– Ванечка… – прошептала она. – Я так устала… спать…
– Нет, милая, спать вам решительно нельзя! – сказала графиня. – Марья, есть у вас винный уксус? Или яблочный?
– Есть, матушка, как не быть!
– Нам нужно обтереть её холодной водой с уксусом, это поможет сбить жар! Несите воду, уксус, чистые полотенца! – распорядилась она. – Иван Андреевич, помогите Марье!
Он, как сомнамбула, посмотрел на неё.
– Давайте быстрее, Иван Андреевич, ну же! – графиня принялась раздевать девушку.
Юноша, наконец, словно очнулся и поспешил вслед за Марией. Вдвоём они принесли лохань с водой и полотенца. Екатерина Ильинична развела в воде яблочный уксус и показала Марии, как надо обтирать , сама же увлекла молодого человека вниз, со словами:
– Она прекрасно справится без нашей помощи! – усадила его за стол и приказала есть щи, попросив Осипа принести свежих.
Тем временем граф с Никифором вошли в избу с мороза.
– Отправили Прошу за доктором в Починки, Никифор говорит, ближе нет, – сказал Михаил Петрович. – Это вёрст тридцать, не боле. Прохор устал, конечно, но поехал. Думаю, скоро будет. Я велел всё подробно рассказать доктору, чтоб он лекарства захватил.
– Была бы здесь бабушка Мирониха, – послышался безжизненный голос, – она бы мигом любушку мою на ноги поставила…
Граф посмотрел на жену, в глазах которой стояли слёзы, и подсел к юноше:
– Друг мой, вам нужно отдохнуть, жене вы сейчас не поможете, но скоро Прохор доктора привезёт. Думаю, часа через три-четыре он вернётся, Проша просто гениальный кучер! Всё будет хорошо, уверяю вас!
Молодой человек смотрел на него, как будто ничего не понимая, но вдруг зарыдал, уткнув лицо в ладони.
– Если… если вы её спасёте… – с трудом проговорил сквозь рыдания. – Я за вас вечно… буду Бога молить… Можете просить у меня что угодно, граф, любую службу… всё выполню… вы и супруга ваша… – он не смог продолжать, плечи его затряслись ещё сильнее.
Граф, не зная, что сказать, поглаживал юношу по спине, решив дать ему выплакаться. Когда он немного успокоился, Мария заставила его выпить успокоительный отвар, потом довела его, безвольного и беспомощного, до топчана, уложила и укрыла одеялом. Иван забылся беспокойным сном.
Супруги молча смотрели на него.
– Какое хорошее лицо, – сказала графиня. – Высокий лоб, упрямый подбородок, прямой нос… классическая красота. А она, знаешь, Мишель, хрупкая и тоненькая, как тростинка, глаза огромные, голубые…
Граф улыбнулся:
– Влюбилась в них, да?
– Мне жаль их, Мишенька. Одни в целом свете, без средств к существованию, ни поддержки, ни старших рядом… Это тяжело! Надо что-то придумать!
– Обязательно придумаем, ангел ты мой сердобольный! – притянув жену, Михаил Петрович поцеловал её в макушку и покрепче обнял.
– Надо сказать Марии, что ещё можно снегом лоб обтирать и подмышки, так быстрее жар спадёт. Помнишь, у Сашеньки было?
– Как не помнить, – задумчиво ответил граф. – Давай чаю попьём? Ещё долго ждать. Или ты приляжешь?
– Что ты! Я и глаз не сомкну, пока всё не разрешится! Конечно, чаю надо. С мёдом и пряниками!
Иван проснулся резко, как будто его ударили. Подлетел на топчане и отбросил одеяло.
– Как же я уснул?! – вскочил как сумасшедший и помчался вверх по лестнице. Остановился, придерживая рукой расходившееся сердце, размашисто перекрестился и осторожно толкнул скрипучую дверь, готовясь увидеть страшное. Он заранее решил, что если с Пусенькой что случится – жить не будет. Зачем? Смертоубийство страшный грех, конечно, гореть ему в аду… но что без неё этот мир? Хуже ада…
В горнице было тихо, в окно лился утренний солнечный свет, на улице гомонили воробьи, обрадовавшиеся солнечному денёчку, слышалось ровное и спокойное дыхание. Пульхерия спала, она была бледной, но на щеках разливался румянец, не лихорадочными алыми пятнами, а нежно-розовыми наливными яблочками.
