Начальство оценило заслуги Апухтина по достоинству. Уже через несколько дней, 14 января 1932 года, ему в торжественной обстановке в актовом зале областной прокуратуры вручили памятные часы за изобличение опасной банды. 16 января он отпраздновал свой двадцать четвертый день рождения в очень узком кругу – только он и жена. А 17 января его пригласили на доверительную беседу в Уральский обком.
Принял его второй секретарь обкома Личутин – невысокий, лысый, как колено, и очень энергичный толстяк. Он отвечал за партийное руководство судебными и правоохранительными органами. Апухтин не раз видел его на всяких собраниях в областной прокуратуре, но лично знаком не был. Слишком высокого полета эта птица, чтобы ручкаться с ней простому следователю. Но сейчас секретарь обкома сам протянул руку. И рукопожатие у него было по-пролетарски крепким.
– Молодец! Настоящий зубр правосудия, – улыбнулся секретарь, приглашая гостя присаживаться. – Наслышан я о тебе давно, товарищ Апухтин. Знатно ты поголовье душегубов в нашей области проредил. Так и должен бороться за правое дело настоящий коммунист.
– Спасибо. Готов служить партии на самых трудных участках, – дежурно отрапортовал Апухтин.
– И это правильно, – обрадовался его словам секретарь обкома и лукаво поглядел на следователя. – Особенно насчет участков. В корень глядишь.
Теперь стало совершенно ясно, что хозяин просторного кабинета с чредой портретов классиков марксизма-ленинизма на стенах куда-то клонит и к чему-то подводит.
– Бандитизм – это родимые пятна старого общества, тяжелое наследие гражданской войны, – напутственно произнес секретарь обкома. – Но мы справимся. С такими коммунистами, как ты, молодыми, надежными, мобильными, – да нам любое дело по плечу.
– И на какой меня участок? – со вздохом спросил Апухтин, оценивший слово «мобильность» и уверенный, что сейчас его зашлют куда-нибудь к чукчам создавать и крепить социалистическую законность. Иначе к чему бы такие изощренные заходы издалека?
– Ну что за паника? – с пониманием посмотрел на него секретарь обкома. – Не бойся. Хорошие места. Теплые. Товарищи с Ростова-на-Дону просят помочь. Очень их лихой народец в последнее время донимает. А мастеров не хватает. Ты же у нас мастер по убийствам.
– По раскрытию убийств, – поправил Апухтин, немножко расслабляясь.
Зазвенела в его душе давно уснувшая врожденная практическая жилка. Ростов-на-Дону. Это тепло, солнце, фрукты. Это вам не Урал с его переменчивыми погодами и лютыми морозами. Да еще Аглая – она же из Воронежской области. Рядом совсем.
– Это ты правильно поправил, – улыбнулся секретарь обкома. – Получишь сегодня же на работе направление. На должность оперуполномоченного Управления рабоче-крестьянской милиции Северо-Кавказского края.
– Я же прокурорский работник! – протестующее воскликнул Апухтин.
– Сегодня прокурорский. Завтра – в милиции. Послезавтра в ОГПУ. Но ты прежде всего коммунист, Исай Лазаревич. А партия приказала…. Или есть возражения?
– Какие там возражения, – махнул рукой Апухтин.
Он спустился по гранитным ступеням Уралобкома в каких-то раздраенных чувствах. Да, южный климат и фрукты – это, конечно, хорошо. Да и Свердловск его ничем не держит – это не его родной город, хотя и прижился тут за три года. Но сколько же проблем свалится. Переезд на новое место. Новые сослуживцы. Жилье. И, главное, что делать с работой Аглаи? Вряд ли она сейчас снимется с места, хоть и в родные края. У нее своя работа, тоже важная и ответственная. И у нее тоже множество обязательств.
Да ладно, плевать! И правда, тут главное, что это партийное поручение. А коммунисты от них не отказываются. Иначе в партии делать нечего…
Глава 31917 год
До дома Бекетову так и не удалось добраться. Заграбастали его жандармы на железной дороге еще в прифронтовой полосе. С фронта теперь солдаты бежали целыми подразделениями, часто с оружием. Они бесчинствовали, сколачивались в воровские и разбойничьи шайки, так что спасу обывателям от них не было. И теперь специальные усиленные отряды жандармерии тщательно проверяли все поезда и с готовностью стреляли при малейшем неповиновении.
