Луиза пробормотала:
– Им следует предупреждать нас сразу, как только мы сюда поступаем, что с подобными желаниями можно распрощаться. Что с нами кончено, никто нас не полюбит. Не так, как нормальных людей.
Она вытащила руку из-под одеяла, щупая воздух. Я следила за движениями ее пальцев. Ее ногти были выкрашены глянцевым синим лаком с крошечными красными крапинками. Рыдание застряло у нее в горле.
– Ты должна понять это, малышка. Ты понимаешь, на что это будет похоже?
Я сделала то, что советуют делать, когда кому-то больно и ему нужна помощь, чтобы он знал – его любят. Я села на край кровати поверх ее одеяла с изображением «Хэллоу Китти». Она – единственная, у кого было собственное одеяло и наволочки, и несколько пушистых тапочек выглядывали из-под кровати. Я медленно сняла бело-розовое одеяло с ее лица, настолько, чтобы можно было гладить ее волосы, эту чудесную пышную копну.
Позднее, когда в коридоре все стихло и Джен С. отправили в свою комнату собирать вещи и ждать, я думала о ней. Все это время они с доком Дули занимались сексом. Где они это делали? Расстилали на пол помятую бумагу в процедурной? На столе или все время у лестницы? Было холодно? О чем они разговаривали? Они оба такие высокие и красивые, с чистой кожей, сексуальные. Я представляла, как они двигались навстречу друг другу, и чувствовала тепло между ног. Потом я думала о Майки, у него мягкие дреды светлого цвета, и они всегда хорошо пахнут, он улыбался нам с Эллис из старого кресла в его комнате, позволяя нам веселиться и включать музыку так громко, как мы хотели. У нас с Майки ничего не было, но я была бы не против, я хотела этого, очень сильно, однако он любил Эллис. Парни, которые мне попадались, пахли жженым стеклом и злобой. С татуировками, следами грязи на коже и с акне. Они жили в гаражах или в машинах. Такие парни никогда не хранят верность. Сначала они подлизываются и, получив свое в грязном служебном помещении во время какого-нибудь концерта или в туалете чьего-нибудь подвального помещения на вечеринке, исчезают.
У Эллис был один парень. С волчьими зубами и в длинном черном пальто, и он спал с ней в подвале дома ее родителей на мягком розовом ковре, пока я слушала их с другого конца комнаты, завернувшись в спальный мешок. Он оставил после себя серебряные браслеты, тонкие чулки, русские матрешки с круглыми синими таблетками внутри. Когда он не позвонил, Эллис плакала, пока у нее не заболело горло. Когда она упоминала его имя, Майки отворачивался, и можно было заметить, как плотно сжимались его челюсти и темнело лицо.
Когда я думала о том, как соединяются тела, мне становилось грустно, и я испытывала необъяснимый голод. Я перевернулась и уткнулась лицом в подушку, стараясь очистить голову и не обращать внимания на зудящие шрамы. Луиза беспокойно вздыхала во сне.
Я не хотела верить, что она права.
Мать Джен – пышная, как тесто, женщина, круглощекая, с тонкими губами. Отец – толстяк, молния его тренерской куртки обтягивала живот. Ее родители стояли в коридоре, с опаской поглядывая на нас. Через некоторое время медбрат Винни собрал нас вместе в комнате отдыха и запер дверь. Нам не разрешили попрощаться с Джен. Девушки легко и бесшумно начали двигаться по комнате, достали карты и игры из ящиков, устраиваясь с Винни за круглым столом. Блю стояла у окна. Ее волосы светло-каштанового цвета были завязаны в неаккуратный узел; татуировка с изображением ласточки слегка переливалась сзади на шее. Спустя некоторое время она прошептала:
– Вон она идет.
Мы бросились к окну. На парковке отец Джен закинул два зеленых чемодана в багажник черного «Субару». День выдался холодный и серый. Он забрался на водительское кресло, и машина просела под тяжестью его веса. Джен возвысилась над матерью как согнутая соломинка. Та погладила дочь один раз по руке и открыла заднюю дверь, оставляя Джен складываться пополам на переднем сиденье рядом с отцом.
Она ни разу не оглянулась на нас.
Автомобиль растворился в потоке машин, исчезнув в конце длинного квартала кафе и баров, магазинов с ближневосточными побрякушками и мест, где продают двадцать два вида хот-догов. Одно лето Майки работал там; его кожа источала запах приправ и кислой капусты.
Небо покрылось мясистыми темными облаками. За последнее время прошло много дождей с ураганным ветром, редких для апреля. Голос Блю возвратил меня к реальности.
– Бедный Брюс, – сказала она тихо, показывая на окно.