Ваня на цыпочках подошёл к изголовью, опустился на колени и бережно прикоснулся к её лбу губами. Лоб был влажный и прохладный. Парень перекрестился, вытащил из-под рубахи нательный крест и поцеловал его:
– Слава тебе, Господи Иисусе Христе и матушка Богородица! – остался стоять на коленях, легонько поглаживая любимую по волосам.
– Вы муж, сударь? – послышался негромкий голос.
Ваня вздрогнул и обернулся: в углу стояло большое кресло, на нём сидел небольшой сухонький старичок.
– Да, я… – пробормотал. – А вы..?
– Я доктор, врачеватель, так сказать, Илья Ильич. Давайте выйдем, не будем будить вашу супругу, ей сон нынче – лучшее лекарство.
– Благодарите Бога, сударь, что на вашем пути встретились такие благородные господа, – продолжил он за закрытой дверью. – Мало кто из дворян, каковых я знаю предостаточно, уж поверьте мне, отправил бы своего кучера за лекарем для незнакомцев…обнищавших причём… так? – проницательные маленькие глазки глянули на закрасневшегося Ивана.
– Так, – тихо подтвердил он.
– Промедлить бы ещё немного – и не спасли бы жену вашу, милостивый государь, – вздохнул лекарь. – Уповали бы на Бога, а он, как известно, к сирым мира сего не слишком благосклонен… А так можете радоваться и благодетелей своих почитать!
– Господин доктор, а вас-то я как отблагодарю? Мне и отплатить-то вам нечем… гол как сокол, – со стыдом произнёс Иван.
– Об этом не беспокойтесь, мне уже заплачено с лихвой! Ещё домой отвезут – и славно. Мне к полковнице Кусковой пора, у неё дочь вот-вот от бремени разрешится.
– Встали, Иван Андреевич? – с улицы в комнату ввалилось облако морозного пара вместе с Никифором. – Господин доктор, всё готово, кучер сейчас вас отвезёт. Вы покушать не желаете? Ухи отведать стерляжьей?
– Нет, пора ехать, – с сожалением ответил лекарь. – Дела ждут, милейший.
– Ну, доброго вам дня и пожалуйте к нам, милостиво просим, ежели мимо проезжать будете! – раскланялся Никифор, помогая доктору одеться и выйти.
– Какой добрый человек! – с улыбкой сказал он, закрыв дверь. – А вы, голубчик, как себя чувствуете?
– Благодарствуйте, Никифор… – юноша замялся.
– Да просто Никифор, мы из простого сословия, не дворяне! – засмеялся он. – Давайте я вам ушицы? А? Горячей, с хреном? Давайте! Вам силы нужны!
Он усадил Ивана за стол и ушёл на кухню распоряжаться. Послышался скрип ступеней и по лестнице спустился Михаил Петрович.
– Доброе утро, Иван Андреевич! – улыбаясь, сказал он. – Утро ведь доброе нынче? Да вы садитесь! К чему эти церемонии!
Ваня вскочил, увидев его, и стоял чуть не навытяжку.
– Я… граф, уж простите, не знаю вашего имени-отчества…
– Михаил Петрович, друг мой, – граф изящно уселся на деревянную скамью, словно это было венецианское кресло. – Да вы садитесь, Иван Андреевич!
– Я, Михаил Петрович, безмерно вам благодарен, – начал Иван. – Вы не только жену мою от гибели спасли, но и ребёночка нашего, и меня… Чем я могу вас отблагодарить, не ведаю… нет у нас ничего. Если велите мне службу какую сослужить, я в вашем распоряжении. Кроме рук да знаний моих мне владеть нечем…
Марья внесла поднос со снедью и, поздоровавшись, стала накрывать стол. Граф разлил водку:
– Выпьемте, Иван Андреевич, сегодня можно!
Они выпили, и граф продолжил:
– Наслышан я о вашей грустной истории. Чем жить-то думали, когда в бега подались?
Ваня вздрогнул и посмотрел на собеседника, но тот был совершенно серьёзен. Парень вздохнул.
– Собирался служить на государевой службе. Если не получилось бы – учительствовать подался или секретарём к какому дворянину…
– С вашим-то благородным происхождением?
– Ну, если Рюриковичам не зазорно было трудиться и по княжеским уделам побираться, то уж нам… – Иван развёл руками. – Куда деваться? От нужды любой копейке будешь рад.
– А позвольте спросить, Иван Андреевич (это не допрос, упаси Боже, просто любопытно!), каким наукам вы учёны? Чему могли бы детей научить?
Иван смешался:
– Познания многие имею… что же вас особенно интересует: точные науки или которые дух возвышают?
