Ноль эмоций - Екатерина Осянина 10 стр.

Это сработало. Он перестал пощипывать губами мою шею, выпустил меня из своих цепких объятий, стал смотреть на речку, щурясь теперь от слепящих солнечных зайчиков.

— Возвращаться нам нельзя, — задумчиво проговорил он и снова сунул в рот травинку.

— Почему? — я не спешила от него отстраняться, больше не опасаясь новых поползновений.

— Я бы на их месте устроил нам засаду. Нахрапом взять тепленькими у них не получилось, они не ожидали, что в этом месте окажется так много народу. И если они отслеживают маячок, то один, скорее всего отправился за ним следом, а второй сейчас сидит в кустах с биноклем и рассматривает все крепости. Если, конечно, он профи, и ему там еще не наваляли.

— Откуда ты знаешь?

Он обернулся ко мне с улыбкой, и я поразилась, что такое, оказывается, тоже возможно: он не ухмылялся, не скалился, а именно улыбался.

— Я не знаю. Я прикидываю самые вероятные варианты. Есть хочешь?

Глава 10

Есть хотелось.

— У нас же ничего нет.

Он решительно поднялся, отряхнулся от песка и гордо выпятил грудь:

— Это же лес, детка! Здесь полно еды! Правда, в основном сырой.

Он снисходительно посматривал на меня свысока, пока я растерянно оглядывалась в поисках еды. Потом хмыкнул, по-деловому подтянул трусы, выудил из рюкзака свой ножичек и ловко вскарабкался по обрыву, цепляясь за корни и стебли колючей травы.

— Никуда не уходи! — сказал он мне напоследок, взглянув вниз с края обрыва. И скрылся.

Я ждала его, как мне казалось, целую вечность. Солнце перемещалось, бросая на меня тень от кустов, и я переползала под его теплые лучи. Я то и дело проверяла, не высохла ли одежда. Увы. Спать нам сегодня предстояло в мокром.

Я не услышала шагов Константина, поэтому когда передо мной шмякнулась увесистая охапка какой-то травы, а следом за ней, словно огромная обезьяна в трусах и туфлях на босу ногу, спрыгнул с обрыва и он сам, я подпрыгнула, как ужаленная, и чуть не заорала. Мужчина был доволен, словно притащил с охоты по меньшей мере тушу мамонта.

Я с недоумением таращилась на зеленую добычу: широкие и длинные зеленые листья, из которых торчали только начавшие коричневеть камыши.

— Мы будем есть это? — я взяла в руки один кустище, попробовала запустить зубы в мягкую коричневую шишку. Рот моментально наполнился пухом, и пока я плевалась, Костя беззвучно ржал, зажав себе рот ладонью.

Я, отплевавшись, вытерла рот:

— Сам жри свои камыши! — и швырнула в него весь пучок.

Он поймал его на лету, одним движением отсек корневище и, выбросив зелень, стал обстругивать, как кочерыжку.

— И это не камыши, а рогоз, — поучительно проговорил он и протянул мне то, что осталось у него в руках.

На вкус эта штука тоже напоминала то ли капустную кочерыжку, то ли топинамбур. То ли сырую картофелину.

— Ничего. Свеженько так, — одобрила я и мигом сгрызла все, что у меня было.

Костя сидел на земле, стругал очередной корень, потом брал следующий и отправлял получившиеся огрызки то себе в рот, то мне.

Листья он сложил под кустом ивы, на котором была развешана наша одежда.

— Я там малинник нашел. Пошли десерт собирать. Ягод полно, — похрустывая последней «кочерыжкой», сказал Костя.

Из вещей, коорые к этому времени успели кое-как высохнуть, на мне были только трусы и лифчик. Я надела ботинки, вынула из рюкзака свою кожанку, накинула на себя и в таком экзотичном виде выразила готовность поглощать десерт.

Костя, снова нацепив на лицо свою фирменную ухмылочку, покивал, оценивая мой внешний вид, и снова, как обезьяна, вскарабкался по обрыву.

У меня получилось не так ловко.

Малинник был метрах в ста от берега. Ягод действительно было много, они были мелкие, сладкие и пахли так, что их можно было найти и с закрытыми глазами. Обирая один кустик за другим, стряхивая с себя паутину и комаров, нещадно расцарапывая голые ноги о кусты, мы набивали рты и поначалу молчали.

Потом, когда зверский голод унялся, и мы клали в рот уже по одной ягодке, я позвала негромко:

— Костя!

Он обернулся, перемазанный малиной, вопросительно дернул головой.

— Мне тут одна мысль покоя не дает.

