Наконец министр поднял голову от бумаг и внимательно посмотрел на меня. Тут я увидел, что ни о какой грусти речи идти не может – передо мной был опытный царедворец, то есть крокодил во всей его красе. Скажу откровенно, не хотел бы я стать врагом такого земноводного. Впрочем, в друзья к нему я бы тоже не торопился.
Несколько секунд сей крокодил разглядывал меня довольно строго. Затем, как бы поняв, кто перед ним, вдруг улыбнулся очень приятно и трогательно. «Да хоть в уста сахарные меня целуй, нет тебе доверия», – подумал я, но вслух, разумеется, не сказал. Гирс произнес пару комплиментов моему таланту следователя, который гремит под небесами не хуже вечевого колокола. Я, в свою очередь, вежливо улыбнулся, но из осторожности промолчал. Не размениваясь больше на пустяки, Гирс взял быка за рога.
– Его превосходительство изложил вам суть дела?
– В самых общих чертах, – отвечал я уклончиво.
Его превосходительство, мой патрон, имеет существенный недостаток – он необыкновенно скрытен. Даже если шеф лично поручает вам расследование, о некоторых важных обстоятельствах все равно придется догадываться самому. И в этот раз он сказал только, что отправляет меня в распоряжение Гирса и что задание мое – государственной важности.
Министр кивнул понимающе.
– В таком случае давайте-ка я расскажу все с самого начала.
Гирс вытащил из несгораемого шкафа кожаную папку и стал выкладывать на стол фотографические портреты коронованных особ, тут же давая им краткие, но выпуклые характеристики.
На первой фотографии красовался нынешний персидский шахиншах Насер ад-Дин или, говоря попросту, Насреддин. Царь царей оказался корпулентным мужчиной с длинными усами, на которые не действовало земное притяжение, и весь в орденах, словно цирковая лошадь. Гирс поэтически звал его Насер ад-Дин шах Каджар. Я сразу вспомнил, что Персия не была министру чужой, когда-то он четыре года провел в Тегеране на посту чрезвычайного посланника. С тех пор, правда, много воды утекло, но у дипломатов вся вода течет, куда следует, и ни единой капли не пропадает зря.
– Насер ад-Дин – фигура оригинальная, – негромко говорил министр. – Мнения на его счет расходятся. Одни считают его добрым человеком, другие – деспотом и кровопийцей. И то, и другое до некоторой степени правда. Я бы сказал, что многое зависит от его настроения, во-первых, и от его личного отношения к делу или человеку, во-вторых. Любой, кто хочет подобраться к властелину поближе, должен понравиться лично ему, и именно как человек. Деловые качества тут на втором, третьем и даже тридцать девятом месте. В детали я входить не стану, чуть позже вам передадут подробную справку. Для нас крайне важно, что шахиншах считает себя другом России…
– И Британии, насколько мне известно, – вставил я. Я знал, что нынешний шах Каджар обожает фотографию, а приохотила его к этому делу сама королева Виктория. Именно она в свое время подарила царственному подростку фотоаппарат.
– И Британии, – согласился министр без тени неудовольствия на лице. – Собственно, в этом и состоит наше главное беспокойство. Как вы, может быть, знаете, у Насер ад-Дина есть несколько сыновей. Нас сейчас интересуют двое старших. Один – Масуд Мирза Зелл-э Султан, или просто Зили-султан. По закону первородства именно он должен был после смерти отца стать его преемником. Однако Российская империя не признает Зили-султана законным наследником первой очереди.
Гирс посмотрел на меня со значением, но я и бровью не повел. Меня не удивило, что Россия решает, кому быть персидским правителем: Туркманчайский договор давал нам в Персии весьма широкие полномочия.
– Именно так, – согласился министр. – Мы не признаем Зили-султана наследником, поскольку он рожден от девушки простого рода, не принадлежащей к племени каджаров. Разумеется, на это можно было закрыть глаза, если бы не его характер. Но все дело в том, что Зили-султан – изверг и… англоман.
Я слегка улыбнулся, Гирс заметил это. Физиономия его осталась неподвижной, но в глазах зажегся бледный огонь.
