– Ну и паршивенький у тебя видок! – хрюкнул он и швырнул полотенце в лицо.
– В зеркало поглядись, – запоздало просипел Рони. На удивление, полотенце ничем не смердело и даже имело относительно белый цвет. Чистое, свежее. В отличие от пропахшей потом рубахи, в которую он с неохотой продел руки. – Авось прозреешь, что не для тебя раздетым спал.
– Коль Виктор прикажет, и днем с голым задом пройдешься. Давай, на выход.
Рони хотел сочинить что-то горькое, острое, над чем бы точно посмеялась Жанет или Лея. Но силы оставили его еще вчера, и он только толкнул кабана плечом, выбираясь наружу.
Хорошо хоть умыться дали, отхожее место показав. Половиной работающего ума Рони искал пути отступления, так и не свыкшись с тем, что намертво пригвоздило его к логову врага. Самые близкие. Якорь, потянувший на дно.
– Да не топись раньше времени, – забарабанил кабан в дверь. Явно назло – от этого Рони не мог расслабиться еще с минуту, стоя как дурак над унитазом.
– Чтоб ты сдох, – шепотом попросил Рони у потолка. Сполоснул руки. Крепко толкнул дверь, надеясь задеть наглеца, но тот предугадал замысел. Стоял, ощерившись, у стены: в полнейшей безопасности.
В том же настроении они и спустились на этаж ниже – в залу с низким потолком и рядом несущих столбов. Половицы скрипели на манер крыш в Сан-Дениже, доживая свое. Те же столы, те же стулья: зашкурить бы их, обдать лаком из сострадания.
Но у коршунов нет сердец.
– Утреца, Хорас. Как ты, вчера под небо-то смог залезть? – заговорил горластый низкий коршун. Даже не встал со скамьи.
Кабан отбивался:
– Смог, да тебя там не заметил. – В группе присвистнули, его начали перебивать, и тот повысил голос. – Ну все-все, завоняли. Вы это… приглядывайте за воробьем, чтоб не поперхнулся, а я по делам, – буркнул кабан, ткнув мясистым пальцем в ближний стол. На том уже высилась стопка грязной посуды.
– Да когда они у тебя водились, дела-то? И удрал, гля…
– И без тебя разберемся, кого и как нянчить, – огрызнулся высокий и чумазый паренек, помоложе на вид, чем Рони.
В самом конце стола, за горой посуды, обнаружилось приятное соседство: две тарелки с остывающей едой (видимо, им с кабаном оставлено). Жаль, что к ним прилагалась компания ловчих птиц.
– Ну, подлезай, рассказывай, – похлопал по столу горластый. – Мы не кусачие. – Нестройный гогот. – Приятного аппетита, Рали.
Исправлять чужую ошибку Рони не собирался. Через пару дней он забудет эти рожи. А может, и не успеет запомнить, если судьба милостива.
А вот помирать от голода – удел дураков. Бесплатно у негодяев отзавтракать – считай, искупил грехи. Не успел Рони дойти до стола, как собрал всеобщее внимание. Коршуны окружили кольцом, еще и стул пододвинули, как девице на свидании. Гневно блеснув глазами, Рони уселся, перед тем демонстративно стряхнув грязь с сидения. Сора на пальцах не осталось. Вся грязь расположилась вокруг, задорно болтая:
– Добро пожаловать в команду, – и тут же на плечо опустилась рука. Шершавые пальцы, бывалая птица. Оглянулся Рони и тут же понял – самый высоченный к нему пристал, еще и зоб у того припухший, будто хворь какая.
В зале с ним прохлаждалось человек семь навскидку. Виктора не видать, свинорылого и след простыл. Хоть какая-то радость в начале дня. Помимо курицы с остывшим рисом.
Рони не отвечал, поторапливаясь с едой, – и как тут спокойно отзавтракать, когда на тебя хищники смотрят? Будто и сам он в тарелке нарезан, приправой улучшенный.
– Молчит.