Он замер, не донеся ягоду до рта, и я продолжила:

— Эта штучка у тебя в плече… Сколько лет она у тебя там сидела?

Он попытался скосить глаза, но ему трудно было увидеть ранку с запекшейся кровью возле самой шеи.

Он пожал плечами и закинул в рот малинку, потянулся за следующей.

— Это еще с тех времен, когда я служил. Нас забрасывали в горы, а потом отслеживали по этим маячкам.

— Это он столько лет работает? Там что, бесконечная батарейка?

— Нет, он вообще без батареек. Это просто какой-то чип. Черт, как же я о нем забыл-то? — он поскреб бороду.

— Выходит, ты забыл, а кто-то не забыл.

Он снова замер, уставился на меня диким взглядом…

— Данные об этом чипе были только у военных. Да и то уже лет пятнадцать как должны были гнить в архиве.

Я покивала, подстегивая его к дальнейшим размышлениям.

Он вылез из кустов, обошел их, добрался до меня, схватил за запястье и решительно поволок. Десерт закончился. Я запихала в рот все, что успела набрать в горсть, и засеменила за ним, обдирая голые ноги о колючие ветки и траву.

Мы спрыгнули с обрыва на берег, и он принялся сдергивать с кустов сохнущие шмотки. Мой джемперок был уже почти сухой, джинсы — влажные в швах и в поясе. Ну да ладно, что ж теперь. Одевшись, он собрал все вещи, снова помог мне взобраться на крутой берег, и мы двинулись вдоль реки.

Темп он снова взял марш-бросковый, видно, вспомнив свою армейскую молодость. Я за ним еле поспевала, но вопросов больше пока не задавала. Мне было не до разговоров, я берегла дыхание, зная, что просить его шагать помедленнее бесполезно.

Подумать только: еще каких-то пару-тройку часов назад он трупом валялся на берегу, дыша перегаром, и вот уже ломится по бездорожью сквозь лес, как молодой лось во время весеннего гона.

Мы шагали так до наступления сумерек. Он совсем не давал мне передышек. Когда я выдыхалась и начинала от него отставать, он возвращался ко мне, брал меня на буксир и тащил за собой.

Я потеряла направление нашего движения. Солнце закатилось за деревья, и я старалась хотя бы запомнить, в какую именно сторону. По моим прикидкам выходило, что идем мы на север. Однако, шагая сквозь лес, трудно придерживаться строго одного направления. По каким-то признакам мой проводник время от времени все же находил правильный вектор, и мы снова возвращались на нужный курс. Какое-то время путь наш лежал вдоль речки, но русло ее было извилисто, и мы то выходили к ее берегу, то снова от него удалялись. Джинсы почти высохли на мне. Во время движения я так разогрелась, что даже сгущающиеся сумерки и накатывающая волнами прохлада не приносили облегчения и свежести.

Я догнала Костю и попросила воды.

Он остановился, достал полторашку, наполненную речной водой, протянул мне. Я жадно выхлебала сколько в меня полезло, пуская две струйки по подбородку, капая водой себе на грудь. Наконец, я напилась и вернула ему баллон, тяжело дыша. Он пил медленно, смакуя каждый глоток, и совсем не казался запыхавшимся, в отличие от меня. Я с завистью смотрела, как он неторопливо опрокидывает бутылку, довольно отдувается, не спеша вытирает капли воды с бороды и усов. Он оценил мое состояние: лицо раскраснелось, волосы растрепались, пыхчу, как паровоз.

— Ладно, — смилостивился он, — привал. Будем искать место для ночлега.

Сунул бутылку с остатками воды в рюкзак и зашагал, не оглядываясь, видимо, уверенный в том, что на последний рывок сил у меня точно хватит.

С ночлегом он, прямо скажем, не заморачивался.

Мы вышли снова к реке, от которой так все это время и не удалялись на большое расстояние; не спускаясь к воде, нашли место под толстой сосной, на возвышении, выковыряли и разбросали по сторонам шишки. Нацепили каждый свою куртку, сунули рюкзаки под головы. Помня о том, какая я мерзлячка, Костя распахнул свою куртку и позвал меня к себе за пазуху, куда я быстренько приползла, прижавшись к его груди и чувствуя его тепло сквозь ткань рубахи. Накрыв меня своей ручищей и позволив спрятать нос в самое теплое место под его курткой, он какое-то время вздрагивал всем телом, засыпая, а потом отрубился и не просыпался даже от моей возни. Везет человеку. Днем выдрыхся, и сейчас спит то ли богатырским сном, то ли сном младенца.

