Говард открыл глаза и посмотрел на безжизненное тело святого отца. Пули сорокового калибра нашпиговали его грудь свинцом, разорвав на части сердце и лёгкие. Это была мгновенная смерть! Возможно, лучший подарок, который только мог сделать для отца Джакомо Льюис. Он сунул пистолет обратно в кобуру, почувствовав на лбу проступившие капли холодного пота, которые тут же стёр рукавом тактической рубашки. Тишина своим густым туманом окутала пространство, словно, собираясь сыграть заунывную мелодию на скрипке рукой великого маэстро Паганини. Кудесник смычка и жертва договора с силами зла, давшими ему всё и ещё больше, чем можно представить, оставаясь вонючим налётом на языках бездельников и завистников, готовых проклясть всех подряд, лишь бы только не признаться в собственной никчемности!
Говард не умел жалеть! Эта черта была чужда для него! Как можно было быть снисходительным к кому-нибудь или чему-нибудь, если даже к себе он этого не применял?! «Чем меньше слабостей, тем больше совершенства!» – подобная философия не могла иметь роскошь снисхождения…
Сердце в груди Льюиса продолжало отбивать барабанную дробь, добавляя тем самым пульсацию в висках и сонной артерии. Боль в затылке продолжала нарастать, сводя с ума воспоминаниями и размытыми лицами знакомых силуэтов… Цена мудрости всегда и во все времена имела наивысшее значение – подобно призрачному замку Мунсалвешь, который рыцарь Персиваль увидел в конце пути, простирающийся над стройностью гор среди рассеявшегося тумана, будучи седым и уставшим от жизни.
Чудовищно хотелось пить. Но что эта была за жажда ему было непонятно, как и много других вещей, с которыми приходилось сталкиваться на пути, приведшим в очередной заброшенный дом, коих на его пути встречалось превеликое множество.
Говард отвёл глаза от безжизненного тела отца Джакомо, чья голова свисала вниз, и прошёл в большую комнату, которая больше всего походила на гостиную, где из мебели были только стол, пара рассохшихся стульев, полуразвалившийся шкаф с отломанной дверцей и старый дырявый диван с торчащими местами пружинами. Стиль мебели напоминал типичную мечту какого-нибудь хиппи из 60–70х годов XX века. Судьбу этих людей решило время, как и всё в этом мире! Наркотики, алкоголь, антисанитария и инфекции, сжиравшие иммунитет, уничтожили их, оставив от них лишь небольшой след в истории… Что же касается мебели, то пользоваться ей ещё было возможно. Говард был привычен к спартанским обстановкам и это даже вызывало в нём поток энтузиазма и циничных шуток в свой собственный адрес. Умение смеяться над собой – лучшее, что человек может сделать для себя самого!
Отец приучил Говарда к минимализму в быту, стараясь вырастить из него настоящего воина. Что же касается науки войны, типа «Сунь Цзы», то Льюис, будучи подростком, уже понимал, что эти средневековые понятия о ведении войны очень устарели, оставив актуальными лишь некоторые изречения, оставшиеся символами на все времена.
Льюис подошёл к столу и взял в руку пластиковую бутылочку с минеральной водой. Он отвинтил крышку и сделал несколько больших жадных глотков, чувствуя, что никак не может напиться. Солёный привкус оставлял приятные вкусовые ощущения, а горсть лекарств, отправленная в рот с большим количеством жидкости, попала в желудок. Психотропные препараты возвращали Говарда в рабочее состояние, возвращая из параллельной реальности, где он продолжал блуждать среди потерянного и не прожитого… Жизнь Льюиса упрямо катилась в тот самый сумрачный лес, где лишь выжженная земля и опалённые деревья, вели к реке, где ждал заполненный паром. Сумасшествие – это что-то странное и неопредёлённое, ведь каждый сходит с ума по-своему! Безумие Говарда было в поиске истины, чей след всё время исчезал между строк огромной книги жизни.
Учащённое дыхание и сердцебиение стали потихоньку стабилизироваться, как и боль в затылке, заставлявшая Льюиса сжимать зубы. Нервное напряжение постепенно выравнивалось под действием таблеток, но истерзанный труп в комнатке, более похожей на кладовку, чья грудь была нашпигована оболочечными пулями, не мог не огорчать!