– Разумеется, мы могли как-нибудь перетерпеть его тиранический нрав, но мы не можем терпеть его пристрастие к британцам, – сожаление выразилось на лице старого дипломата. – Если Зили-султан взойдет на престол, Персия для нас будет потеряна.
«Для нас – Персия, а для тебя – должность министра», – подумал я. На Балканском полуострове нашу политику преследовали одни неудачи. Не хватало еще получить нокаут от англичан в Персии. Все знали, что Александр III благоволит Гирсу, но тут даже его терпение могло лопнуть.
Внезапно мне показалось, что мы не одни в кабинете – я явственно ощутил присутствие за спиной. Бросив рассеянный взор по сторонам, как бы оглядывая обстановку, я увидел, что входная дверь чуть приоткрыта. При этом я точно помнил, что плотно прикрыл ее, заходя в кабинет. Что бы это значило? Дверь открыло сквозняком? Это едва ли, уж слишком она тяжелая. Тогда что? Ответа на этот вопрос могло быть два: либо с безопасностью в министерстве совсем плохо, либо со мной ведут двойную игру.
Министр как будто ничего не заметил и продолжал свой рассказ.
– В сложившихся обстоятельствах на первый план для нас выходит другой сын шаха Каджара, Мозафареддин или, попросту, Мозафар. Он сын княжны и, что более важно, русофил. Именно он по праву должен бы стать следующим шахиншахом. Однако…
Гирс сделал паузу и посмотрел на меня пронзительно, словно штык воткнул в переносицу. Стало окончательно ясно, что образ доброго старичка – лишь маска для чужих глаз. Тем не менее взгляд этот я выдержал и глаз не отвел. Кажется, Гирсу это понравилось.
– Однако трудность в том, что наш Мозафар безвылазно сидит на окраине империи в Тавризе и не влияет ни на отца, ни на политику в целом, – продолжал министр. – В то же самое время Зили-султан обретается в самом центре страны, неподалеку от столицы, и он – губернатор одновременно Исфахана и нескольких других провинций. Более того, у него есть прозвище: «Ямин-ад-Даулех», что значит Правая рука правительства.
– И такого человека мы лишили престола, – заметил я не без иронии.
Гирс едва заметно поморщился – похоже, замечание мое попало не в бровь, а в глаз.
– Во всяком случае, мирным путем шахиншахом он не станет. Он и сам это понимает и, насколько нам известно, исходит ядом. Главное, что нас беспокоит сейчас – чтобы он не стакнулся с англичанами и не пошел добывать себе трон силой.
– А он на такое способен? – полюбопытствовал я.
Оказалось, что способен. Более того, не так давно Зили-султан собрал свою личную армию.
– И это не какое-то потешное войско, – уточнил Гирс. – Тогда как армия его отца – это просто плохо обученный и слабо вооруженный сброд, Зили-султан для своего войска выписал из Германии лучших военных инструкторов, и они уже достаточное время обучают его солдат и офицеров. И вот только что пришла новость – королева Виктория наградила Зили-султана орденом Звезды Индии. При этом наследника Мозафареддина англичане этим орденом обошли. Подобное вызывающее поведение британской короны вызывает у нас серьезное беспокойство.
– Вы полагаете, англичане подталкивают Зили-султана к захвату трона? – спросил я напрямик.
Министр осторожно заметил, что исключать ничего нельзя. Конечно, с простыми пистонными ружьями Зили-султан против отца не пойдет. Но британцы могут вооружить его на современный лад, и тогда поход принца на Тегеран окажется стремительным и победоносным.
Я невольно улыбнулся: вера Гирса в превосходство Запада казалось какой-то детской. Неужели он думает, что английские карабины мощнее наших винтовок Бердана?
– Нашими винтовками персидские сарбазы почти не пользуются, только на парадах, для красоты, – отвечал министр. – Это значит, что и стрелять из них они толком не умеют. Де-факто армия шаха вооружена только устаревшими пистонными ружьями. Но дело не только в этом. Что вы знаете о пулемете Максима?
Это сочетание слов показалось мне знакомым. Я на миг задумался, в памяти всплыло английское слово «маши́нгáн».
– Кажется, какой-то изобретатель представил года три назад в Лондоне скорострельную самозарядную винтовку – сказал я не слишком уверенно. – Но, насколько мне известно, ей никто не заинтересовался. Посчитали, что это пустая трата пуль.
