— Сядешь за скупку краденого, а твой Стасьо окажется среди уродов. Он уже там. Но одно твое слово… то есть два слова, и я освобожу его. Не узнаешь того, чего тебе лучше никогда не видеть! Скажи эти слова!
— Какие это слова?
— Фамилия и имя Ирода.
— Видимо, Ирод Агриппа, — прошептал Гарига.
Попельский взглянул на часы и застыл. Он научился сохранять неподвижность целыми часами и властвовать над мышцами лица. Это была очень полезная способность, особенно когда он, в прошлом — австрийский офицер и адъютант коменданта крепости Перемышль Германна Кусманка фон Бургнойштеттена, находился вместе с генералом в глубине России, где играл с царскими офицерами в карты на громадные суммы, а иногда и на собственную жизнь.
Глянул на циферблат. Прошло пятнадцать минут.
— Сними наручники, — Попельский одной рукой протянул ключи коммивояжеру, а второй вытащил браунинг. — Иди вперед меня к шатру. Там увидишь такое, чего никогда не забудешь.
Гарига отстегнулся от дверцы автомобиля, снял второй браслет наручников с запястья, а потом сделал резкое движение рукой. Ключи упали в кусты неподалеку.
— Больше не дам себя приковать, пулицай, — буркнул Гарига. — Скорее перегрызу тебе глотку, чем позволю это снова сделать.
— Пошли. — Попельский махнул браунингом. — Одно подозрительное движение, и я прострел тебе руку или колено. В зависимости, куда нацелюсь.
Они приблизились к шатру, в котором уже сиял свет.
— Ну, заходи! — Попельский подтолкнул Гаригу дулом между лопатками.
Шатер был поделен полотняными перегородками на маленькие каморки, залитые ярким светом.
— Ну, смотри! — Попельский снова ткнул Гаригу браунингом. — Начни с первой комнаты чудовищ.
Там сидела неимоверно толстая женщина. Ее могучие ноги и бедра поросли густыми темными волосами. Она была почти раздета. Свои срамные места, над которыми тремя складками нависал жирный живот, она прикрыла клетчатым платком с бахромой, а грудь спрятала под сплетенными руками. Маленькие глазки толстухи безразлично уставились в мужчин, что пришли на нее посмотреть. Какие-то остатки еды прилипли к ее жиденьким усам и бороде.
— Это баба-мужик, — объяснил Попельский. — Можешь на нее смотреть, а можешь ее иметь. За пять злотых она откроет тебе свою гигантскую пещеру!
Во второй комнатке сидел карлик с огромной головой. В красном жилете, с мускулистыми ручищами, покрытыми тюремными татуировками. Нижнюю часть его одежды составляли штаны с тремя штанинами. Две обтягивали короткие ноги, а третья, заполненная до конца, свисала между ног до колен.
— Догадываешься, что у него в третьей штанине? За щедрое вознаграждение он показывает это «что-то» дамам. Некоторые, говорят, теряют сознание, увидев такое, но другие тайком договариваются с этим ублюдком и пользуются его услугами.
В третьей комнате вовсю рычал могучий великан. Он был одет в тунику и обут в сандалии, ремешки которых обвивались вокруг его покрытых струпьями икр. Борода и густые черные волосы покрывали почти все лицо, с которого зыркали круглые обезьяньи глаза.
— Этот рядится в гладиатора, — вел дальше Попельский, — а когда это подобие зрителям надоест, то превращается в Кинг-Конга. В своей второй роли он становится пожирателем живых змей. За дополнительную плату он съест на твоих глазах живую гадюку или проглотит целого ужа! Взгляни только. — Показал на покрытые белыми личинками куски змеиной кожи, что валялись вокруг. — А сейчас увидишь самое худшее. И помни, что я все время держу тебя под прицелом. Одно неверное движение — и будешь хромать до конца жизни.
В четвертой комнате сидел Стасьо. Он был привязан к стулу толстой веревкой. Руки были обездвижены вдоль туловища. Смотрел на людей перед собой. Свет преломлялся на его обезображенной голове и не отражался от потемневших глаз, которых совсем не было заметно во впадинах. Были похожи на две черные пропасти, вырезанные на узловатой голове.
Гарига кинулся к парню и начал развязывать веревку.
Попельский схватил кнут, что стоял у стены шатра, и громко щелкнул ним. Стасьо вздрогнул в отцовских объятиях.
Комиссар снова щелкнул. Парень аж подскочил.