Льюис сел на старый диван, из которого торчали пружины, и откинул голову назад, ощущая, как по его организму распространяется отрешённость и тишина. Он поднял с пола бутылку с лондонским джином, стоявшую рядом с обшарпанной ножкой дивана и свинтив крышку, сделал несколько глотков. Крепкий спиртной напиток высушил ротовую полость, оставив привкус ягод можжевельника на пересохших губах.
Говард встал с дивана, услышав скрип пружин, который издал этот предмет мебели, более похожий на рухлядь. Он поставил бутылку на стол, где хватало разных вещей, как нужных, так и просто откровенного барахла, найденного на досуге на чердаке. Журналы эротического содержания далёкой середины первого десятилетия XXI века, растрёпанная книга Шопенгауэра со следами разного рода человеческих грехопадений, пожелтевшие фото, старый кассетник с кассетой в деке и дневник бывшей хозяйки этого дома; почти целая жизнь семьи, чьи призраки могли летать по этим обветшалым от времени комнатам.
Льюис скинул с себя бронежилет, бросив его на диван, и подошёл к шкафу, рядом с которым стояла лопата. Он с отвращением схватил её за ручку, понимая, что копание могилы занятие не по его духу. Нет, Говард никогда не боялся запачкать собственные руки, поскольку «грязь» к «грязи» не пристаёт.
Он вышел из дома, пнув ногой входную дверь, чей скрип напрягал его слух. Желание смазать петли прерывалось в тот же момент, когда инстинкт самосохранения требовал использовать всё возможное для обнаружения противника, помимо датчиков движения, понатыканных в радиусе от 20 до 40 метров от дома.
Льюис вышел на свежий воздух под лучи вечернего солнца, частично слепившего его глаза. Говард зашёл за дом и, отступив порядка пары метров от небольшого цоколя, выложенного из булыжников, воткнул штык лопаты в сухую окаменевшую землю. В его памяти тут же всплыли воспоминания о Тунисе и той свалке, где пришлось провести около месяца, наблюдая за дельцами, любящими торговать списанным оружием, так и не дошедшем до утилизации.
Льюис продолжал копать могилу, стараясь при этом не думать ни о чём: почти так же, как люди погружается в своё хобби, когда что-то мастерят или собирают, сосредоточенно работая с любой деталью вне зависимости от её размера. Схожие ощущения испытывал и Говард, отдавая своему «хобби» всю внимательность и аккуратность.
Льюис выбросил из ямы лопату и, отдёрнув прилипшую к спине от пота тактическую рубашку, принялся вылезать из будущей «усыпальницы».
Говард вылез из могилы, глубина которой не превышала полутора метров. Он вставил в рот сигарету, достав её из пачки и, чиркнув зажигалкой, закурил. Льюис выпустил изо рта табачный дым и снова сделал глубокую затяжку. Вечернее солнце готовилось к очередному закату, потихоньку меняя цвет неба.
Говард затушил окурок пальцами левой руки и бросил его в металлическое ведро с небольшим количеством песка, стоявшее рядом с внедорожником. Льюис с трудом сглотнул небольшой остаток вязкой слюны во рту и направился в дом. Он знал, что ночь уже близко и скоро придут снова голоса, продолжая терзать его сознание, рассказывая о своих вечных пустых грёзах, потерянных жизнях и не сбывшихся мечтах… По сравнению с ними Говард был счастливым человеком, чья жизнь продолжалась, скорее, вопреки всему, чем для чего-то!
Льюис зашёл в дом и прошёл в кладовку, где тусклая лампочка, освещала безжизненное тело отца Джакомо, застывшее в положении сидя. Говард вытащил из кармана брюк на бедре выкидной нож и нажал на кнопку выброса лезвия. Воронёное лезвие разрезало липкую ленту на руках и ногах святого отца и тело брякнулось на пол. Скрипучие половицы издали свой приветственный возглас в виде характерного звука.
– Вот дерьмо! – выругался себе под нос Льюис и, схватив труп за ноги, развернул на грязном полу и потащил к только что выкопанному пристанищу.
Говард отпустил ноги отца Джакомо, бросив его тело рядом с аккуратно накиданным холмиком свежей земли. У данного природного запаха всегда в голове Льюиса всплывали определённые ассоциации. Они были далеки от понятия «могилы», а вот «траншея» или «позиция» были более близки.