Я маялась. Мне было неудобно, жестко, колко, спина мерзла, а нос, согревшись, начал просить свежего воздуха. Я возилась, ерзала, ноги гудели, поясница ныла, мышцы подрагивали. Зубы не почистила, к воде меня Костя не пустил. Хорошо хоть в кустики разрешил удалиться, снова напомнив, чтобы я тщательно попрятала «следы».

И снова хотелось есть.

Я смотрела, как колышутся черные силуэты сосновых верхушек на фоне ночного неба, и слушала ветер. Ночные птицы своими криками то и дело разрывали то, что с большим трудом можно было назвать ночной тишиной. Лес вокруг нас был наполнен шорохами, стрекотанием цикад, писком комаров. Костиным храпом.

Я вздохнула и, отказавшись от попыток заставить себя спать, несмотря на усталость, позволила мыслям в моей голове водить свои дурацкие хороводы.

Я как-то не задавалась вопросом о том, кто мог начать на Костю охоту. Мало ли кому он мог перейти дорогу, занимаясь своей антигуманной и противозаконной деятельностью. В первую очередь, конечно, приходили на ум именно правоохранительные органы. И я видела, как Костя ловко «слинял» от транспортной полиции на той остановке, где мы сошли с поезда с толпой ролевиков-реконструкторов. Или это просто совпадение? Ушел набрать водички, обнаруживая при этом знание местности… С другой стороны, он не так уж и прятался, когда покупал билеты на электричку до поселка, где расположена Левинская дача… А если бы его объявили в розыск, то, наверное, ориентировку получили бы все подразделения полиции. И шерстили бы каждый поезд, и вряд ли нам удалось бы затеряться даже в той огромной толпе молодежи. Тогда кто? Его партнеры или конкуренты? Кто-то из тех, кто пострадал от его диверсий?

Я не могла ответить себе на эти вопросы, а задавать их Косте боялась. Не хотелось мне почему-то больше знать о его делишках. Меньше будешь знать — крепче будешь спать…

Ага. Что-то не работала в моем случае эта поговорка.

Я снова вздохнула и попыталась перевернуться на другой бок, чтобы согреть спину.

Левин наверняка знал о том, кто должен был нас разыскивать. Значит, это кто-то из тех, кто вместе с ними обстряпывал их темные делишки. Значит, причиной их размолвки наверняка стал тот взрыв и… я. Взрыв произошел, но людей пострадало мало. Это их так расстроило? Или то, что мне удалось выжить? Как же не вовремя мне отшибло память!

А интересно, куда мы идем? Ведь не просто же так он без карты, без компаса упорно тащит меня на север? Местность ему явно знакома.

Я не представляла, как можно точно знать, куда идешь, не видя перед собой никаких ориентиров, кроме речки, то и дело исчезающей из поля зрения.

— Жень! — сердито сказал мне Костя в самое ухо.

Я чуть не подскочила от неожиданности.

— Что? — шепотом спросила я, переведя дух.

— Что-что. Хватит ерзать! Спи давай!

— Не могу, — пожаловалась я шепотом.

— Почему? — он и не думал понижать голос.

— Потому что мне холодно. И жестко. И я есть хочу.

Он обнял меня покрепче и пробубнил мне в шею:

— Спи. Утром поедим.

Теплее мне не стало. Голод тоже не унялся.

— Куда мы идем? — хоть любопытство удовлетворю…

— Мы не идем. Мы спим!

— Но мы же куда-то шли? И дальше пойдем? Куда? Или мы просто премся, не разбирая дороги?

— Давай завтра поговорим, а?

Я притихла, еще несколько раз вздохнув.

— Тебе что, колыбельную спеть? — раздраженно спросил Костя.

— Давай, — пискнула я, не особенно веря, что он споет, и что на поможет мне заснуть.

Но он запел. Это было так неожиданно — услышать от него «Баю-баюшки-баю!» посреди ночного леса, бесконечно усталым и очень тихим голосом, в ритме его собственного дыхания, и поэтому с паузами в тех местах, где ему вздумалось делать вдох.

«Не ложися… на краю.

Придет сере… нький волчок…

И… ухватит… за бочок…»

Его голос с сонной хрипотцой завораживал, бархатно обволакивал и странным образом успокаивал. Он пел, не кривляясь и не ерничая, и от этого на моем лице сама собой возникла улыбка, которую мне не от кого было прятать и которую никто, кроме меня, не заметил. А на шее и скулах от уха до подбородка появилось приятное щекотание, как будто кто-то водит туда-сюда невидимым перышком. Я замерла, боясь спугнуть это волшебное ощущение и удивляясь тому, что я вообще что-то чувствую.

