– Интересно, почему старик отдал предпочтение красавице монахине? Недаром я всю жизнь избегал таких ангельских существ: они слишком милы и добры, и именно доброта позволяет дьяволу с легкостью проникать в их души, – такие вязкие, как смола в адских котлах, мысли ворочались в пьяном сознании виконта.
Адольфо провел рукой по обтянутой полупрозрачной материей аппетитной женской груди. Горошины сосков удивленно встрепенулись и доверчиво потянулись навстречу тому, кто невольно нарушил их сонную безмятежность. Эта соблазнительная и в то же время невинная картина всколыхнула внизу живота волну непристойной, животной похоти, одновременно родив в мозгу новый поток нетрезвого бессознательного:
– Что там говорил Перони? Наследство ди Бароцци достанется моему сыну. Моя участь – стать его опекуном и распорядителем. Вот же дьявол! Старик опять меня обскакал! Опять заставил жить по придуманному им сценарию. Получается, что я для него значу не больше, чем племенной бык-производитель?! Ну что же, если его сиятельство желает заполучить внука, то так тому и быть! Мне ничего не стоит оказать графу ди Бароцци такую любезность!
И Адольфо, в чем был, не раздеваясь, полез на кровать и жарким влажным поцелуем накрыл губы спящей жены…
* * *
Теперь, когда мужчина с большим трудом собрал в памяти, как мозаику, события минувшей ночи, ему стало брезгливо-тошно. В душе было настолько гадко, будто там обустроили отхожее место все создания Бездны. Как же он мог опуститься до такой низости?! Виконт ди Бароцци никогда в жизни не брал женщину силой. Сама мысль об этом ему претила! Этому мерзкому, позорному поступку нет никакого оправдания!
Можно, конечно, попытаться заткнуть бунтующую совесть отговорками, дескать, он был пьян. Или, того хуже, объявить виной всему самодурство отца, вынудившее вести себя так неподобающе. Но ведь в жилах Адольфо течет благородная испанская кровь, для которой понятие чести превыше всего!
Виконт ди Бароцци мог позволять себе кутежи, азартные игры и бесчисленные романы с красавицами, которые были рады предложить себя в любовницы. Но он никогда не посягал на честь и достоинство женщины, если она возражала. И совершенно не важно, что он пытался овладеть силой своей законной супругой. Она ясно дала понять, что не хочет близости с ним. Отчаянно сопротивлялась и пыталась вырваться из его объятий. А он, как мерзкое животное, продолжал лезть к ней с ненасытными поцелуями, пока она не пресекла его поползновения, разбив об голову керамический горшок.
Вспомнив это, Адольфо инстинктивно потянулся рукой к ушибленному на затылке месту. Там выросла вполне ощутимая шишка, которую венчала ранка с запекшейся кровью. Мужчина не без удовольствия усмехнулся: “Оказывается, у нежного и скромного ангелочка острые зубки и крепкие коготки. Я знал, конечно, что красивое часто бывает хрупким, но вот что хрупкое красивое может быть крепким – это, пожалуй, открытие для меня”.
Постучавшись, в комнату вошла обеспокоенная служанка жены Мария.
– Мессир, мы опросили всех слуг во дворце: синьора бесследно исчезла. В доме остались все ее вещи. Нет только дорожной накидки. Даже обувь вся на месте! Я понимаю, что не должна вас беспокоить, но я очень переживаю за синьору Бьянку. Признаюсь, я не знала, о чем и думать, когда увидела вас в ее кровати, усыпанного осколками разбитого кувшина. Да еще с раной на голове и кровью на подушке.
Меньше всего Адольфо хотелось сейчас пускаться в объяснения перед служанкой. Он попытался отшутиться:
– Не беспокойтесь, Мария. Просто ночью в темноте я перепутал спальни. Ваша хозяйка, должно быть, приняв меня за вора, хорошенько приложила какой-то посудиной по голове.
– Да что Вы, мессир! Малышка и мухи не обидит! Представить себе такое не могу. Синьора Бьянка никогда бы не стала сражаться с ворами. Моя маленькая ласточка такая тихая и нежная! – продолжила причитать Мария.