– Пулемет Максима – это не какая-то винтовка, – проговорил министр, и глаза его вспыхнули. – Это оружие грядущего. Один человек, управляющий им, способен перебить роту врагов. Пулемет чрезвычайно мобилен и легок, его можно перевозить на телеге и стрелять из него на ходу. Боевая скорострельность этого чудовища составляет около трехсот выстрелов в минуту.
Это было впечатляюще, но я знавал примеры и повнушительнее. Картечница Гатлинга, например, может производить до тысячи выстрелов в минуту.
– Орудие Гатлинга неповоротливо, и вести из него по-настоящему прицельную стрельбу трудно, – отвечал Гирс. – В нем много стволов, и потому прицельность весьма приблизительна, он просто слепо палит в заданном направлении. У Максима же всего один ствол, и пулемет этот, как я уже говорил, может быть очень подвижен. Любую картечницу или митральезу легко накрыть выстрелом из пушки, а пулемет Максима может безостановочно перемещаться по полю боя лошадьми. Если при этом поставить его на небольшой лафет, он может вращаться по окружности. Поверьте, этот пулемет на голову превосходит все прочие виды стрелкового оружия. Если вы все еще сомневаетесь, скажу, что работу над ним финансирует не кто-нибудь, а сам барон Ротшильд. А этот человек ошибается крайне редко.
Я нахмурился. Дело выглядело весьма неприятным.
– Этот… пулемет уже применялся в боевых условиях?
– Пока нет. Но вот вам и удобный случай. Если Зили-султан получит его от британцев, мы не успеем глазом моргнуть, как он захватит Тегеран. Армия Насер ад-Дина даже не подумает сражаться с таким чудовищем, солдаты просто разбегутся в разные стороны.
Я задумался. Если то, что говорит министр, правда, противостоять пулемету Максима будет очень нелегко. Но, насколько я понимаю, в Лондоне представляли опытный экземпляр. Как быстро его можно запустить в производство и поставить на вооружение?
Этого министр не знал. Однако полагал, что исходить следует из худшего – то есть из того, что таких пулеметов произведено уже некоторое количество и они готовы к использованию.
С минуту мы оба молчали.
– Вы понимаете важность ситуации? – наконец спросил Гирс.
Я кивнул.
– Пожалуй. Однако не понимаю, чем могу быть вам полезен именно я?
Гирс криво усмехнулся.
– Во-первых, вы лучший сыщик в Российской империи, а, может быть, и в Европе…
Я склонил голову, молчаливо протестуя против столь сильного комплимента. Даже если это и так на самом деле, приличия требуют от меня скромности – хотя бы внешней.
– Не спорьте, – Гирс повысил голос. – Нам нужен не просто шпион, а шпион с умениями детектива. Кроме того, вы счастливчик, судьба вам благоволит. А в таком деле это очень важно.
– Но я даже не знаю персидского, – отбивался я.
– И не нужно. В Персии очень многие говорят на тюркском. Сам нынешний шах Каджар до двенадцати лет говорил только на нем и вовсе не знал персидского. Вы же некоторое время служили в Туркестане и тюркский знаете. Таким образом, в общении у вас также не будет никаких трудностей. В самом крайнем случае вам помогут наши драгоманы. Но, думаю, этого не потребуется.
Он умолк. Молчал и я. Меньше всего мне хотелось уезжать из России, на то были веские личные причины. Но личные причины – не основание отказываться от задания.
Я не боялся, что меня разжалуют в случае отказа, но могли подумать, что я испугался опасного дела. И это при том, что я уже был известен как человек, которому сам черт не брат. Что же получается – ноблéсс обли́ж, или, перефразируя знаменитое выражение, репутация диктует нам образ действий? Выходило, что так… В конце концов, сказал я себе, дело вполне может оказаться интересным.
– Хорошо, – сказал я хмуро, – хорошо. В чем именно будет состоять моя миссия?
Глава вторая. Враг шахиншаха
Ганцзалину я велел ехать отдельно от меня. Пусть никто до поры до времени не знает, что мы – господин и слуга. На пароходе я взял ему место в каюте второго класса и велел выдавать себя за калмыка, едущего в Персию по торговым делам. Сам я, как и положено, отправился первым классом.