«Баю-баю… шки-баю», — мужчина пел все медленнее, голос его, набравший еще больше переливчатых бархатных модуляций, звучал все тише, и я гадала, закончит он куплет или заснет на середине.

«Баю Жене… чку мо… ю,

Малень… кую… дето… чку,

Сладку… ю кон… фето… чку» — допел он и задышал ровно и глубоко, забыв закрыть рот и переходя на храп.

А я, закрыв глаза, снова и снова прокручивала в голове всю песенку, со всеми паузами-вдохами, тоже входя в этот сонный ритм и воспринимая неожиданную мягкость интонаций этого малоразговорчивого сурового человека, не сильно обремененного моральными принципами, почти как физическую ласку. Так и заснула.

Нас разбудил утренний туман, наполненный горьковатым озоном, запахом сосен и близкой реки. Солнце только поднималось, еще невидимое из-за деревьев, но уже подсветившее нежно-розовым длинные плоские облака.

Отсыревшие, то и дело передергивая плечами от бодрящей утренней свежести, мы поднялись, больше похожие на зомби, чем на людей, сбегали в кусты и к речке на утренние процедуры, наполнили бутылку прозрачной речной водой и снова продолжили путь в уже привычном темпе спортивной ходьбы.

— Ты обещал рассказать, куда мы идем, — напомнила я, догнав широко шагающего мужчину и вцепившись, чтобы не отстать, в его руку.

Он, очнувшись от задумчивости, сбавил-таки темп, поскреб бороду и ответил, покосившись на меня:

— Есть два варианта, и я еще не решил, какой выбрать.

И замолчал.

— Ну? — я подергала его за руку, чтобы он продолжал. — Озвучь оба, может, я помогу выбрать.

— Первый — это землянка моего дядьки-егеря, к северу отсюда.

— Он что, там живет?

— Нет, уже давно не живет. Нигде. Его убили браконьеры.

— Извини…

Он не обратил внимания.

— А второй — это мой дом в заброшенной деревне, еще дальше, тоже на север.

— В заброшенной?

— Ага.

— А дом тоже заброшенный?

— Ну, с виду не отличается от остальных.

— А внутри отличается?

Он не ответил, глянул искоса со своим вечным прищуром.

— А долго идти? — я не собиралась сдаваться.

— Ну, если не спеша, вот как мы сейчас идем, то через пару-тройку дней доберемся.

— Это, по-твоему, «не спеша»?

— Мы сейчас отойдем подальше…

— Подальше от чего? От лагеря?

— От этой речки. Пойдем прямо на север, а она повернет на северо-восток. Надо воды, кстати, набрать.

— Наберем. А дальше что? Повернем на север… И?

— Пройдем без остановок до следующей речки. Там сделаем привал, найдем чего-нибудь перекусить, отдохнем. И дальше, на север.

— Угу, — угрюмо вякнула я, рисуя себе радужные перспективы наших ближайших дней.

— А почему ты меня вчера к речке не пустил?

— На речке нас проще всего обнаружить.

— Как? Со спутника?

Он бросил быстрый взгляд вверх, в уже довольно светлое небо, пожал плечами:

— Да запросто. Если это военные… Но это вряд ли. Уж не такая я крупная рыбина, чтобы начинать на меня охоту такого уровня.

— Но кому-то же ты все-таки понадобился?

— Возможно, кому-то из тех, кто имел доступ к архивам с записями о моем чипе.

— Значит, мы все-таки сбили их со следа?

— Надеюсь, что да. Временно. Но если они узнают направление нашего движения, то могут заранее нас подстерегать. Например, на ближайшей станции на железнодорожной ветке. И на следующей станции. На речке могут нас ждать. Потому что они думают, что мы вряд ли далеко уйдем от воды. Ну, я бы на их месте так нас и искал.

— Поэтому мы и костер не жжем? — насупилась я.

Он помолчал, высвободил свою руку и неожиданно обнял меня за плечи:

— Дойдем до другой реки, разведем огонь. Обещаю.

Переход был ужасный. Как мы ни экономили воду в пути, полутора литров на двоих нам было мало. Помогали ягоды, которые мы собирали, не отклоняясь от нашего маршрута. Я жадно набивала рот малиной, черникой, брусникой и костяникой, радуясь передышкам.

Ноги я стерла в кровь. Сев отдыхать во время очередного привала, я скинула свои полуботинки и рассматривала свои распухшие покрасневшие грязные пальцы. На некоторых были волдыри.