— Не бойся, это друзья! — внезапно сказал Николай, но никак не мог припомнить, откуда он знает этих двоих.
— Я беспокоюсь не о них! — твердо ответила его жена и указала совсем в другую сторону.
Никель оглянулся.
С противоположной стороны к тому месту, где они находились, двигался новенький «БМВ», поднимая дорожную пыль. Он петлял из стороны в сторону, объезжая большие камни, спокойно лежащие на дороге, и приближался к ним еще быстрее, чем два бегущих человека, которых Никель настойчиво пытался вспомнить.
Впопыхах водитель не справился с управлением, и автомобиль врезался в подножие холма. Заднюю часть машины подбросило вверх и, подчиняясь силе притяжения, она вновь опустилась колесами в грунтовую поверхность дороги.
Из машины выскочили сразу четыре человека. Двое амбалов крепкого телосложения, тучный водитель «БМВ» и человек с красным платком на шее. У двоих из них было оружие. Если Парамонова не подводило зрение, то это были пистолеты Макарова.
«Шейный платок!» — внезапно прокралась навязчивая мысль, и Никель вдруг вспомнил, кто были те люди, что бежали в их сторону с противоположной стороны.
В памяти мелькнула неприятная мысль. Такая холодная, что по телу пронеслись мурашки, отчего захотелось укутаться потеплее. Он вдруг вспомнил, как Макс ловко разобрал огнестрельное оружие, и мелкие части «макарова» посыпались на деревянный пол. Как тучному водителю в лицо прилетел стул, отправляя того в нокдаун, и недовольная гримаса превратилась в кровавое месиво. И как, профессионально орудуя кухонными ножами, два амбала и человек с красным платком на шее, не смогли оказать достойного сопротивления человеку по имени Макс — хозяину лесной хижины.
Откуда такие мысли? Откуда ему все это известно?
И в следующее мгновение Парамонов понял, что все это не взаправду. Все это не наяву!
Его семья мертва, какое бы видение не накрывало его в данный момент.
Никель держал за руки свою жену и дочь. Держал, не смея отпускать, потому что жажда жизни была выше, чем осознание смерти. Он помнил, знал и, наверное, все же верил в то, что сейчас с ним происходило. Он искренне верил в Бога. Как никогда!
Его левая рука почувствовала, как ладонь жены помертвела и превратилась во что-то неосязаемое. А когда Парамонов повернулся в ее сторону — больше ничего не увидел. Только парящий над холмами прах.
Чего нельзя сказать о правой руке!
Дочь нетерпеливо трясла его руку и повторяла лишь два слова:
— Очнись, человек! Очнись, человек!
Почему, человек? Почему, не «папа»?
И вот тут Николай вышел из небытия. Испуганные веки широко открылись, информируя его непонимающее сознание, что он снова находится в темной комнате, куда его принесло уже по собственной воле. Куда он ни за что не хотел возвращаться, но данное слово заставило вновь подняться на верхний этаж и смириться с текущим положением дел.
Вокруг была только темнота и больше ничего!
Хотя, нет! В комнате было что-то еще! Или кто-то!
Рука все еще сжимала холодную ладонь. Парамонов отчетливо помнил, что его дочь мертва, точно так же, как и жена. Но, кто же его так бесцеремонно тянет за руку, повторяя одну и ту же фразу:
— Очнись, человек!
Это голос не его дочери. И с этой мыслью невозможно было спорить.
Перед взглядом Никеля снова мелькнула темная комната, и он медленно повернул голову вправо.
Девочка, никоем образом не похожая на его умершую дочь, дергала его за руку, испуганно озираясь по сторонам. Ее наскоро сплетенные косички, скорее всего неумелыми руками, как это давеча делал Никель, болтались из стороны в сторону, смешно и в то же время устрашающе развеваясь в пустом помещении.
— Ты очнулся? Как хорошо! — обрадовалось юное создание. — Помоги найти мою кошечку. Иначе графиня меня накажет.
Взрыв холодного страха ударил в сознание Парамонова. Он снова вспомнил ту «кошечку», которая прыгнула ему на грудь и заорала неимоверным голосом. Но, он действительно, был рад этой встрече! И не потому, что она являлась непосредственным призраком мистической комнаты, а потому, что она его не пугала, в отличие от графа Фургаса. Страх перед этим созданием был, сравни маленькому опасному приключению, пусть не всегда безобидному и безболезненному, но уж точно не наносящим вреда. А вот граф Фургас, обладающий Великой неистовой силой…
Стоп!