– Хамит, – звонко подначил девичий голос где-то у Рони за плечом.
– Еще и грубый какой, а! – закивал коршун-коротышка с забавно оттопыренными ушами.
«Сами жрать позвали, а теперь и пожевать не дают. Лжецы, лицемеры. Одним словом – коршуны», – мрачно решил про себя Рони.
На стол, неподалеку от нетронутой вилки, примостилось женское бедро. Рони моргнул, быстро осмотрел соседку – даже девицу к подлому делу привлекли, душегубы! – и отодвинулся на стуле, пока не приглянулась.
Звонкий голосок не отставал:
– Слишком важная особа, ой ли?
– Не умеет коллективничать…
– Одна у меня команда, – проворчал Рони, выуживая из зуба застрявший кусок мяса. Как бы его ни подкармливали, подружиться не выйдет.
И молчал до победного. Больше его не трогали, как следует прополоскав: выведать пытались про стаю, повадки, навыки. Ничего им Рони не сдал, быстро наскучил. Только тарелку протереть за собой успел, чтобы пример добрый показать – может, и научатся коршуны чему хорошему.
Но не удалось, стопка посуды осталась нетронутой – в комнату зашли: резко, по-хозяйски. Разве что дверь не пнули, как и пристало господину: быть бережливее к утвари, чем к прислуге. Зашел некто седовласый,остромордый: еще пару годков, и будет в летах. Одна бровь выросла вместо двух – и та хмурится: явно в свои владения заглянул и чужой работой недоволен. Рони за две секунды приценился к новому лицу, а точнее, его одежке (нет способа верней!). Пуговицы на рукавах костяные, плащ не для ночных вылазок, а для парада с его высочествами и прочими вельможами. Высокие ботинки грязью не тронуты, словно и шагу по Гэтширу не ступил (а значит, с шофером прибыл!). Важная шишка: то ли смерть его пришла, то ли надежда на свободу.
Разговоры тут же стихли, а за спиной у гостя вдруг оказался Виктор. С видом таким, что преследуй он этого франта на крыше, стрелял бы сразу в затылок, не чинясь.
Заерзали коршуновы зады, соскакивая с насестов.
– Здоровьица желаем, господин Стофф, – будто снимая шляпу, которой в помещении ни у кого не завелось, чуть склонился горластый коршун.
Рони поджал губы, не признав фамилии. Не граф и не градоначальник. И не грабили этого франта еще, на такое у Рьяных память золотая.
– Всем пригодится, – фыркнул тот себе в усы и исчез на лестничном пролете, направившись к верхнему этажу. Виктор оглянулся, не уделив Рони и полувзгляда – махнул рукой. Одним жестом оставил Рони недоумевать, а команду коршунов – ухмыляться, – и последовал за Стоффом.
Еще долго скрипели доски под их неторопливым шагом.
– Приперся, – горластый хотел сплюнуть на пол, но его пихнули в бок.
– Тише ты, болван.
Рони держал нос по ветру. На сытый желудок в голову пришла дельная мысль.
– Значит, Виктор у вас за старшего? – спросил он, не таясь.
– Нет, блин, его величество Хорас, с окнами не дружный!
Горластого перебили, сражаясь со смехом:
– Ты что несешь, Эд! Под графом Йельсом все ходим, ну…
– Славься, господин Стофф!
Девчонка сложила руки лодочкой, деланно помолившись на благодетеля. За ее спиной хрюкали, проиграв битву с гоготом.
– Значит, так и есть. – Рони не обижался, только кивнул, гадая, какая ему от этого может быть польза.
– Только Конраду не брякни, – сквозь смех выдавил какой-то мужичок, срезавший кожуру с яблока. Сидел в углу, как наказанный, – ничего в тени не разберешь.
– А будто бы он не знает, ну, – обернулась девчонка, убрав, наконец, свой наглый зад со стола.
Рони кивнул, оставшись более довольным, чем начинал свой завтрак. Значит, у коршунов и здесь все тылом вперед, навыворот: старший не по воле стаи выбран, а приставлен с верхов. Наверняка самим Йельсом из ближней прислужки.