– А вы и тем и тем владеете? – искренне удивился Михаил Петрович. – Я вот, к стыду моему, мало что знаю, по верхам нахватался. А детей своих хотел бы как следует обучить. Не стесняйтесь! Физику знаете?
– Да.
– Астрономию?
– Владею знаниями не так обширно, как хотелось бы.
– Математика, химия?
– Да, знаю алгебру и геометрию; химию люблю, особенно часть, которая про живые организмы. Виды растений знаю. Также сады разбивать могу.
– История отечества нашего?
– Перечитал всё, что нашёл в господской библиотеке.
– Вашего отца? – уточнил граф.
– И не только.
– А ещё?
– Языки знаю, – Ивану было неловко хвалить себя, но вторая рюмка водки развязала язык. – Французский, английский, немецкий, латынь немного и греческий. Хотел итальянский выучить, но пока не довелось. Знаком с сочинениями великих литераторов, и наших, и господ иностранцев. География и истории великих географических открытий очень занимательны! Стихи люблю…
– Да есть ли что, чего вы не знаете?! – воскликнул ошеломлённый граф.
– Я знаю только то, что ничего не знаю, но другие не знают и этого, сказал великий Сократ, я лишь присоединяюсь к его словам, – скромно сказал Иван.
– А лет-то сколь вам??
– Двадцать три стукнуло в декабре.
– Когда же вы успели овладеть такими познаниями?!
– Михайло Ломоносов в девятнадцать только за парту сел, а в тридцать уж академиком стал. А я с малолетства у хороших учителей обучался, дай Бог им здоровья и долгих лет жизни, – вздохнул Иван.
– Мне вас Бог послал, ей-богу! – пробормотал Михаил Петрович.
– Кого Бог послал? – послышался звонкий голосок, и графиня, совершенно очаровательная в утреннем туалете, сбежала по лестнице.
Мужчины поднялись поприветствовать её, граф поцеловал жену в лоб, Ваня приложился к ручке, которую она ласково протянула ему.
– Да Ивана Андреевича он нам послал! – весело сказал Михаил Петрович. – Ты мечтала найти учителя для детей? Вот он! Это просто ходячая энциклопедия!
Екатерина Ильинична уставилась на юношу:
– Но Мишель, прилично ли это? Ведь Иван Андреевич дворянин…
– Катенька, даже князья Рюриковичи трудились, оставшись без удела, – назидательно промолвил граф. – Иван Андреевич сам хотел искать работы в городе, а тут мы ему подвернулись! Божий промысел!
– Только если Иван Андреевич не возражает!
– Да я… как я могу возражать?! Екатерина…
– Ильинична, – подсказала она.
– Екатерина Ильинична, вы нам такое благодеяние оказали, что мне вовек с вами не расплатиться! Я готов ваших детей учить… и платы никакой не надо, угол дадите, где мы с Пусенькой жить сможем – и хорошо!
Когда Ваня сказал «Пусенька», супруги переглянулись и тесней прижались друг к другу. Пылкая любовь юноши напомнила им о временах, когда сами они были юны и горячи, любили друг друга до умопомрачения.
– Ну, угол мы вам предоставим, не сомневайтесь, – засмеялся граф. – И плату за свои труды уж, будьте добры, получайте. Иначе нельзя!
– Барыня проснулась! – раздался голос Марьи. – Вас просит, Иван Андреевич!
– Позвольте, граф, графиня? – парень вскочил.
– Какие тут церемонии! Бегите! – улыбнулась Катя.
Ваня вмиг взлетел по лестнице, хлопнула дверь.
– Пусенька! – взволнованно вскричал он.
– Ванечка! – отозвался слабый голосок.
Дверь закрылась, приглушив все звуки. Муж с женой посмотрели друг на друга в нежном удивлении.
– Столько всего произошло, Мишель, – протянула графиня.
– Столько всего хорошего, – подтвердил граф.
– Как же нам повезло, что мы встретились тут… А ведь всё могло бы быть совершенно иначе!
– На всё воля Божья, – смиренно сказал граф. – Ушицы хочешь? Знатная!
***
Симбирск прекрасный, яблоневый рай, барин среди городов русских – как только не называли волжский город, куда неспешно направились два семейства!