Барберо стоял на углу парковки. На нем был не медицинский халат, а светло-голубая толстовка с капюшоном, рубашка с воротником, джинсы и белые кроссовки – в этой одежде он выглядел как обычный парень с улицы.
– Ох, – произнесла я. – Ох.
Ему нравилась Джен. Его зовут Брюс.
Еще на нем были небольшие очки в металлической оправе: в них он казался не таким… придурковатым… но вроде как… милым. Мы с Блю смотрели, как он вытирает глаза, садится в свою машину – поржавевший маленький хетчбэк оранжевого цвета – и уезжает.
– Бедный, бедный Брюс, – прошептала Блю.
Тела соединяются. А иногда нет.
Айсис перебирала пальцами буквы игры «Скрэббл». Ее ногти были обгрызены еще сильнее, чем мои. Она облизнула уголок губ языком.
– Почти готово, Чак. – Она резко сдвинула буквы с поля. – Почти.
Я теребила свою футболку из «варенки» и цветастую юбку в стиле хиппи. Мама Майки все же приходила с коробкой старых вещей Тани, оставшихся со времен ее ничегонеделания: футболки из «варенки», тонкие шуршащие юбки, пеньковые сандалии и бабушкины шали. И хотя там было еще несколько старых свитеров, я надела самый лучший – вязаный синий кардиган с ромбами и серебристыми пуговицами в форме желудей. У меня не получилось поговорить с мамой Майки. Если человека не было в списке посетителей, его не пускали внутрь, а я не могла пользоваться списком, потому что нарушала правила. В любом случае, я не узнала, кто бы мог прийти навестить меня, кроме Майки, но до этого было еще долго, несколько недель. Каспер обещала, что внесет его в список моих посетителей. В остальном я знала, что там только одно имя – моей матери. Но я не ждала ее прихода, и Каспер не упоминала о ней.
В комнате отдыха зазвонил телефон, и все начали искать глазами Барберо. Звонки переводились сюда наверх, только если звонящий был в основном списке внизу. Звонящие должны быть одобрены врачом и занесены в список – это происходило только по усмотрению врача. И все же нам не полагалось отвечать на телефон самим.
– Он, должно быть, в туалете, – предположила Блю, пожимая плечами.
Телефон продолжал звонить. Фрэнси толкнула Сашу локтем:
– Ответь.
– Вот ты и ответь.
Саша вернулась к игре «Коннэкт 4». Никто не любил играть с ней – она жульничала. Блю поднялась с дивана.
– Бесхарактерные Кровавые Красотки, – сказала она нам. Так она нас называла иногда: Кровавые Красотки. «Мы все могли бы очень круто выглядеть, ты так не считаешь? – спросила она меня однажды во время занятий в группе. – Если бы не выглядели как проклятые зомби!» Она подняла руки. Шрамы делали ее похожей на тряпичную куклу, которую зашили ужасным образом.
– Лачуга с психами. Представьтесь, пожалуйста. – Она повертела телефонный провод между пальцами.
Она отпустила трубку так, что та ударилась об стену – «шмяк» – и беспомощно повисла на белом проводе.
– Это твоя мать, Молчаливая Сью.
Она возвратилась к чтению книги, усаживаясь на жесткий диван зеленого цвета.
Я не дышала. Айсис передвигала буквы и неодобрительно бормотала. Фрэнси была занята просмотром фильма.
Моя мать. С чего вдруг она звонит? Она даже ни разу не навестила меня.
Я медленно подошла к телефону. Прижала трубку к уху и отвернулась от них к стене, мое сердце выпрыгивало из груди.
– Мама? – прошептала я с надеждой.
С невнятным хриплым придыханием в трубке прозвучало:
– Нееет, Чарли. Угадай, кто!
Голос пронзил мое тело.
Эван.
– Я притворился твоей матерью. Ее имя было написано на чем-то в твоем рюкзаке. – Он сделал паузу, хихикая, и вкрадчиво произнес визгливым голосом: – Здравствуйте, могу я услышать свою дочь, мисс Шарлоту Дэвис, пожалуйста.
Я ничего не ответила. Не знала, то ли я была разочарована, то ли почувствовала облегчение.
– Нам пришлось взять твои деньги, Чарли. – Эван прокашлялся. – Ты знаешь ситуацию.
Пустые контейнеры от пленки – те, что они с Дампом подкинули. В контейнерах я хранила мелкие деньги, которые сумела выклянчить.
Эван астматик, улица и наркотики не для него. Я наблюдала, как он сворачивался в клубок, издавая хрипы, пока его лицо не становилось багровым; он так напрягался, чтобы не потерять сознание, что мочился в штаны. Поликлиники давали бесплатные ингаляторы только после проведения медицинских анализов, и они не обследовали пациентов, находящихся под кайфом, а жизнь Эвана – это постоянное пребывание под кайфом. Он из Атланты. Я не знаю, как он попал сюда, на север.