Бекетова и еще двоих дезертиров с мешками, полными награбленного барахла, сняли с набитого народом, как бочка сельдями, вагона. Кинули в камеру в старинном заброшенном монастыре с толстыми мшистыми стенами, отлично сгодившемся под военную тюрьму.
В начале войны, когда Бекетов только начинал службу, на дезертиров смотрели сквозь пальцы. Их отлавливали и чаще возвращали в их же части. Иногда отправляли в арестантские роты. И только если особо неугомонные бежали с фронта в третий раз, то могли отправить на каторгу, а то и казнить. Но со временем дезертирство приняло такие масштабы, что грозило растворить всю армию, как кипяток растворяет сахар. И в начале 1916 года был принят новый закон. Теперь за побег в военное время грозило до двадцати лет каторжных работ или смертная казнь. И если сначала военное правосудие еще цацкалось, то с каждым днем становилось все злее.
Так что светил Бекетову расстрел. Особенно если принять во внимание, что его записали в компанию к команде мародеров и разбойников, с которыми его задержали в поезде. Те архаровцы с мешками кого-то из обывателей убили, добро награбили. И только согласно кивали в ответ на вопрос, был ли Бекетов вместе с ними. Зачем им это надо? Скорее всего, полагали – чем больше народу в их шайке, тем выше шанс отвертеться от смертной казни. Всех же не перестреляешь. А самого Бекетова никто не слушал. Хотя если дознаватели копать вглубь начнут, тут тоже ничего хорошего ждать не приходится. Выплывет история с убийством капитана Лазарева. И вот тут без каких-либо лишних вопросов поставят к стенке.
Десятки задержанных в поездах солдат плотно набились в просторной камере с низким сводчатым потолком и мощными железными решетками на узких окнах. Здесь некогда была трапезная монастыря.
Ежедневно кто-то пытался выдрать или подпилить решетки, но те были сделаны на совесть и не поддавались. Да и окна вели во двор монастыря, отлично просматриваемый и простреливаемый караулом. Коридор, в который выходила камера, тоже перекрывался дверьми и решетками. Так что бежать было бесполезно.
Трапезная отапливалась лишь дыханием постояльцев. Холод там стоял страшный, поэтому шинели у арестованных не забирали. И Бекетов, зябко съежившись на нарах, не раз хвалил себя за то, что так предусмотрительно забрал шинель у капитана Лазарева. Ну как забрал – снял с тела. Но это сейчас неважно. А важно было то, что шинель эта грела.
Потекли дни за днями в заключении. От холода и неопределенности солдаты почти не общались друг с другом. Больше были погружены в мрачные думы о своей судьбе.
Бекетову было страшно жалко себя. Никого на свете больше не жалко, а себя до дрожи. Вот, кажется, скажи ему сейчас голос свыше: «Весь мир погибнет, а ты один останешься жить. Согласен?» Так он на коленях ползал и от счастья такого лоб в поклонах разбил бы. Но вот только не скажет ему никто такого. А прозвучит приговор военно-полевого суда, который тут же приведут в исполнение. «Пли!» – и все.
В общем, мысленно Бекетов с жизнью распрощался. И только по привычке истово молился Богу, целуя крестик на груди, чтобы отвел Всевышний беду от раба своего.
А Бог взял да услышал!
Тем утром скудный завтрак не принесли. Народ начал роптать и кричать, бить в дверь камеры. Но это не произвело никакого видимого эффекта.
Неожиданно тяжелая, обитая металлом деревянная дверь с лязгом открылась. На пороге возник крупный отъевшийся охранник со счастливым лицом. Он ликующе возвестил:
– Братцы! Царь отрекся! Правительство временное! Войне конец! Выходите! Вольным воля!
Ответом ему было оторопелое молчание.
– Теперь мы хозяева в Державе! – опять завопил охранник.
И тут вся толпа взорвалась криками. Да и рванула из переполненной камеры в морозный мартовский день 1917 года.
Когда людская масса схлынула, то на полу остался выпустивший ее на волю охранник. Ему кто-то по старой памяти хорошенько саданул кулаком в живот, и он теперь, переводя дыхание, думал, не погорячился ли, выпуская этот сброд на свободу. Как оказалось, у безудержной свободы бывают не только баловни, но и жертвы…
Глава 41932 год
На дверях здания с колоннами стоял строгий часовой в тулупе и валенках – морозы в конце января стояли трескучие.