Один теперь вопрос – как до Йельсового ставленника добраться незамеченным. Что кабан, что эта шайка – все они знают, как Виктор ведет дела. Понравится ли это графу?
Рони отодвинул поясницей стул, зловеще заскрипели деревянные ножки. Он преисполнился мрачной решимостью. За свободу борются не одним путем. И уж тем более выбирают не из тех, что коршуны силком подсунули.
– Спасибо, – буркнул он. Не за еду, коршунами поданную, а за наводку. Только им того знать не обязательно.
– Благодарности нам тут на хер не сдались, Рали, – ковырялся в ухе другой тип, поплечистее, с широкими кистями. Мизинец плохо подходил под задачу, и паренек морщился, только размазывая серу между пальцев. – Полезным будь.
– За это не тревожьтесь, – заверил всех Рони, умолчав главное. Благодарить они его будут до конца недолгих дней. А если не благодарить за урок, так поминать с чувством уж точно.
***
Через два часа ему нашли дело.
Кабан поднялся в зал да хлестанул по плечу, только приблизившись. Передал очередной приказ. На удивление – даже без отсебятины: Виктор ждал его во дворе. Рони не стал отказывать себе в удовольствии поупрямиться. И чуть дольше хлебал дармовой чай, хоть и презирал местные вкусы: зачем портить молоко чаем или чай – молоком?
Небо и без того не виднелось, а во дворе воробья больше ничего хорошего и не ждет. Сидеть бы так вечность, ни о чем не горюя, тревогу отогнать…
Через десять минут ему вспомнилось лицо Леи. Через пятнадцать – полуобморочный Ильяз. Через двадцать пять он уже кутался в чей-то китель, приготовившись к холоду.
За дверью его и правда ждала беда. Стрельбище. Вот здесь и начинают, вот с этих самых тряпиц, дрожащих на ветру при заднем дворе. Грязная мешковина да две краски – синяя с красным, обе блеклые, хуже, чем жизнь теперь у Рони.
Начинают с тряпиц, а падает замертво Стивен, такой доли не заслуживший. Рони бы никогда не подумал, что обе руки потерять – участь куда добрее. Может, и сам мыслить стал, как коршун, на одно дело с ними снюхавшись. Едва на порог штаба ступил, – не как заключенный, а хуже подельника, – тут же испортился. Возьмут ли его к Рьяным назад, коли живым выберется?
– Эгей, глянь-ка! Свежачок твой пожаловал, Виктор.
Подхватили Рони под локоть, он аж вздрогнул. Хорошо, что не взбрыкнул, в драку не полез – женщина подкралась. Точнее, на редкость непривлекательная, когда-то бывшая женщиной особа. На подбородке будто выбоина. И лицо, и кожа рук – почти щербатый бок какой-то амфоры.
«Женщина, порченая жизнью», – точнее не скажешь. Так сказала про себя Жанет, красуясь перед мутным зеркалом в заброшенной купели. И была не права. Вот это – достойный образец ее словам. Хворая на вид, точно доживать ей совсем малость осталось. И руки на месте не лежат – признак норова трусливого. Больше карманница, чем коршунам подруга.
– Тащи сюда, – громче обычного сказал Виктор.
Рони и не сразу его признал – в обычной одежде, со спины, не коршун и не воробей – служка канцелярии. Хорошо вливается в ряд горожан, по вечерам снующих в Гэтшире. Может, и в монетный двор как родной бы прошел да вынес по частям ценные бумаги.
«Только не с такой хмурой мордой уж точно», – хмыкнул Рони, как Виктор к ним повернулся.
– Теперь графья за опоздание приплачивают, я не пойму?
Сказал с такой злобой, словно весь мир не ко времени прибыл, а он один проклят в срок отбывать и захаживать. Рони хотел что-то заметить о том, что в такой неволе и просто на место явиться – уже щедро, но его мятеж перехватила незнакомка:
– Не помню, чтоб они и за дело норму платили.