— Дамы и господа! — крикнул Попельский, словно цирковой конферансье. — Перед вами новая диковинка, которая сейчас будет танцевать танец святого Вита! Один удар кнута — одно танцевальное па!
Хлестал кнутом, судороги пробегали по детскому телу, отец дрожащими руками пытался распутать морской узел веревки.
— Танцуй, чертово отродье! — орал Попельский и щелкнул кнутом. — Танцуй, а толпа сойдет с ума от радости! Дергайся, и толпа взвоет! А вечером получишь вознаграждение — черную яму бабы-мужика!
Гарига отвязал сына и прижал его к груди.
— Сядешь в тюрьму за скупку краденого, — шипел Попельский в ухо находящемуся в ужасе отцу. — А твой сын останется один. Тогда я позвоню пану директору. И вскоре после моего звонка Стасьо попадет в чудовища и станет отрадой для жирного недомерка.
Гарига не отзывался. Продолжал обнимать сына, а мышцы подергивались на его лице.
— Понимаешь, ты, большевистская каналья? — Комиссар был такой разъяренный, что замахнулся кнутом на коммивояжера. — Понимаешь, что твой сынок, твой больной сынок станет страшилищем?
Стасьо перестал дрожать. Легонько отстранил отца и улыбнулся Попельскому.
— Сынок, сынок, — проговорил он каким-то странным писклявым голоском. — Где сынок? Где есть сынок? Я хочу к сынку! Я играть с сынком!
Тогда Бернард Гарига разрыдался. Попельский бросил кнут и подошел к несчастному отцу. Положил руку ему на плечо.
— Ирод Агриппа? — спросил он.
— Тадеуш Шалаховский, — ответил Гарига, не глядя на Попельского. — А его сынок — это Анджей Шалаховский. Живет на Собеского, 15.
Отец обернулся и плюнул комиссару в лицо. Тот приподнялся, вытер слюну носовым платком, пахнущим ливанским одеколоном и украшенным старательно вышитой монограммой, а потом выбросил платок на кучу мусора.
Францишек Войцеховский смотрел на все это расширенными зрачками. К комиссару Попельскому он больше не чувствовал ни крохи уважения.
XXII
На улице Собеского появился экипаж, а за ним — «шевроле». Остановились возле номера 15. Это был обычный дом, каких много в окрестностях Рынка.
Попельский отвернулся от дома и наблюдал, как Бернард Гарига будит Стася. Через минуту отец и сын вышли из экипажа и подошли к воротам дома. Первый избегал взгляда комиссара, второй, придя в себя со сна, подпрыгивал и улыбался, ежесекундно показывая пальцем на дверь.
Комиссар нажал на звонок около входа. Через минуту сделал то же самое, а потом снова и снова. Давил на кнопку и ежесекундно прерывал звон.
— А что такое? Что такое? — Разгневанный голос дворника слышно было издалека. — Это что, горит? А подождите меня минутку!
— Криминальная полиция! Открывай!
Эта информация несомненно ускорила шаги дворника. Через несколько секунд он стоял у двери, открывал глазок и мерил взглядом троих мужчин, что стояли под дверью. Увидев Гаригу и Стася, он весело засмеялся, но вид полицейского значка заставил его посерьезнеть и немедленно открыть дверь.
— Обыск, — сказал Попельский. — Ведите нас! Прямо в квартиру Шалаховского.
— А он в четверг выехал, как раз я комнату побелил, — сказал дворник и протянул руку отцу и сыну. — Добрый вечер, пан Гарига.
— Добрый вечер, пан Доминяк.
— Чего так поздно, что случилось, пан Гарига? — громким шепотом спросил дворник.
— А ты молчи, если не спрашивают, — грозно буркнул Попельский. — А теперь не мешай и иди спать!
— Да беру лахи под пахи и уже меня тут нет, — ответил тот, оскорбленный этим приказом.
— Подожди-ка. — Попельский изменил решение. — Пойдешь с нами! Бери ключи! Покажи, парень, — обратился он к Стасю, — где жил сынок!
Парень быстро побежал на внутренний двор, где были двери в два подъезда и два балкона, соединенные лестницами с двором. Оттуда можно было зайти в две мастерские, что были друг напротив друга. Под левым балконом виднелось маленькое окошко.
— Сынок! Сынок! — позвал парень, стуча в стекло.
— Откройте, пожалуйста. — Комиссар взглянул на дворника. — А потом оставьте нас.