– За хозяином будут следить? – полюбопытствовал Ганцзалин.
– Да, – сухо отвечал я. – За мной будут следить, а ты будешь следить за теми, кто будет шпионить за мной.
Ганцзалин только молча кивнул и попятился к двери.
Отплывали мы через три дня. За это время я должен был выучить воинские уставы и подобрать себе новый гардероб. Дело в том, что в Персию я ехал не как надворный советник X, а как кавалерийский ротмистр Нестор Васильевич Загорский. Почему я взял именно такое имя? А почему бы и нет? Тем, кто меня знал, да и мне самому это созвучие показалось забавным.
Гирс предлагал мне дипломатическую должность, но я отказался. К посольским всегда много внимания, в них – часто не без основания – подозревают шпионов. К тому же, расследовать военные дела всегда удобнее военному. В числе русских инструкторов в Персии сейчас находятся полковник Генерального штаба, три офицера и пять урядников. По договору между Персией и Россией они служат там по три года. У одного из обер-офицеров как раз кончается трехлетний срок, так что я займу его место в бригаде.
О службе в армии я знал не понаслышке, шашкой владел, наездником был хорошим. Так что с этой стороны никаких неприятностей я не ждал. Меня немного волновало, что по-персидски я не говорю, но за оставшиеся дни я надеялся усвоить обиходные слова и выражения. И, кстати, рекомендовал поучить язык и Ганцзалину – хотя бы основные формулы вежливости. Тот дерзко отмахнулся, сказав, что вежливость пристала высокородным особам. Он же будет действовать среди простых людей, так что учить надо не вежливые слова, а, напротив, бранные. По его мнению, это вернейший способ возбудить к себе уважение и любовь как в России, так и в Персии.
– Ругает – значит любит, – завершил он свою речь, безбожно переврав известную пословицу.
Вообще, Ганцзалин проявляет похвальное спокойствие, чего не могу сказать о себе. Сколь бы ты ни был хорош в своем деле, иной раз попадаются задачи не просто трудные, а нерешаемые. Понять же, какая именно задача попалась в этот раз, ты можешь только после того, как решишь ее. Или, напротив, не решишь.
Пароход наш, громко именуемый «Шах», производил впечатление древнего корыта, каким и был в действительности. Он вышел из Баку и в случае особенного везения должен был не потонуть в ближайшие же часы, а доставить нас к персидскому порту Энзели.
Пока мы шли по морю, ничего интересного не случилось. Я продолжал учить персидский язык – если можно так назвать мои варварские экзерсисы. Ганцзалин же, следуя своей деятельной натуре, рыскал по всему кораблю в поисках приключений. Каковых, на наше счастье, так и не отыскал.
Стоит заметить, что при всей своей сверхъестественной ловкости мой слуга обладает даром притягивать к себе неприятности. Если бы он действовал один, жизнь его наверняка уже прервалась бы самым печальным образом. Однако его невезение обезвреживается моей удачливостью, так что в целом мы составляем вполне ординарный отряд. Когда удача особенно нужна, я стараюсь держать Ганцзалина на некотором расстоянии, хотя это его и обижает. Но дело даже не в обиде. Я уверен, что если он окажется без моей защиты, злосчастная звезда Ганцзалина просто-напросто прикончит его в самом скором времени. Именно поэтому я вынужден терпеть его рядом, иногда поругивая за неосмотрительность.
Тут к слову стоит заметить, что морские путешествия интересны только в романах. В жизни это весьма однообразное занятие, выдержать его без ущерба может разве что прирожденный моряк или влюбленная парочка. Море, которое согласно писателям всегда разное, на самом деле одно и то же на протяжении многих миль. На борту не было ни прекрасных дам, ни интересных собеседников. Некоторое развлечение мог бы доставить десятибалльный шторм, который потопил бы наше старое корыто вместе с командой и пассажирами, но этой сомнительной потехи мы так и не дождались.
Таким образом, в указанный срок мы благополучно сошли в Энзели. Строго говоря, в сам Энзели пароход не заходил, а стал на рейде. После этого пассажиров на местных лодках-кирджимах доставили к берегу. Чистая публика первого класса была недовольна, но делать нечего, приходится терпеть: сухопутный путь до Персии гораздо длиннее.