки, но с двумя тёмно-серыми зрачками, напоминающими репей размером с кулак взрослого мужчины.
«Глаз» делила пополам горизонтальная черта. С мизинец шириной, частые «ворсинки» в обе стороны, ярко-алая, словно сосуд лопнул. Разделённые ею зрачки суетливо ползали влево-вправо, то сходясь, то разбегаясь, но не пересекая «границу».
Кожа вокруг «глаза» выглядела сухой, обильно потрескавшейся, веки отсутствовали напрочь. А вот «ресницы» были: полторы-две дюжины, толщиной со спичечную головку, алые, как разделяющая глаз черта. Они росли только снизу, длинным неровным рядком, и пять из них – крепко удерживающие Палитру в воздухе – были длиной с трость. Четыре «ресницы» оплели лапы, а пятая как раз обивалась вокруг кошачьей шеи, глуша крик.
«Ресницы» коротко, гибко качнулись, и распятая Палитра повисла брюхом вниз, в полутора метрах от пола. Ещё две, до этого момента казавшиеся не длиннее карандаша, резво скользнули-потянулись вперёд, к беззащитному кошачьему брюху.
Раиса Ильинична видела жуткий, предсмертный оскал питомицы, но не могла сделать и шага. «Ресницы» зависли совсем рядом с животом Палитры. Подрагивающие кончики были нацелены вверх.
Удар, удар! Удар, ещё…
«Ресницы» попеременно, быстро протыкали кошачье брюхо, в их проворстве и слаженности было что-то от швейной машинки. Спустя несколько секунд Палитра стала напоминать пёструю тучку, из которой сочится красный дождь.
Женщина машинально проследила полёт капель и вздрогнула. На ковре, под кровавой капелью, местами переходящей в струйки, самозабвенно копошились сразу два «колобка». Отталкивая друг друга, стараясь поймать шевелящимися складками как можно больше летящей сверху жидкости. «Глаз» не просто убивал кошку – он кормил их.
– Ах-х-хрр… – вместо крика из горла Раисы Ильиничны натужно выкарабкался хрип.
Ноги перестали слушаться, и женщина тяжело сползла по косяку, опустилась на колени. Беспамятство не пришло, Раиса Ильинична неотрывно, оцепенело смотрела на творящийся в комнате кошмар. Не в силах отвести взгляда, хотя бы зажмуриться…
Она подсознательно ждала, что «ресницы» будут дырявить брюхо до тех пор, пока не выпадут внутренности.
Но ошиблась.
Довольно скоро они замерли и сразу же стали укорачиваться. Те, что держали Палитру, тоже пришли в движение.
«Ресницы» натянули кошку струной, медленно повернули лапы в разные стороны. Скручивая тушку, отжимая как мочалку, тряпку… Раздался отчётливый хруст.
Оборот, ещё немного…
Зрачки внезапно начали отдаляться друг от друга. «Глаз» раскрывался – ровно пополам, по алой черте. Огромная пасть была абсолютно беззубой, но в буром провале глотки всё ходило ходуном, перекручивалось, напоминая мясорубку.
Раиса Ильинична подняла нож. Хотя полное впечатление – её никто не замечал, внимание монстров было поглощено другой жертвой…
«Глаз» раскрылся градусов на девяносто, «ресницы» согнули мёртвую Палитру калачиком и сноровисто затолкали в глотку.
«Челюсти» начали медленно смыкаться. В комнату выплеснулся новый звук – тошнотворное чавканье, приправленное новой порцией хруста. Кончик кошачьего хвоста, торчащий из пасти, дёрнулся и втянулся внутрь, исчез окончательно…
«Глаз» принял прежний вид. Зрачки на несколько секунд замерли, а потом одновременно съехали вбок – в направлении Раисы Ильиничны.
– Сгинь, мерзость! – заверещала женщина, суматошно полосуя воздух ножом, после первых слов в горло словно сыпанули толчёного стекла. – Не подходи-и-и… Не подходи, гадина…
Монстр отреагировал лишь несильным расширением зрачков. Зато подстёгнутые истерикой «колобки» слаженно посеменили в сторону дверного проёма.