Через минуту Попельский и оба Гариги стояли в освещенной комнате, где пахло мокрой известью. Она была небольшая и мрачная даже днем, потому что крошечное окошко почти скрывалось под лестницей.
— Вы сюда приходили со Стасем? — спросил Попельский.
— Да.
— Зачем?
— Анджейко Шалаховский занимался Стасем, когда мне надо было ходить с товаром по домам. Этот парень был для меня бесценным. Я мог нормально работать и не беспокоиться о Стасе.
— Где они познакомились?
— Они знали друг друга с детства, ходили вместе в школу для неизлечимых. Парни одного года рождения. Анджейко болеет черной болезнью. Сначала ходил в ремесленную школу, но его выкинули, потому что он раз или два описался на уроке. Редко выходил из дома. Поэтому мог хорошо присматривать за Стасем.
— А с его отцом, Тадеушем, вы тоже дружили?
— Нет.
— Что вам вообще известно о Тадеуше Шалаховском?
— Он также воспитывал сына один. Не знаю, или он был вдовцом, или так же, как я… Работал бухгалтером где-то на Знесинне. Я точно не знаю, где, но где-то далеко. Он был молчаливый и неприятный. Ворчал себе что-то под нос, не всегда отвечал на приветствия. Анджейку очень любил и следил, чтобы тот всегда принимал лекарства и редко выходил из дома…
— Называл его сыночком, да?
— Да. А с его легкой руки остальные тоже его так звали.
— Что вам еще известно о Шалаховском-старшем?
— Ну, разве то, что он недавно потерял работу, не платил за квартиру и вынужден был оставить это жилье. Также знаю, что когда-то Анджейко ходил к одному пожилому пану, которого он называл дедушкой. Этот пан иногда давал ему конфету. Он жил в этом же доме. Все это я знаю от Анджейки, не от его отца. Потому что тот — настоящий молчун…
— Вы его не любили?
— Нет. Он был ненормальный.
— Тогда почему вы его прикрывали? Зачем приобретали для него фальшивые документы?
— Меня Анджейко об этом просил.
— Анджей не говорил вам, куда они переехали?
— Нет.
— Вы приводили сына к Анджейке, или Стасьо сам к нему ходил?
— Сам.
— А Шалаховский к вам наведывался?
— Редко.
— Вы свободны, езжайте экипажем домой, я заплатил вознице, — сказал комиссар и взглянул на часы. — Я знаю, что вы что-то скрываете, но мне безразлично. Вознице приказано: никаких остановок по дороге! А вы уже из дома никуда не выйдете, потому что сын вам не даст. Он хочет спать и быть с вами… Много ему пришлось нынче пережить… Через ваше упрямство. И мое ослепление, — тихо добавил он.
Гарига обнял сына за плечи и медленно двинулся. В дверях обернулся и долго смотрел на Попельского. Этот взгляд был очень красноречивым. В нем виднелась не только лютая ненависть, но и безграничная вера в то, что месть является неизбежной. В нем было обещание смерти и терпеливое, смиренное ожидание. Подходящего момента, чтобы нанести ее.
Он тоже поклонник Эриний, подумал измученный комиссар и отвел глаза.
От дворника, пана Виктора Доминяка, он не узнал о Шалаховских ничего. Глядя на упрямое лицо этого домового служителя, Попельский очень жалел, что в гневе утратил самообладание и по-хамски с ним поступил. Это унижение и «тыканье» привело к тому, что дворник враждебно относился к комиссару. Доминяк не стал более разговорчивым, услышав вежливую форму «пан», ни скрытое, однако несомненное предложение вознаграждения, ни обещание смотреть сквозь пальцы в случае, если он нелегально продает водку, ни, наконец, комиссаровы извинения. На все вопросы следователя Доминяк отвечал «не знаю», или, для разнообразия, «ничего ни знаю». Иногда отсылал за информацией ко владельцу дома, меценасу Людвику Махлю, что жил на третьем этаже. При этом дворник злорадно усмехался. Доминяк хорошо знал, что полицейский, который так стремится разыскать Шалаховского, сделает все, чтобы до него добраться, но наверняка не решится будить известного львовского адвоката в полтретьего ночи. Действительно, услышав этот совет, Попельский нахмурился. Доминяк не удержался и злорадно рассмеялся.
Попельский глянул на его победное выражение лица и принял решение. Огляделся по комнате, поделенной завесой, за которой похрапывала дворникова благоверная.