Она сказала: «графиня»?
Это еще кто такая!? Пассия графа «парнокопытного»?
Боже, спаси и сохрани!
— Человек, помоги отыскать мою кошечку! Пожалуйста! — не унимался ребенок.
Парамонов с трудом поднялся с кровати. Босые ноги ступили на холодный пол и с удовольствием обнаружили твердую поверхность. Не могильную землю, рассыпанную по периметру комнаты, и не склизкую жижу сороконожек и червей, а самую настоящую твердую поверхность.
— Давай поищем твою кошечку. — Согласился Никель.
Без зелья отца Севастьяна он вряд ли бы согласился на такое. Но теперь, превозмогая страх, и искренне понимая, что помогает мертвому ребенку, Парамонов, был горд собой. Призрак девочки не делал ему ничего плохого, и это было, как минимум, достижение. Впервые с той прошлой ночи, он не вел себя, как трусливый суслик.
— Может, она там? — и девочка с неопрятными косичками указала в дальний угол.
Николай сделал пару шагов, как ему показалось, слишком уж легко. Будто неведомая сила направляла его тело подальше от заветной кровати.
«Подальше от кровати! — вспомнил он слова наставления отца Севастьяна. — Демон всегда пытается удалить от знакомого места!».
Но, делать было нечего! Слишком уж печальными были глаза бедной девочки, которая умерла много лет назад.
Парамонов сделал еще пару шагов, пока, наконец, не осознал, что ступил в холодную воду.
— Это не наяву… — прошептал Никель. — Это не наяву!
Он обернулся, вполне здраво соображая, что отдалился от кровати на почтительное расстояние. Маленькой гостьи нигде не было видно, лишь незнакомый силуэт медленно прошествовал к его спальному ложу и присел на мягкий матрац.
— Ах, бесовка! Все же обманула меня!
Николай зашагал в сторону спасительной кровати и с удивлением обнаружил, что вода достигла его колен. С такой быстротой пребывания, он не успеет достичь спального ложа и утонет, будто обычный смертный человек.
— Это не наяву! Это не наяву! — пытался сам себя убедить Парамонов.
Но вода все прибывала.
Никель нырнул с головой, понимая, что придется поддаться резвому потоку и плыть в сторону спасительной комнаты. Натренированные руки заработали на пределе возможностей. Брызги вспенились, когда он разбрасывал их в разные стороны. Но самым противным было то, что вода оказалась соленой. Соленой и необычайно горькой, будто морская вода из холодного моря! И это море тянуло его в морскую пучину.
Парамонов прибавил «газу», открывая в себе второе дыхание. Мышцы на руках и ногах почувствовали такую нагрузку, что впору было завидовать самому профессиональному пловцу. Футболка и спортивные штаны намокли, стесняя движения, но Никель ни при каких условиях не хотел останавливаться.
Он бросил мимолетный взгляд в сторону кровати, и ему показалась, что она стала еще дальше, словно его и впрямь уносило в синюю бездну.
Минут через двадцать силы его покинули.
Он еще какое-то время барахтался в холодной воде, но затем все тело, словно окаменело, отказываясь подчиняться простым командам. Николай почувствовал, что медленно и верно идет ко дну.
Усталость накатила громадной волной, объясняя простому человеку, что сопротивляться бесполезно. Бескрайнее море возьмет свое, если захочет! А захочет оно только с позволения графини, которую Никель, несомненно, знал.
Его глаза расширились, губы стали мертвецки бледными, и дыхание перестало существовать. Никель закрыл глаза, обдумывая свое отчаянное положение, пока тихо и мирно шел ко дну.
Сознание помутилось. Перед тускнеющим взглядом всплывали непонятные образы, называемые в народе галлюцинациями, и все тело запылало от нестерпимого жара, несмотря на ужасно ледяную воду.
И в этот самый момент его грубо схватили за руку. Сила, с которой Парамонова потянули прочь от бескрайней пучины, была несоизмерима ни с чем. Он просто выпорхнул из объятий водного пространства и приземлился на что-то мягкое, пружиня, подпрыгнув еще два раза.