Раиса Ильинична бестолково швырнула в них нож, схватила трость обеими руками.
– Брысь, на, на… Брысь, на, брысь…
Раиса Ильинична хрипела это как заведённая, не обращая внимания на саднящее горло, суматошно лупя тростью по полу. Даже не пытаясь прибить тварей, скорее – не подпуская их к себе.
– На, на, брысь…
«Колобки» почему-то не пробовали разделиться и зайти с разных сторон. Отскакивали от палки и снова лезли вперёд. Отскакивали, лезли…
Решимости тварей хватило где-то на полминуты. После очередной неудачи они одновременно побежали в сторону «глаза».
– Брысь… – Раиса Ильинична стукнула тростью ещё раз.
Замерла, держа её наготове, напряжённо следя за «глазом».
«Ресницы» дрогнули и неспешно зазмеились в сторону Раисы Ильиничны, кончики притягивались друг к другу. Она хотела отстраниться, отползти в коридор, но ноги сковала необоримая, чугунная тяжесть. «Ресницы» начали поворачиваться по часовой стрелке, свиваясь в слегка разлохмаченный на конце жгут.
Раиса Ильинична с ужасом смотрела, как тает разделяющее их расстояние, как лениво шевелятся кончики «ресниц». «Жгут» плавно проплыл по воздуху метр, полтора, почти два…
И остановился, сантиметров двадцать не достав до резинового наконечника трости. Вытянулся в идеально прямую линию, даже похожий на хризантему конец выпрямился и еле заметно подрагивал, застыв в воздухе.
Женщине понадобилось не меньше полуминуты, чтобы осознать – «жгут» не может добраться до неё. Это было видно по сильному напряжению твари: уродливо взбугрившимся под кожей венам, изрядно потемневшим зрачкам и заметно вылезшему из орбиты глазу. «Ресницам» просто-напросто не хватило длины…
– Брысь… – прошептала Раиса Ильинична, на всякий случай – махнув тростью. – Пошёл…
«Жгут» оказался настырней «колобков». Прошло минуты две, прежде чем он потянулся обратно, расплетаясь на ходу. Раиса Ильинична не отпустила своё оружие даже тогда, когда «ресницы» приняли прежний вид и сквозь медленно тающих в воздухе тварей начали проступать знакомые очертания стеклопакета и батареи.
В голове забарахталась расплывчатая, не дающая ухватить себя мысль. Но женщина чувствовала – она заключает в себе что-то важное, напрямую связанное с уходящим кошмаром. Её надо было вытащить на свет как можно быстрее, прямо сейчас…
Вытащила.
«Почему „глаз“ очутился именно в её квартире?»
Нет, помимо этого вопроса имелись ещё: что это за тварь, каким образом она растаяла в воздухе, откуда опять взялись «колобки», при закрытой-то форточке… Но «почему» – было важнее.
Худо-бедно внятный и логичный, несмотря на отменную бредовость происходящего, ответ был только один.
«Глаз» появился здесь из-за «колобка». В этом было что-то от повадок мелкой шпаны, сбегавшей за более сильным приятелем, чтобы поквитаться с обидчиком.
С Палитрой.
А значит…
Монстр почти исчез, и Раиса Ильинична отчаянно застонала, пытаясь встать на ноги. Надо было звать на помощь, а ещё лучше – уходить из квартиры. Потому что сюда в любой момент могла нагрянуть ещё какая-нибудь тварь, которая способна доделать то, что не вышло у «глаза»: справиться с ней, Раисой Ильиничной…
«Да за какие грехи мне всё это?!».
Женщина смутно чувствовала, что знает ответ. Что-то, когда-то и где-то прочитанное расставляло всё на свои места, но пока она не могла вспомнить…
– Помогите…
Крик, больше похожий на громкий шёпот, умер в стенах квартиры, как и все предыдущие. Двойная, запертая на все замки дверь, стеклопакеты и больное горло сделали своё дело.
Раиса Ильинична с трудом оттолкнулась рукой от косяка, встала на четвереньки. Выбор был невелик – или ползти к двери, или – к лежащему на подоконнике мобильному, чтобы вызвать хоть бы ту же «скорую». «Плохо с сердцем, приезжайте скорее». А дальше… дальше видно будет. Ей упорно казалось, что главное сейчас – не оставаться одной.