– Должно быть, мы с вами сильно ее недооценили, – с усмешкой ответил Адольфо. – Иногда и безобидная пташка, защищаясь, может изрядно поклевать коршуна. Но, как бы то ни было, надо скорее отыскать вашу хозяйку. Вдруг ей со страху захочется еще кого-нибудь хорошенько поколотить.
Мария вышла из комнаты, а Адольфо всерьез задумался. Он, конечно, делал вид, что произошедшее его весьма забавляет, на самом деле всерьез переживал и обдумывал, куда девушка могла подеваться. Во дворце ее не было, слуги все обыскали. Одежда и обувь, по заверению Марии, на месте. Куда она убежала, раздетая и босая?
По его вине на плечи этой хрупкой девушки за такой короткий срок свалилось столько переживаний, что виконт всерьез начал опасаться за ее душевное здоровье. Как бы она от безысходности ни причинила себе вреда! Подобного исхода Адольфо точно не вынесет.
Мужчина отставил кружку с недопитым крепким горьким кофе, которую до сих пор держал в руках, и, сняв с головы полотенце, поднялся из кресла. Ощущения были далеко не лучшими. Голова с тяжелого похмелья, хорошенько сдобренного ударом кувшина, по-прежнему раскалывалась. Волосы слиплись, вероятно, от молока, которое находилось в злополучном кувшине. Во рту было сухо, как в августе после засухи. Во всем теле ощущалась липкая, потная слабость.
“Да, давненько я так не напивался”, – подумал виконт, позвонив в колокольчик сонетки.
Через минуту в комнате появился слуга.
– Хочу освежиться. Приготовь мне воду и чистую одежду, – распорядился Адольфо и, когда слуга повернулся к выходу, добавил, – о графине по-прежнему ничего не слышно?
– Нет, Ваше сиятельство. Но мы продолжаем ее искать, – ответил слуга и вышел за дверь.
– Черт, надо предпринять что-то более серьезное, – озадаченно произнес вслух Адольфо, оставшись один.
* * *
Когда виконт ди Бароцци привел себя в относительный порядок, слуга доложил, что его милость хочет видеть художник, занимающийся росписью плафона в парадной гостиной.
Адольфо не был расположен принимать кого-либо, но слуга добавил, что, как ему показалось, этот человек располагает какими-то сведениями о пропавшей графине.
– Хорошо, проводите его в кабинет. Я через минуту туда подойду, – ответил виконт.
В кабинете Адольфо встретил молодой человек весьма приятной наружности, которому на вид было чуть больше двадцати.
– Ваша милость, разрешите представиться, Лоренцо Бальдиссера Тьеполо. Мы с батюшкой, как вы, наверное, знаете, выполняем во дворце работы по заказу его сиятельства графа ди Бароцци.
– Да, я наслышан об этом. Мне передали, что у вас есть какие-то важные для меня сведения.
– Да, Ваша милость. Дело в том, что уже несколько дней кряду я выхожу ранним утром с бумагой и красками встречать рассвет. Видите ли, я пытаюсь отработать технику лессировки при передаче цветовой палитры предрассветного неба.
– Не могли бы вы перейти сразу к сути дела, – с легким раздражением перебил виконт.
Лицо молодого человека зарделось от смущения, как у застенчивой девушки.
– Да-да, конечно. До меня случайно дошли слухи, что во дворце разыскивают пропавшую рано утром виконтессу, вашу супругу. Дело в том, что, когда сегодня я выходил по обыкновению к рассвету, на дороге у ворот стояла конная повозка, в которой дремал священник. Когда же я возвращался, навстречу мне ехала та же повозка, но рядом со священником в ней уже сидела девушка. Она плакала, вероятно, была чем-то сильно расстроена, и священник пытался утешать ее. Я подумал, может быть, это имеет какое-то отношение к пропаже виконтессы. Правда, девушка эта была одета более чем скромно и совсем не походила на знатную даму.
– Вы заметили, как она выглядела? – оживившись, поинтересовался Адольфо.
– О да, у нее была весьма запоминающаяся внешность! Она настоящая красавица! Ее образ так и просится на полотно. Любой художник почел бы за честь иметь такую модель. Один цвет волос чего стоит! Она напомнила мне золотоволосую Венеру на картине флорентийца Сандро Боттичелли.