Я прижалась к стене, чтобы девушки меня не слышали. Я слушала голос Эвана, и он возвращал меня назад во тьму. Старалась дышать ровно, чтобы дать себе время, как учила Каспер. И осторожно произнесла:
– Я знаю. Все нормально. Спасибо, что вы принесли мой рюкзак.
Он опять откашлялся:
– Знаешь, ты была вся изувеченная там, на чердаке? Я думал, мы с Дампом того и гляди в штаны наложим. Кровь, и все это.
– Да уж, – сказала я.
Он говорил так тихо, что я почти его не слышала.
– Это из-за Проклятого Фрэнка? Он… он в итоге пришел за тобой? И поэтому ты это сделала?
Я царапала стену тем, что осталось от моих ногтей. Проклятый Фрэнк, его черные глаза, эти кольца. Сид Хаус и красная дверь, за которой исчезали девушки. У него на полках хранились коробки со сладкими хлопьями, в холодильнике – пиво и газировка, наркотики в специальных запирающихся ящиках. У него была отвратительная кожа, зато зубы сверкали белизной, как жемчуг.
Мужчины, приходившие в комнату с красной дверью в Сид Хаус, смотрели голодными колючими глазами, которые надвигались на тебя, испытывали тебя, пробовали на вкус. Поэтому долгое время я пряталась на чердаке. Как мышь, стараясь не дышать, чтобы никто меня не заметил.
– Нет, нет. Он не получил, что хотел, – ответила я.
Эван вздохнул с облегчением:
– Ага, понятно, да уж, это хорошо.
– Эван, – позвала я.
– Да?
– Но он – одна из причин, почему я это сделала. Понимаешь? Как последняя капля, которая переполняет чашу. И тогда все. Ты понимаешь?
Эван молчал. Потом произнес:
– Да уж.
Интересно, откуда он звонит – щуплый Эван с больными легкими в рваных брюках и в смешном спортивном пальто из твида.
Я спросила, как он меня нашел. Он ответил, что сюда отправляют всех девчонок с приветом.
– Мы с Дампом нашли кое-кого, кто подбросит нас до Портленда, – сообщил он.
В ту ночь, когда они спасли меня в подземном переходе, Дамп разбил бутылку о голову того мужчины. Это случилось молниеносно. Я увидела испуганные глаза парня за плечом мужчины, бутылку в воздухе, мелькнувшую в свете желтых ламп. Несколько дней после этого я вынимала осколки стекла из своих волос.
Дамп смотрел как загипнотизированный на сверкающие осколки стекла в своих ладонях. Он смотрел на меня, и его улыбка была похожа на глубокий изогнутый порез. Мелкие осколки стекла в крови переливались на носках его черных ботинок.
Мужчина, который ко мне приставал, лежал на полу перехода – неподвижная груда в темной одежде. Эван завернул меня в свое пальто.
– Я просто хотел убедиться, что ты в порядке и все такое, понимаешь? – сказал Эван.
«Вот дерьмо! – повторяли они. – Нужно проваливать отсюда к черту».
Они говорили: «Ты ненормальная, шалава, тебе нельзя ходить здесь одной. Ты клевая и все такое, для чокнутой».
Смех и кашель.
Они приволокли меня пешком к фургону и затащили внутрь на заднее сиденье. Кресла были вынуты; пол сырой, обрывки грязного ковролина закрывали ржавчину и дыры в полу. Эван и Дамп были взвинчены, глаза вылезали из орбит, руки тряслись. «Неужели мы прибили того чувака?»
Я провела с ними семь месяцев.
Однажды где-нибудь на улице прервется жизнь Эвана. Я видела, на что он способен ради дозы кайфа. И грустное выражение его лица, когда он думал, что на него никто не смотрит.
– Да, и еще я хотел тебе сказать, извини и все такое, но я взял твои рисунки. – Эван прокашлялся. – Ну, этот альбом с комиксами. Я не знаю, мне он просто нравится. Короче, это круто, я смотрю и вижу там себя. Как будто я знаменитость или кто-то типа того. Читаю понемногу каждый день.
Мой альбом с рисунками, у него мой альбом. Дамп просил: «Смотри, чтобы у меня была крутая суперсила, типа рентгеновского зрения, хорошо? Хочу видеть, что у девчонок под одеждой».
Мое сердце начало биться спокойнее.
– Эван, мне он нужен обратно. Эван, пожалуйста.
Он кашлянул и после паузы отозвался:
– Короче, я постараюсь, посмотрю, если мы сможем к тебе туда попасть, но не знаю, мы вроде как скоро уезжаем. Я… мне просто действительно нравится их читать. Не знаю, когда я вижу себя там, это придает мне уверенности, что я существую.