Она выбрала телефон и даже успела преодолеть половину пути.
А потом комната начала меняться.
Ламинат под ладонями стал податливым, влажным. Его сплошь покрыл налёт – буро-красный, похожий на цветущую плесень. Он проворно полз дальше, забираясь на стены, мебель… Ладони утонули в нём почти до запястья, «плесень» жадно липла к коже, как будто собираясь проникнуть под неё.
Следом пришёл запах: смесь гниющего мяса и чего-то резкого, вроде нашатыря. Пока ещё слабый, терпимый, но Раиса Ильинична мгновенно закашлялась. Подобные «ароматы» она переносила плохо, а если он вдруг начнёт усиливаться…
Налёт добрался до окна, и в комнате начало темнеть. Раиса Ильинична хотела развернуться и ползти к двери, но «плесень» не дала даже оторвать руку от пола, словно склеившись с кожей.
С потолка донёсся звук: как будто кто-то огромный сглотнул слюну, неторопливо, предвкушающе.
Женщина не стала поворачивать голову, пытаясь увидеть, что там происходит. Она судорожно дёргала правой рукой, безуспешно пытаясь высвободить ладонь.
«Плесень» затянула последний кусочек стеклопакета, и комнату сожрала темнота. Света не осталось даже в дверном проёме: значит, на кухне было то же самое.
Спустя несколько секунд Раиса Ильинична почувствовала быстрое прикосновение к спине. Робкое, изучающее. За ним – второе, третье…
Четвёртое пришлось на воротник халата, краешком попало на шею. Что-то шершавое, стылое, крохотное как младенческая ладошка, помедлило, целиком переползло на кожу, тронуло волосы, скользнуло на ухо, щёку…
Кашель душил, не давая закричать. Раиса Ильинична в ужасе тряхнула головой, пытаясь избавиться от шарящей по лицу конечности, и та проворно отпрянула.
Передышка была крохотной, а потом спина ощутила сразу несколько «ладошек». От прежней робости не осталось и следа, они действовали быстро, жёстко, бесцеремонно.
Две рванули ворот ситцевого халата, ещё две нырнули в короткие рукава. Остальные вцепились кто куда, яростно разрывая одежду. Раиса Ильинична чувствовала себя конфетой, спешно избавляемой от фантика изголодавшимся по сладостям карапузом.
«Ладошки» управились быстро, потом содрали нижнее бельё. Что-то гибкое оплело лодыжки и рывком вздёрнуло женщину вверх ногами. «Плесень» отпустила Раису Ильиничну легко, как будто ждала этого момента…
Колени словно стиснул толстый, влажный, тёплый, живой обруч. Помедлил и с отвратительным сосущим звуком втянул в себя Раису Ильиничну до середины бёдер. Полное впечатление – её заглатывали живьём, как питон кролика.
Она отчаянно колыхнулась всем телом, надеясь, что «обруч» не удержит, выпустит…
Бёдра сдавило так, что Раиса Ильинична всё-таки сумела закричать. Ещё секунда, и скрытая тьмой тварь заглотила её до поясницы. Глотка была плотной и слизистой, кожу понемногу начинало жечь, как от кислоты, боль росла.
Спустя полминуты на свободе осталась лишь голова. Рассудок Раисы Ильиничны не выдержал и соскользнул в трясину безумия, ища в нём укрытия от того, что будет впереди. Но за миг до этого память внезапно подсказала ответ на последний вопрос…
«…тот, кто часто, жадно и подолгу смотрит в чужие судьбы, в неизвестность, желая увидеть там что-нибудь, способное оживить и раскрасить его собственное бытие, может увидеть скрытое от человеческих глаз. Что-нибудь, обитающее в соседних слоях мироздания. Но никому не дано узнать, что оно принесёт увидевшему. Радость, испуг, удовольствие, страдание или гибель…».
Тварь сглотнула последний раз.