Наконец, обретя свободу действий, Парамонов удовлетворенно выдохнул, выплескивая соленую воду изо рта. Его разум понемногу приходил в себя, не веря чудесному спасению, и Николай осознал, что лежит на одинокой кровати все в той же комнате на втором этаже уютного маленького домика посреди леса.
Он промок с ног до головы. Соленая вода струилась по его одежде, пачкая и приводя в негодность постельное белье. Он продрог до самых костей, понимая, что если прямо сейчас не согреется, то в прямом смысле слова: «даст дуба».
Вокруг него все еще пенилась морская пучина, но ее бескрайнее естество больше не доставляло беспокойства его измученной персоне.
Ужасной волной ударила Древняя сила, поразив сознание, и Никель догадался, кто пожаловал в его обитель.
— Ты еще жив, смертный?
Только один голос убивал наповал, а уж смотреть в сторону его хозяина, было невыносимо. Голова гудела так, словно на нее снова одели железное ведро и, что есть силы, ударили тяжелым молотом.
— Пока еще жив… — то ли ответил на поставленный вопрос Парамонов, то ли промычал сам себе, подтверждая незыблемую реальность.
И в этот миг он осознал, что сила, с которой граф Фургас давил на его сознание, на самом деле не являлась таковой. Ее вполне можно было контролировать, на худой конец — держать на расстоянии.
Видимо, Никель уже привык к ее появлению. А может это чары зелья отца Севастьяна?
— Ба! У смертного прорезался голосок? Видишь, моя дорогая графиня, нас уже никто не боится!
Никель повернулся на бок и сделал огромное усилие, чтобы посмотреть на графиню, мирно стоявшую подле графа.
Темные очертания мелькнули в едва освещенной комнате. Парамонов почувствовал неприятный запах. Неприятный, но в то же время, такой знакомый! Будто из своей прошлой жизни, до того, как…
Не может быть!
Этого просто не может быть!
Николаю потребовалась огромная смелость, чтобы взглянуть в упор на оба темных силуэта. Вчерашней ночью он и думать не мог о том, чтобы заглянуть в глаза самой смерти! Но, сегодня, после внятных наставлений и благословений отца Севастьяна, приготовившего для него такое чудесное зелье, страх отступил на второе место. Первостепенной задачей — были тридцать тысяч евро, и уговор помочь самым заядлым в мире грешникам.
Парамонов приподнялся на локтях, внимательно вглядываясь в сумрак. Сила графа Фургаса все еще давила на сознание, не позволяя смелости взять верх над страхом, и глаза слезились, не смея видеть воочию опасного противника.
Но Никель все же разглядел силуэт второго незнакомца.
Сгорбленная фигура, маленький рост и кривоватые ножки напомнили ему об одном из членов его семьи. Уродливой старухе, кто пять лет своей жизни провалялась на койке в запертой комнате его родного дома. Родители с опаской входили в помещение к этой особе, зная, какие нехорошие слухи витали вокруг нее. И этот запах — запах самой смерти, он не забудет никогда!
— И это твоя графиня? — Парамонов сам не понимал, как слова выпорхнули из его уст.
Но то, что он точно не ожидал от себя — это громкий смех, разнесшийся по пустой комнате.
Николай прилюдно смеялся, не боясь в ответ небесной кары. Его первым и горячим желанием стало показное презрение к сложившейся ситуации:
— Графиня, мать твою! — смех все еще не прекращался, и действительно мешал говорить.
— Что в этом смешного?! — демон изъявил неподдельную злость.
— А то, уважаемый Фургас! — зелье Севастьяна пришло в действие. Мало того, что Парамонов напрямую мог общаться с демоном, не соблюдая знаки приличия, он мог в открытую назвать его по имени, не добавляя так важную и уважительную приставку «граф». А слово «уважаемый» звучало из его уст, словно оскорбление. — Это всего лишь моя бабка Марфа! А графских корней в ней ровно столько же, сколько во мне божественной силы!
— Молчать! — теперь голос Фургаса был воистину ошеломляющим.
Стены просторной комнаты затрещали от страха, потолок намеревался обрушиться на обитателей дома, и до того твердый пол, устланный деревянным покрытием, задрожал, словно был действительно живым существом.