«Эван», – произнесла я про себя.
– Когда выберешься оттуда, приезжай в Портленд, хорошо? Высунь голову на набережную и поспрашивай вокруг обо мне. Вместе мы не пропадем.
– Не вопрос, Эван, – ответила я.
– Чао-какао.
Телефон замолчал.
Айсис сосредоточилась на очередной фишке. Я положила руки на колени. Мои руки. Они брали еду из контейнеров для мусора. Дрались за места для ночлега и грязные одеяла. Они видели совсем другую жизнь, не такую, как здесь, где играют в игры в теплой комнате, пока вечер удаляется от нас там, за окном.
– Как твоя мама? Это странно, да? – спросила Айсис.
Она составила слово «мяч». Ей понадобилось десять минут, чтобы составить «мяч».
Я подсунула руки под ноги и навалилась на них всем весом. Мне нравилось ощущать давление на кости. У него был мой альбом, но зато у меня имелась еда и постель.
– У нее все отлично, – ответила я, мой голос звучал легко и непринужденно, – едет в отпуск в Портленд.
Когда я сказала Каспер, что чувствую себя безобразной, знаете, что она спросила?
Она спросила:
– На душе было безобразно, или ты ощущала себя безобразной, Чарли? Это две большие разницы, и я хочу чтобы ты поразмышляла над этой разницей. Это неотъемлемая часть твоего выздоровления.
Они действительно слишком много требовали от нас.
В группе Каспер задала нам вопрос:
– Кто ваши друзья? Есть ли какое-нибудь сообщество? Кто-то, с кем можно поговорить, с кем чувствуешь себя в безопасности там, на свободе?
– Кому вы можете доверить свои секреты? – поинтересовалась она.
Я знаю, кто я. То есть я не знаю наверняка, потому что мне всего семнадцать лет, но я знаю, какая я с другими людьми, в их глазах и в мыслях. Если вы храните школьные фотографии, спорим, что вы найдете меня там. Это легко. Кто эта угрюмая девочка? Даже если она находится между двух других детей, кажется, будто она одна на фото, потому что соседи стоят словно отдельно от нее. Ее одежда выглядит… невзрачной или вроде того. Грязной? Неопрятной? Она как будто пустое место. Вы даже не можете вспомнить ее имя? Вы легко найдете таких девочек на фотографиях. Мне даже не нужно описывать их. Вы найдете без труда тех, кто выделяется сообразительностью. Тех, кто выделяется силой или спортивными достижениями. И, наконец, похожие на меня – растрепанная девочка, лучше сказать, из бедной семьи, у нее ничего толком не получается, она сидит одна в столовой и все время рисует; ее толкают в коридоре, обзывают, потому что это ее роль, иногда она злится и в ответ пускает в ход кулаки – что еще ей остается делать? Вот поэтому, когда Каспер спросила: «Кому вы можете доверить свои секреты?» – я подумала: «Никому». Никому, кроме Эллис. Она была моим единственным шансом, и она выбрала меня. Вы, скорее всего, не понимаете, что я чувствую, потому что привыкли иметь друзей. Или, вероятно, у вас есть мама и папа или хотя бы один из них жив, и они не бьют вас. Никто не отодвигается от вас подальше, когда делают общую фотографию. Поэтому вы не знаете, как это: каждый день, каждый проклятый день чувствовать себя такой одинокой и ощущать, что черная дыра внутри поглощает тебя, – пока этот человек, по-настоящему чудесный, не пришел в твою школу. Ей просто наплевать, что все на нее глазеют, на ее черное бархатное платье, колготки в сетку, большие черные ботинки, растрепанные волосы, покрашенные в фиолетовый цвет, и красные-красные губы.
В первый день она вошла в столовую и даже не встала в очередь с подносом, она просто посмотрела на весь этот чертов зоопарк, в какой превращалась школа в перерыве на ленч, и внезапно я заметила, что она идет ко мне, улыбаясь большими красными губами. Ее огромный черный рюкзак приземлился на стол, она начала рыться в нем в поисках конфет «Пикси Стикс» и «Кэнди Баттонз» и пододвинула их ко мне, ко мне (мой карандаш замер в воздухе над рисунком, потому что это все какая-то шутка, какой-то тщательно продуманный план, чтобы посмеяться надо мной, но нет) и произнесла: «Господи, ты единственный нормальный человек в этом гадюшнике. Умираю, хочу кайфануть. Пойдем со мной после школы, словим кайф? О боже, мне нравятся твои волосы. И футболка. Ты купила или заказала в Интернете? Что это ты рисуешь, ого, это что-то неземное».