Крысы в гаражеСтанислав Романов
Крысы продолжали бесчинствовать, их было слышно так отчетливо, что я, в конце концов, уловил, в каком направлении они перемещались. Эти существа в неисчислимых, по всей видимости, количествах совершали чудовищную миграцию с непостижимой высоты вниз, на какую-то достижимую или недостижимую глубину.
Г. Ф. Лавкрафт
Тридцать первого октября, вечером, накануне дня своего рождения, Алексей Перовский пришёл в гараж. Завёл двигатель чёрного «шевроле-тахо», но из гаража так и не выехал. Потому что никуда ехать и не собирался. Просто сидел за рулём, слепо таращился в обшитую вагонкой стену, время от времени прикладывался к горлышку «Столичной». Пил, как воду, не закусывая.
В салоне машины гремел блэк-металл, динамики рвались от сатанинского рыка вокалиста. Но даже инфернальные песнопения «Slaughtercult» не могли заглушить тонкий омерзительный писк и слабый, пробирающий до дрожи, шорох, несмолкаемое шуршание острых коготочков, скребущихся где-то там, внутри черепа…
На следующий день Алексею должно было исполниться сорок; дома его никто не ждал. Только призраки.
Призраки и кошмары.
О смерти брата я узнал от Эдика Розина, его друга детства и армейского товарища. Он где-то раздобыл мой номер, позвонил мне, рассказал, что Алексей отравился выхлопными газами в гараже. Без подробностей, разумеется, он и сам их не знал. Это я самостоятельно домыслил, уже потом, много позже. Я всегда отличался богатым воображением, не то, что конкретные парни Алексей с Эдиком.
На похороны я не поехал, тогда мне было просто не до этого: как раз в те дни у меня разразился свой собственный персональный кризис. Одна из моих студенток стала жертвой маньяка, а её подруга, наверное от сильного расстройства (других причин я не вижу), бездоказательно обвинила меня в домогательствах. Эти облыжные обвинения немедленно подхватили мои недоброжелатели, которых я имел немало, и раздули скандал, уничтоживший мою репутацию.
В тот момент я ещё пытался противостоять нападкам и никуда отлучиться не мог. Да и не хотел, если честно: мы с Алексеем не поддерживали особенно тёплых отношений. Мы были сводные братья, то есть, братья как бы только наполовину.
Полгода спустя я не без удивления узнал, что брат завещал мне свою квартиру в Зареченске и прочую собственность. Мать Алексея эмигрировала в Канаду ещё в конце девяностых, отец умер несколько лет назад. Других близких родственников, кто бы мог оспорить мои права наследования, не нашлось. И я вернулся в Зареченск, в надежде избавиться от непреходящего чувства тревоги, что угнетало меня последние месяцы. Может быть, мне удалось бы заново собрать свою жизнь из тех жалких обломков, что у меня оставались. Я подумал, что судьба сжалилась надо мной и подарила ещё один шанс. Я ошибся, жестоко…
Впрочем, стоит вести историю по порядку, как полагается – с предков. Это значит, надо начинать с отца, потому что матери у нас с Алексеем были разные. В общем-то, не такая уж редкая жизненная коллизия: люди порой разводятся, женятся по новой… Моя мать в конце концов тоже развелась с отцом. В третий раз он так и не женился.
Отец зарабатывал тем, что копал могилы на кладбище. Не знаю, как правильно называется эта профессия. Могильщик? Нет, не представляю такую запись в советской трудовой книжке. Наверное, просто землекоп. А ведь прежде он работал в милиции. Как и дед.
Но в год смерти Андропова дед, который к тому времени уже был на пенсии, погиб во время пожара на даче. Говорили, что он сильно пил. Говорили, что это был несчастный случай. Отец же был уверен, что дачу подожгли. Бабушка рассказала, будто незадолго до пожара к деду наведывались какие-то незнакомые, странные люди – то ли татары, то ли цыгане… Не пойми кто, короче.
Однако бабушка к тому времени уже часто заговаривалась, а иногда видела чужих людей прямо на собственной кухне, так что никто, кроме отца, не стал вникать в её россказни. Расследования толком не было. Отец сперва тоже запил, потом вдруг уволился из милиции, пошёл работать на кладбище. Лёгкостью нрава он никогда не славился…