Если бы они проплывали мимо него летом, то восхитились бы роскошным зелёным убранством, богато покрывавшим крутой косогор. Лишь кое-где прорезывали сплошной ковёр узкие ленточки спусков и тропинок да виднелись крыши домиков. Весной весь правый берег утопал в розовой пене цветения яблоневых садов и тонкий аромат вливался в городской воздух! Симбиряне издавна любили сады; это в XVIII веке утверждал и А.И. Свечин, подполковник, путешествовавший по городу с целью создания топографического описания края: «Местные жители до плодовитых садов великие охотники, кои содержат в изрядном порядке, продажей яблок, груш, слив и вишен пользуются…»
На склоне горы, под сенью гостеприимных дерев, строили террасы и беседки и радушно принимали друзей и родственников… Как приятно, должно быть, сидеть в прохладной тени, пить насыщенный чай и вкушать крыжовенное варенье, начинённое ядрами грецкого ореха! Или же яблочный сидр… Но это в прошлом… Ныне запущенный, заброшенный косогор ничем не напоминает заботливо взращённые, облагороженные трудолюбивой рукой пышные купы деревьев…
Зимой же пушистое одеяло укутывало склоны, напоминая взбитые сливки на изрядном куске марципанового торта. Искрясь под яркими лучами холодного зимнего солнца, снег ослеплял, не позволяя рассмотреть ясные и ёмкие очертания Венца… Мысленный взор уносился в далёкое прошлое…
Симбирск строился по общему типу других городов того времени и состоял из двух частей: внутренней и наружной. Первая и главная часть его имела форму правильного четырёхугольника и была обнесена бревенчатою стеною, по углам и сторонам которой возвышались башни, а кругом стены был глубокий ров. Эта часть города называлась «кремль», или «рубленый город», или «крепость». На его территории возвышался Троицкий храм на Соборной площади. Чуть левее – Спасский женский монастырь, Троицкая церковь и Спасо-Вознесенский собор. В левой части панораму завершал окруженный стеной Покровский монастырь, а справа, в подгорье, была Тихвинская церковь. Всего в городе насчитывалось два собора, пятнадцать церквей, около полутора тысяч домов, в том числе шесть каменных, были построены деревянные торговые ряды и несколько казенных зданий.
К концу 18 века деревянный кремль был почти полностью разрушен, лишь кое-где грозно возвышался его остов, напоминая о военном значении Симбирска, который изначально задумывался как форпост, с целью защиты восточных границ Русского царства от набега кочевых племён – ногайских татар. В дальнейшем военная целесообразность постепенно сошла на нет, а вот административное значение Симбирска с первого же времени его существования было весьма значительным, ведь в нем сосредоточилось управление не только городом, но и уездом, а Симбирский уезд был весьма обширен: в него входили города, имевшие своих воевод, власть которых ограничивалась только городом и которые находились в зависимости от симбирских воевод.
Но не только этим славился город! Множество талантливых людей в дальнейшем вышло из Симбирска, причём щедро одарённых в самых разных областях, много идей и замыслов, изрядно тряхнувших мир, родилось в его якобы сонной колыбели и продолжает появляться на свет. Но столь же многое вызывало отторжение у наиболее просвещённых людей своего времени; именно эти пороки позволили Ивану Александровичу Гончарову вывести в романе Обломовку – место, в котором намертво засыпают мечты, надежды, устремления, застывает сама жизнь, а Николаю Михайловичу Языкову сказать: «Симбирск – это болото человеческих глупостей». Не пророком ли был наш великий земляк?!
И конечно же, самым страшным пороком современности, гноящейся язвой на теле русской истории было крепостное право… Не объяснимое ничем, никакими законами мироздания угнетение одного русского человека другим таким же русским процветало и в славном Симбирске, городе на семи ветрах и на трёх реках, куда направились наши герои…
***
– Вот, Иван Андреевич, это будут ваши и Пульхерии Ивановны покои! – улыбка Екатерины Ильиничны так располагала к себе, заставляла поверить, что в мире нет ни зала, ни несправедливости, одно лишь счастье.
Большая комната в стиле ампир, убранная в нежно-голубом и синем цвете, богатые портьеры, дверь, большая резная кровать под балдахином, изящное трюмо, мягкие стулья, столик, платяной шкап – всё белого цвета – было богато, но вместе с тем разумно и уютно. Стены обиты штофом небесного цвета, на потолке – лепнина и роспись, облака, на каменный пол брошен пушисты ковёр.
– А к рождению малыша соседнюю комнату переделаем под детскую, чтоб вы всегда были рядом и кормилица под рукой.
Молодые переглянулись, Пульхерия прижалась к Ивану, он покрепче обнял её.
– Нам не надо кормилицу, Екатерина Ильинична, – улыбнулась девушка. – Я сама буду кормить ребёночка. Мы с Ванечкой так решили!