Сила демона накрыла сознание Николая, и он вдруг осознал, как действует зелье отца Севастьяна. Оно было сравни алкогольному напитку, принятому в больших количествах, но с одной лишь разницей — зелья было в меру, словно поддатый выпивоха не стал злоупотреблять больше этим напитком. Другими словами: человек был весомо пьян, но здраво и прекрасно осознавал свое нынешнее положение.
А потому, сила Фургаса накатила убийственной волной и тотчас отступила, словно зелье сыграло роль импортного дорогого алкоголя.
— И незачем так кричать! — заорал во всю мощь своих легких Парамонов. — Ты для меня никто! А уж твоя прелестная графиня, и подавно!
Злость была сейчас хорошим катализатором. И Никель установил правила игры: Отвага — Злость — Смирение — Правда!
— Я — никто?! — краем глаза Никель увидел, как бабка схватила Фургаса за локоть.
Но демону это не помешало.
Он поднес лапу к своему лицу и презренно дунул на ладонь, доказывая, что он в этом мерзком мире на что-то все-таки способен.
«Не верь всему, что увидишь! — предупреждал Парамонова отец Севастьян. — Не все то золото, что блестит!».
Николай и не верил.
До поры, до времени он не мог поверить в существование Бога, а уж в присутствие потусторонних сил, играющих на противоположной стороне — и подавно. Его разум занимало только одно событие — бабка Марфа стала графиней, а соответственно и женой настоящего демона!
Чудеса, да и только!
Но, чудеса только начинались.
Потолок комнаты исчез, являя Никелю темный небосвод, окропленный мириадами звезд. Ярким росчерком по небу пронеслось северное сияние, и зеленые сполохи зажглись красочным явлением, предлагая подивиться такому редкому чуду, несвойственному для этого края. Невольный зритель, впервые в своей жизни видевший такое явление, ахнул бы от красоты и прелести расписанного небосвода. Замер бы на месте, поразившийся переливами бирюзово-серебристых красок, вызванными силой природы, но для Парамонова сие действие означало только одно — беду!
Зеленые росчерки явно свидетельствовали о сильном морозе, который внезапно нагрянул в это темное от ночного сумрака место. Отец Севастьян настойчиво убеждал Николая не верить в происходящее. Ни в коем случае не поддаваться панике, и не дать себя обмануть. И все же разум не мог противиться тому, что происходит в этот самый момент, а мокрая одежда на замерзающем теле была более чем реальна!
«Холодно!» — закричали голоса в голове.
Парамонов и сам это понимал. Мокрая майка и спортивные штаны замерзли, превратившись в ледяные доспехи.
— Тепло ли тебе, девица? — граф Фургас издевался, как только мог.
Парамонов соскочил с кровати, понимая, что на матраце невозможно было теперь находиться. Босые ноги ступили на ледяную поверхность пола, и через пару секунд его пронзила такая боль, что впору было задумываться о смерти!
Уже не в первый раз!
«Не верить в происходящее! Не верить в происходящее!» — голос отца Севастьяна пытался направить мысли по верному пути, но сделать это ему не удалось.
Ноги подкосились, и Парамонов упал на колени, упершись руками в пол. Его стопы посинели от холода, потеряв былую чувствительность. Колени онемели, только коснувшись поверхности замерзшего водоема вокруг. И крепкие ладони, упершись в ледяные полы комнаты, на глазах покрывались синим оттенком, принимая действительность и опровергая слова отца Севастьяна.
Ты же хотел верить своим глазам?
Вот и поверь!
Медленной поступью к нему приближался граф Фургас, вышагивая своей мерзкой походкой. Рядом с ним шествовала новоиспеченная графиня — бабка Марфа из мирской жизни, а по злой воле, являющаяся кровным родственником самому Николаю. И эта нарочито гордая поступь свидетельствовала только об одном — смерть грозила наглому смертному.
Смерть!
Жестокая и беспощадная!
Отвага — Злость… Что там дальше? Смирение?
Не совсем так! Смирение не должно далеко отдалиться от отваги и злости! Иначе «они» раскроют его план.
— И это все, на что ты способен, демон! — Никель рисковал, но другого выбора судьба ему просто не предоставила.
Он в буквальном смысле слова — замерзал, глядя на яркие сполохи северного сияния. Ах, как же оно было прекрасно!