— А вам так весело, да, пан Доминяк? — медленно произнес он. — Так вы довольны, что полицай не получил информации, в которой нуждался?
— Да я не знаю, про что пан кумисар…
— Ты знаешь, что я не стану будить ночью меценаса Махля. Доволен, а? — Попельский затарабанил пальцами по столу. — Хорошо, что у тебя хорошее настроение. Но я тебе его испорчу.
— Но, пан кумисар, я ни хотел…
— Ложись спать, Доминяк, ложись спать.
Попельский встал и начал раздеваться. Снял пиджак, отпустил галстук, расстегнул запонки и закатал рукава. Подошел к топчану, прикрытому белой клеенкой. Потом сел и несколько раз подпрыгнул на нем, проверяя упругость. Довольный результатом, отогнул клеенку, подложил ее под свои обутые ноги и удобно устроился на топчане. Оперся о холодную печь и заложил руки за голову.
— У тебя здесь насекомых нет?
— У меня тут полно плюсквів. — Доминяк напряженно смотрел на незваного гостя. — И караконів тоже хватает.
— Ну, что же. — Попельский надвинул котелок на глаза. — А ты знаешь, что я к ним даже привык, когда был в России? Их там до черта. Спокойной ночи, пан Громила.
Дворник стиснул зубы и через минуту лег подле жены. Ему никак не удавалось заснуть, потому что непрошеный гость все время насвистывал «Марш Радецкого».
XXIII
Комиссар не заснул ни на миг на твердом топчане в комнате дворника. Когда около пяти он уже чувствовал, что проваливается в сон, когда уже устроился на боку, а тяжелую голову опер на протянутой руке, в помещении раздался звонок.
Заспанный Доминяк встал и прошел мимо Попельского, кинув на него исполненный презрения взгляд. Через минуту послышались несколько голосов: льстивый тон дворника, басовитая пьяная болтовня и веселые возгласы женщин. Доминяк вернулся и уже более благосклонно глянул на Попельского.
— Да тут с танцев прифалював брат пана меценаса с женой и невесткой, — сказал он. — Пан меценас как проснется, то уже ни уснет. Можно идти и спрашивать пана.
— Благодарю за ночлег, — сказал Попельский.
Поднялся и какую-то минуту пошатывался как пьяный. Со свистом втягивал воздух измученными легкими. На коже лица чувствовал напряжение и мурашки, под веками пощипывало. Затянул узел галстука и разгладил рубашку перед треснутым зеркалом. Потом одел пиджак, котелок, кивнул головой в сторону занавеса, за которой исчез Доминяк, и вышел на лестницу. Там царил шум. Какая-то женщина немилосердно фальшивила, напевая знаменитый шлягер «Осенние розы», который недавно вошел в репертуар Мечислава Фогга.
Комиссар поднялся на второй этаж, облокотился на перила и посмотрел вверх. Над ним плясали и пели две женщины, за которыми наблюдал молодой человек с сигарой в зубах. Дверь на третьем этаже открылись, в них стоял камердинер во фраке.
Попельский взбежал наверх, перепрыгивая через несколько ступенек одновременно, и поставил ногу между дверью, когда веселая компания исчезла за ними, а камердинер не успел их закрыть.
— Криминальная полиция, комиссар Эдвард Попельский. — В утреннем свете, что падал из застекленной крыши дома, блеснул полицейский значок. — Мне надо поговорить с паном меценасом Махлем. Это срочное дело.
— Пожалуйста, дайте вашу визитку, уважаемый пан комиссар.
— Прошу. — Полицейский протянул лакею маленькую картонку, на которой, кроме фамилии, виднелся латинский девиз «Quid est еnim novi hominem mori, cuius tota vita nihil aliud quam ad mortem iter est».
— Изволите подождать здесь? — Камердинер показал на дверь, что соседствовали с кабинетом. — Пан меценас уже проснулся и сейчас вас примет.
Фамулус открыл дверь, зажег свет, кивнул Попельскому на одно из трех кресел для ожидании, а потом закрыл дверь и вышел. Прежде чем полицейский успел хорошо рассмотреть небольшое помещение, прежде чем успел сесть и пересмотреть различные газеты и журналы, открылась дверь кабинета, и в них появился меценас Людвик Махль.
— Добрый день, пан меценас, — поздоровался Попельский. — Простите за мой неожиданный приход, но это неотложное дело. Речь идет о вашем бывшем постояльце, Тадеуше Шалаховском.