Адольфо заметил, как преобразилось лицо юноши, когда он говорил о внешности Бьянки (в том, что это была она, у виконта не осталось ни малейших сомнений). В глазах мальчишки вспыхнул восторг. На щеках, залитых юношеским румянцем, появились круглые детские ямочками. Чувственные губы украсились мягкой улыбкой, которая обозначила еще одну ямочку на подбородке.
“Этого юнца при рождении, определенно, поцеловал Купидон!” – с непонятной самому себе досадой подумал Адольфо.
– Синьор Тьеполо, я весьма признателен вам за предоставленную информацию. Вы очень помогли нам своим рассказом, – виконт ди Бароцци поспешил прервать поток неуместного восхищения.
Молодой человек смутился и, раскланявшись, поспешил ретироваться.
– Итак, хоть что-то начинает проясняться. Теперь надо выяснить, что это за священник, и откуда он здесь взялся? – произнес Адольфо вслух, когда остался один. – Странно, но, когда я подъезжал к вилле, никого на дороге не заметил. Хотя, может быть, был просто слишком пьян.
Он вызвал слугу и отправил его за Марией. Если кто и сможет ответить на эти вопросы, так это только она.
Глава 13
По окончании службы шестого часа Бьянка со своей крестной, аббатисой Селесте, сидела в монастырской трапезной, но ни одна, ни другая к еде даже не притронулись. Голод физический сейчас занимал обеих меньше всего.
Аббатиса, немолодая уже женщина с благообразным лицом и очень проницательными карими глазами, поглаживала лежащую на столе руку девушки и обдумывала, какие бы слова подобрать, чтобы успокоить крестницу и попытаться наставлениями смирить ее и принять выпавшие испытания как Божью волю.
Селесте всей душой любила эту девочку, на которую без остатка выплеснула переполненный сосуд нерастраченных материнских чувств. Настоятельница пребывала в сильном волнении с той поры, как Бьянка в назначенное время не появилась в монастыре до сегодняшнего утра, когда ее, полураздетую и босую, привез падре Донато.
Сбивчивый рассказ плачущей девушки заставил монахиню прийти в замешательство: “Бог есть любовь, Он всемогущ. Почему же Он допустил, чтобы такое светлое, доброе и кроткое дитя так страдало? Возможно ли, чтоб Он покинул ее и отдал в руки дьявола?”
Исповедавшись, Бьянка обратилась с мольбой к аббатисе и падре Донато, чтобы те попытались аннулировать сомнительный брак и принять ее обратно в монастырь. Все утро настоятельница обдумывала сложившуюся ситуацию и молила Господа и Мадонну дать нужный совет и подобрать верные слова. Наконец она пришла к единственно правильному, как ей казалось, решению.
– Девочка моя, знаешь, в душе я даже рада, что провидение Господа определило для тебя иной путь, – начала аббатиса этот нелегкий разговор. – Тебе было бы трудно стать истинной монахиней.
В тебе с детства было слишком много жизни. Помнишь, как ты отказывалась вышивать обложку миссала, объясняя это тем, что у вышитых святых глаза получаются мертвыми. Ты говорила, что лучше рисовать их, тогда очи будут живыми и будут лучиться святостью.
Путеводная звезда твоей души – красота. Твое сердце наполнено ею. У тебя слишком обострено чувство прекрасного. Я поняла это еще тогда, когда ты малышкой часами разглядывала диковинные узоры прожилок на мраморе нашей базилики. И тогда, когда крохотным пальчиком обводила пчелиные соты, восклицая, как они прекрасны и совершенны. А помнишь, как ты любовалась жуком-бронзовиком, который залетел в трапезную? Сестры испугались и пытались его прибить, а ты не подпускала их, восклицая, что это божье создание, потому что такую красоту мог сотворить только Господь.
Понимаешь, дитя мое, ты стремишься к Богу лишь через красоту. Твой путь к нему – это постижение прекрасного.
– Но, матушка, – перебила ее Бьянка, – красота – это и есть Бог! Ведь когда я разглядываю сверкающую, как бриллиант, каплю росы на траве или любуюсь нежным цветком померанцевого дерева, когда я пытаюсь красками передать дивную красоту закатного неба, мое сердце разговаривает с Богом.
– Конечно, это так, но Бог – это не только красота. Это еще и смирение. Христос до конца смирил себя ради нас и хотел нас видеть смиренными перед его величием. Смирение же рождается от послушания, и оно же ведет к бесстрастию.