Говард сбросил тело в могилу и принялся закидывать землёй. Он постарался утоптать грунт, однако, с природой ему было не тягаться. Она всесильна: умеет прощать и наказывать, понимать и принимать, но не умеет забывать!
Льюис вернулся в дом, поставив лопату рядом со шкафом, из которого воняло сыростью и чем-то похожим на отраву от клопов. Он плюхнулся на диван, который тут же издал скрип ржавых пружин, поприветствовав тем самым своего очередного постояльца. Лёгкий вечерний ветерок проникал в гостиную через разбитые окна и местами проломанные ставни. По бритой голове текли капли пота после земельных работ и хотелось выпить. Впрочем, данное желание довольно часто всплывало в мыслях Говарда, отправляя его в совсем в другую реальность, существовавшую параллельно и не пересекавшуюся с суетным миром.
Гостиную освещали несколько небольших прожекторов установленными на полу. Светодиодные лампочки давали нужный объём света, чтобы контролировать пространство и исключали темноту в тех местах, где можно было спрятаться. Льюис всегда был готов к появлению непрошенных гостей, для которых хватало «деликатесов» для угощения.
Говард встал с дивана и подошёл к столу. Он присел на рассохшийся стул, который издал характерный звуковой протест, но липкая лента – творит чудеса, а много липкой ленты подавно! Льюис пододвинул поближе к себе стакан и откупорил пробку на бутылке с виски. Купаж солодовых спиртов издал специфический аромат и заполнил пыльный стакан. Говард выпил треть стакана в два глотка и плеснул себе ещё. Он открыл ноутбук, чья связь осуществлялась с помощью небольшой спутниковой тарелки, развёрнутой на втором этаже вместе с другим оборудованием для стабилизации сигнала, и ввёл пароль доступа в операционную систему. Старый рассохшийся стул своим бесподобным ощущением чем-то напоминал ему цинковый ящик из-под патронов, от которого задница либо мёрзла, либо работал эффект сковороды, хорошенько пригретой палящим солнцем.
На экране ноутбука появился «рабочий стол» с множеством ярлычков и иконок для запуска разных программ. Разнообразие цветовой гаммы на экране резали уставшие глаза, раздражая рецепторы в головном мозге, который в данный момент работал исключительно на дерьмовом купажированным виски. Нечто подобное в старушке Британии пьют либо конченые алкаши, либо те, кто предпочитает подешевле и побольше.
Льюис потёр покрасневшие глаза и вошёл в поисковую систему и базу данных МИ-6, которая стала последним подарком человека, чей жизненный путь закончился трагически и Говард стал безмолвным свидетелем этого. Та спецоперация изначально была обречена на провал. Чёртовый Исламабад, похищенный агент под прикрытием, чьё спасение могло быть лишь гипотетическим, поскольку несколько «больших шишек» не захотели идти на уступки. В тех кругах себя скомпрометировать чем-либо, значит дать шанс конкурентам за твоё уютное и тёплое место в каком-нибудь просторном кабинете с дорогой мебелью тебя сожрать… Впрочем, вспоминать сейчас об этом не стоило, обсасывая собственные поражения и просчёты, которые остались давно позади… Да, прошлое не исчезает! Исчезаем только мы!
Льюис быстро набрал в поисковой строчке имя кардинала Дженнаро де Флюи и принялся ждать ответа, облокотившись спиной на спинку стула.
– Вот, чёртова мебель! – с досадой произнёс Говард, почувствовав небольшое шатание и скрип под собой. Он вернул взгляд на экран ноутбука, где уже в его распоряжении была информация, основанная на источниках МИ-6 и прочих спецслужб. С экрана на него смотрело фото кардинала де Флюи, чей орлиный нос, глубоко посаженые карие глаза, классическая короткая мужская стрижка чёрных волос, тонкие узкие губы и тяжёлый подбородок давали поразмыслить над святостью данного слуги Господа. Благостности в его лице точно нельзя было найти, но в наше такое странное время это, скорее, как правило, нежели исключение.
Льюис продолжил просматривать досье кардинала, которое не смогло его чем-то удивить. Кухню «Святого Престола» Говард за последнее время изучил хорошо, но большинство информации было поверхностной и обрывистой, приправленной в данном салате веточкой розмарина в виде слухов. Как известно, дыма без огня не бывает, а значит, даже данный спорный вид информации или дезинформации можно было использовать в собственных интересах.