Апухтин вежливо обратился к нему:
– Мне к товарищу Державину.
– Назначено? – хмуро осведомился часовой.
Апухтин показал предписание о направлении в распоряжение ОГПУ.
Часовой критически осмотрел визитера с ног до головы. Был тот невзрачный, блеклый, худенький, невысокий. И очень молодой. Одет затрапезно – в потертое пальтишко, на голове шапка-ушанка, в руках потертый фибровый чемоданчик и неожиданно солидный кожаный портфель с золотыми застежками. В целом особого доверия эта личность не вызывала. Но предписание есть предписание – пришлось вызывать дежурного.
Дежурный, ознакомившись с документами прибывшего, кивнул:
– Меня о вас предупреждали.
После чего собственноручно выписал пропуск и провел гостя в здание. Они прошли по коридорам, заполненным разношерстным народом в военной и милицейской форме, партикулярном платье, мечущимся с документами под мышкой и чайниками в руках. Здесь царила так хорошо знакомая Апухтину суета советского учреждения.
В небольшой приемной за узким столом, на котором стояли два массивных черных эбонитовых телефона, гордо возвышалась сухощавая некрасивая секретарша лет тридцати, на ее голове была повязана в комсомольском стиле косынка. Таблички на дверях приемной указывали на обитателей кабинетов. Справа обустроился начальник краевого Управления ОГПУ, а слева – его заместитель.
– Раздевайтесь и проходите, вас ждут, – сухо произнесла секретарша.
Апухтин повесил на круглую напольную вешалку свое знавшее лучшие времена пальто с воротником из кролика, закинул шапку-ушанку. Стянул галоши и поставил их на специальную подставку. Пристроил рядом чемоданчик с дорожными пожитками. Пригладил перед зеркалом в углу приемной волосы, поправил галстук. Потом остановился перед дверью заместителя начальника ОГПУ, поежившись.
От знакомства с новым руководителем много зависело в его дальнейшей работе и жизни. А по практике он знал, что начальником вполне мог оказаться грубиян, самодур или верхогляд. Поэтому переступал порог кабинета опасливо.
Из-за стола поднялся мужчина среднего возраста и среднего роста, с непомерно широкими плечами. Вышел, протянул громадную, квадратную руку, в которой утонула узкая ладонь гостя.
– Товарищ Апухтин. Присаживайтесь! Ждали вас. Ждали и надеялись, – улыбнулся он и нажал на кнопку звонка на столе.
В комнате тут же возникла секретарша. И хозяин кабинета попросил:
– Лизонька, голубушка, а не устроишь ли ты нам горяченького чайку? Товарищ Апухтин с мороза. А нам молодые кадры беречь надо.
Апухтин примостился за длинным столом для совещаний. Хозяин кабинета уселся не на свое место, а напротив, тем самым создавая доверительную атмосферу.
Отвечая на дежурные вопросы – как добрался, как настроение и дела в Свердловске, Апухтин внимательно оглядывался и изучал детали. Заместитель начальника управления всем своим видом и манерой обращения вызывал доверие. Судя по всему, человек огромной физической силы, он двигался осторожно, будто боясь кого-то ненароком раздавить. Улыбка вполне доброжелательная. Лицо немножко наивное, но взгляд острый и умный. Кабинет – обычный, с кожаным диваном, на котором хозяин наверняка не одну ночь провел, когда не мог добраться домой – работа такая. Но больше всего привлекали внимание книжные шкафы вдоль стены. Там были обязательные труды классиков и практиков – Маркса – Энгельса, Ленина, Сталина. Но еще много посторонней литературы. Это и труды философов, и книги великих дореволюционных писателей – Льва Толстого, Гоголя – и современных вроде Шолохова и тоже Толстого, но Алексея. Похоже, книги здесь были не для антуража, а их действительно читали. Может, повезло, и хозяин кабинета относился к людям не только лихого дела, но и умного слова? Апухтин насмотрелся на когорту грубых и несдержанных начальников правоохранительных ведомств, относящихся к людям только дела, они все норовят рубить шашкой, обо всем широком имеют узкое мнение и не терпят противоречий. С такими работать трудно. А с людьми слова всегда можно сработаться интеллигентному человеку… Ладно, поглядим.