Твоему сердцу будет трудно обрести покой. Оно всегда будет в смятении и поиске. Ты всем своим существом будешь стремиться постичь прекрасное, стремиться страстно, безудержно. Наверное, в искусстве должно быть именно так.
Помнишь, мы читали у Дидро, что только великие страсти могут поднять душу до великих дел, а без них – конец всему возвышенному в творчестве. Ты постоянно будешь неистово желать, чтобы твои будущие картины были лучше, искуснее, чем сегодняшние. Желание лучшего – это всегда искушение, которое претит смирению. А без смирения нет монашества. Истинная монахиня без остатка предает себя служению Господу, она служит ему в постах и молитвах денно и нощно.
– Но я же могу стать терциарией.
– Не забывай, дитя, что и для терциариев обязателен обет послушания. А, как говорил преподобный Ефрем Сирин, “послушание есть смерть собственной воли и воскрешение смирения”.
– Что же мне делать, бадесса? – спросила Бьянка в полной растерянности.
Селесте на миг задумалась, будет ли правильным ее наставление, верно ли она истолковывает замысел Божий? Не уведет ли она своими речами это чистое и невинное дитя с пути истинного?
– Девочка моя, Господь всеведущ и всемогущ. Он ведет нас единственно верными путями и никогда не ошибается, ибо знает о нас то, что и самим нам о себе не ведомо. Именно Господь, наделивший нас верой и доброй волей, дарует нам силу в бедах и невзгодах.
У Господа на всех чад своих имеются планы. Он знает, когда послать испытания, а когда одарить порцией счастья. Только Создателю ведомо, когда это будет своевременно и во благо. В противном случае мы и не осознавали бы свое счастье.
Для тебя Господь уготовил путь замужества. Прими промысел Божий с послушанием и неси свой крест с терпением, отдавая этому всю полноту своего чистого сердца и уповая на доброту и милосердие Господа.
– Крестная, но разве блаженный Иордан Саксонский не говорил, что земля по себе хороша, и вода по себе хороша, но, если их вместе смешать, получится грязь? Разве учитель и наставник наш Джироламо Савонарола не уверял, что многие женщины и многие мужчины впадали в грех даже через прикосновение рук?
– Ты забываешь, что фра Джироламо добавлял при этом, что тот, кто пренебрегает уходом и заботой за супругом и детьми своими, отрекается от веры хуже неверного.
Птица вьет гнездо и заботится о своем потомстве, движимая любовью к нему. Так и женщина нянчит свое дитя, руководствуясь любовью к нему и отцу его. Любовь является наставницей, которая учит верным действиям. Любовь к законному супругу и детям, рожденным в браке, гасит грех, подобно тому, как вода подавляет огонь. Возымей любовь к мужу своему, и ты не будешь грешить, ибо Библия гласит: “Не муж создан для жены, но жена для мужа”. Обдумай все хорошенько и прими верное решение.
Аббатиса встала и, благословив Бьянку, вышла из трапезной.
После разговора к крестной девушка пребывала в полном смятении. Слова матери-настоятельницы посеяли зерно сомнения в ее душе. Аббатиса советовала принять супружество, но была бы она настроена таким же образом, если бы Бьянка, описывая все свои злоключения, призналась ей и падре в том, что именно произошло у нее с виконтом ди Бароцци прошлой ночью?
Врожденная стыдливость, помноженная на строгое монастырское воспитание, заставили ее умолчать об этом ужасном происшествии. Она лишь сказала, что виконт был сильно пьян и дурно себя вел, не вдаваясь в подробности его проступка. И что же теперь делать? Как ей поступить?
Падре тоже уговаривал вернуться к мужу, говорил о святости брачных уз. Упоминал, что аннуляция брака – большой грех. Что в тех редких случаях, когда это становится возможным, сама процедура бывает столь длительной и столь болезненно-постыдной для женской стороны, что стоит хорошенько подумать, прежде чем ее начинать.
Однако мысль остаться женой виконта пугала Бьянку не меньше, чем процедура аннуляции. Хватит ли ей духу встретиться с мужем лицом к лицу после того, что произошло между ними ночью? Его агрессия, его властность, его страстная натура сродни дьявольскому искушению. Сделаешь шаг ему навстречу – и полетишь вместе с ним в преисподнюю.