Корни кардинала Дженнаро де Флюи происходили из Франции. Его отец, чистокровный француз, Филипп де Флюи был далёк от Господа, но очень близок к калабрийскому обществу, чей устав подразумевал легендарную «омерту». Ндрангета – неплохие ребята, только очень темпераментные и любители перейти все возможные грани. Калабрийская мафия – это отдельная субкультура, где расстаться с жизнью так же просто, как и затушить окурок в пепельнице. Филипп де Флюи, как владелец небольшого банка в Марселе участвовал в отмывание грязных денег, которые огромной прибылью текли от наркоторговли, уходя на время в Банк Ватикана, откуда возвращались уже «чистыми», но со снятым процентом. Схема была настолько проверенная, что о ней, конечно же, было известно, но слишком высокие покровители берегли данную золотую жилу, получая с неё свои проценты. Мать – итальянка, чьё настоящее имя было неизвестно. Симона де Флюи появилась как-то внезапно, словно, свалилась с неба. Предположения же были у всех одинаковые. Скорее всего, она была дочерью одного из крупных представителей Ндрангеты. Сорок восемь лет для кардинала считался возраст достаточно юный, впрочем, в этом аспекте Дженнаро де Флюи был не одинок. Времена менялись и у всего теперь имелся свой ценник. Происхождение из ордена Иезуитов добавляли необходимую деталь для столь быстрого продвижения в иерархии «Святого Престола». С этим монашеским орденом всегда было связано множество тайн и слухов, которые, порой, рождались, как грибы после тёплого летнего дождя. Однако, настоящие секреты там всегда умели хранить, ревностно оберегая их от внешних и внутренних угроз, а также других посягательств. Ватикан всегда был похож на красивую конфету в шикарной обёртке, дорогой швейцарский шоколад, а внутри жёсткий и горький леденец, о которой не просто можно сломать зубы, но и отравиться, почувствовав внезапно слабый аромат миндаля… Всё дальнейшее досье не добавляло никаких изюминок, скорее, было слишком типовое, чем, имеющее какаю-то значимую деталь… Связи в среде финансистов и Банка Ватикана были для него естественным аспектом, как и дружба с теневыми «коллекционерами», чья помощь в любой момент могла стать бесценной и незаменимой. Охрана из нескольких швейцарских гвардейцев в цивильном и бронированный автомобиль представительского класса для подобного «слуги Господа» были обыденной опцией, нужда в которой состояла лишь отчасти.
Льюис продолжил просматривать досье, остановившись на имуществе семьи де Флюи и её членах. В списке числились лишь племянник по отцовской линии: Ксавье де Флюи и его жена с детьми. Сам он продолжил дело своего деда, возглавив банк и несколько его новых отделениях, перешедших ему по наследству. Выбора у него не было, ведь семейное дело кто-то должен был продолжить и стать банкиром, а для него это являлось необходимостью, а не желанием. Связи в среде финансовых институтов Европы у него были в кармане, отошедшие к нему так же по наследству, как и банк. Что же касалось его жены, то о ней было слишком мало информации: только имя Фьорэлла, чьи корни происходили из Калабрии и её профессиональное отношение к музыке в виде прекрасного владения скрипкой.
Вилла семьи де Флюи находилась рядом с Тиволи, одним из самых живописных предместий «Вечного города», где легко можно было погрузиться во времена эпохи Возрождения. Дворцы, фонтаны, роскошные виллы, другая архитектура, имевшая свой колорит, и большое количество туристов, тем более в последние дни уходящей весны.
Говард понимал, что на вилле племянника кардинала, скорее всего, достаточно охраны и в её квалификации и профессионализме можно было не сомневаться, что в очередной раз ставило перед Льюисом сложную задачу.
Говард оторвал взгляд уставших покрасневших глаз от экрана ноутбука и обхватил правой рукой бутылку с виски, где ещё булькало немного крепкого спиртного пойла. Назвать это дерьмо благородным напитком, было бы кощунством по отношению к истинному односолодовому виски. Льюис откупорил пробку и, поймав обонянием отвратительный аромат, швырнул бутылку о стену. Звон разбитого стекла ударил по его слуху и осколки разлетелись по пыльному и грязному полу.