Секретарша принесла поднос. На нем были два стакана с крепким чаем, в серебряных подстаканниках, и тарелка с печеньем.
Отхлебывая горячий ароматный напиток, собеседники перешли наконец к делу. С недавнего времени милиция и уголовный розыск фактически перешли под управление органов ОГПУ. Теперь чекисты отвечали и за правопорядок, а Державин был куратором, у которого в руках все нити в борьбе с уголовной преступностью в Северо-Кавказском крае.
– Места у нас тут всегда зажиточные были и неспокойные, – прихлебывая чай, объяснял Державин. – Со всей Руси сюда лихой люд тянуло. Пересечение многих путей. Транспортные узлы и развязки. Кавказ рядом со всеми его феодальными пережитками. Растущая как на дрожжах промышленность и торговля. Всегда здесь было чем поживиться. А еще тут сложились стойкие воровские традиции, поразившие часть деклассированного населения. Ты, товарищ Апухтин, представить себе не можешь, какой бандитизм тут творился еще лет десять назад. Дошло до того, что специальное постановление правительства было по ситуации в нашей губернии. Ростов-папа.
– И Одесса-мама, – кивнул Апухтин.
– Точно! Значит, владеешь обстановкой! Так эти традиции ведь остаются. Немало еще народа, который застыл в темном прошлом, не желая в будущее.
– Это мы исправим, – усмехнулся Апухтин.
– Конечно. Кого-то пригласим в это будущее. Кого-то затолкаем. А кого-то и оставить придется на обочине, – прищурился недобро Державин, и в его глазах мелькнула та самая хваленая чекистская опасная искорка.
– Это да. – В целом Апухтин с таким подходом был согласен.
– В общем, шальной народец у нас. Убивают и грабят почем зря. Вон, полгода назад бандитскую шайку взяли. Паршивцы сами себя «черными масками» гордо именовали. Нападали на квартиры, дома. И особенно магазины единой потребительской кооперации им приглянулись. Так там только активных «солдат» двадцать три было!
– Да, это размах! – с уважением проговорил Апухтин.
– Ничего, всех взяли как миленьких. Товарищи у нас в органах подобрались боевые. Что на пулю бандитскую, что врукопашную всегда готовы. Но подхода какого-то системного к делу нет. Ухватки хитрой. Поэтому и попросил я помощи. Вот тебя, товарищ Апухтин, и прислали. Как человека молодого, но уже заслуженного и отмеченного.
Апухтин невольно поморщился. Он терпеть не мог, когда на него возлагали большие надежды. Потому что к ним прилагалась и большая ответственность.
Державин с пониманием посмотрел на него:
– Да не бойся ты. Вместе сдюжим. Где-то ты свежим взглядом что разглядишь. Где-то мы тебе своим опытом поможем. Но эту кровавую баню мы прикроем. – Он хлопнул огромной ладонью по столу так, что стаканы подскочили…
Глава 51917 год
Добирался Бекетов до дома долго. Точнее, даже не добирался – не слишком его туда и тянуло, а просто слонялся по русским просторам, дыша грозовым воздухом свободы.
В апреле он прибыл в Петроград, поразивший своими масштабами, красотой и многолюдьем. Там очень удачно пристроился в солдатских казармах, испытывавших на себе все радости самоуправления армейских комитетов.
Столица Российской империи бурлила. В ней сошлись гигантские природные народные силы, от близости к которым Бекетов расправлял плечи и сам будто бы становился значительным.
Петроград был наводнен самым разношерстным и часто сомнительным народом. Туда стекались авантюристы, горлопаны всех мастей. А еще сбежавшие с фронта солдаты. Вернувшиеся из Сибири уголовники, выпущенные Временным правительством и прозванные «птенцами Керенского» по имени министра юстиции, инициировавшего беспрецедентную амнистию как политическим узникам, так и уголовным элементам. И все они неслись в каком-то безумном бесконечном круговороте.
Власти как таковой в столице не было. Улицы были предоставлены толпе, и некому было ввести ее хоть в какие-то берега. Из семи тысяч городовых в феврале 1917 года убили половину, их трупами были завалены все каналы. Их попытались заменить народной милицией из бывших гимназистов, рабочих и студентов. Получалось у них с выполнением служебных обязанностей совсем плохо. Так что наводить порядок никто не спешил. Гуляй, рванина, обыватель, прячься.