Черты на лице Виктора смягчились, и он указал большим пальцем за свое плечо: к самой стойке. Там не пофилонишь, стрелять придется. Рони насупился – понял, что снова им распоряжались. Тяжело на сердце, а ноги сами идут, не для того уж явился, чтобы теперь бодаться.
– Ладно. Делай ставки, Ульрика. – Еще один унизительный кивок в его сторону от Виктора. – Опыт есть?
– Я не убийца.
Не распознал коршун выпада – или пропустил мимо ушей. Блеснуло железо на уровне груди, и Рони притих и побледнел, забыв на миг, как дышать. В руке у Виктора – тот самый квинс. Полновесный, всегда голодный до крови с одного легкого касания. Пока Стивена вспомнил, не сразу заметил, что дуло в ноги целит.
– Не заряжен, не трясись, – сказал Виктор, и страх подменился на злость. – Бери.
Зазнался, любимец графов. Не побоялся вот так протянуть оружие. Словно ничего вовсе не грозит: заелся, расслабился, как на жердочке, при кормушке…
Рони тряхнул головой. Оснастку для прогулок под небом и то проще достать. Не то что хранить – за детальку к квинсу жандармы засадят на год, если при обыске попадет. А за целые крылья на чердаке и не спросят.
Издевается коршун: и карасю ясно, что Рьяные – честные воробьи. С хищниками попутал, оклеветал, теперь стоит наглая морда, ответа ждет.
– Зачем мне в охотники? Я не из ваших.
Брезгливость почти завязала губы узлом, и Рони сделал шаг назад. Виктор и не терялся, точно каждому прохожему вручал шестизарядный револьвер, что и высшим чинам не всегда выдают.
– Убивать не буду, – посуровел Рони, кулаками подперев бока. Тело знает, что не в праве спорить, потому и сипит что-то из горла невнятное, со слабиной.
Коршун отмахнулся, будто бы это воробей с пять минут назад уговаривал выдать ему револьвер.
– И не надо. Это для защиты, а не трофеи собирать.
– Да?! – не удержался Рони, задохнувшись от возмущения. – Защита, значит?! А руки-то отнятые – эта ваша забава не в счет? А в спину беглецам – это тоже…
Остыл, правда, почти тут же: пойди-ка не остынь под таким черным взором.
– Ты бы так под небом ходить научился, как дерзишь, – глянул коршун исподлобья, а голос не повысил. И этого хватило, чтобы Рони свел плечи.
Словно и не дорос воробей до той планки, с которой коршунов злить выходит.
– Как ты собрался легенду под небом ловить, а, семинарист? Или я за тебя всю работу сделать должен?
Рони не сдавался, сжав кулаки. Ульрика, до того молчаливая, открыла рот:
– Упрямый совсем. Баран, а не воробей. Хорошего помощничка нашел…
– Лучшего в городе. Да только не по уму отбирали. Скажи-ка мне, Рони. Ты думаешь, что человека можно убийцей сделать против его воли, а? – Виктор усмехнулся, как показалось – ни капельки не весело.
– Уж точно нет.
– Так научись стрелять метко, чтобы не убивать!
Сказал – да бросил пушку вперед, на воробья, едва по подбородку не угодив. Рони сплоховал: бездумно вцепился в квинс, как схватился бы за выступ крыши. А потом рассматривал злой подарок судьбы, поражаясь его весу. Держал он вещи и потяжелей, да только никогда – тяжелее отнятой жизни. Один Распорядитель знает, сколько мертвецов у этой крохи на счету.
«Может, нисколько, и так оно и останется», – успокаивал он себя, выискивая компромисс между свободой для стаи и несмываемой грязью до смерти.
– Легенда-то стрелять не брезгует, – заметила Ульрика и погладила его по плечу.
Не отрывая взгляда от квинса, так и взвешивая его на ладони, Рони подошел к стойке. Хоть в чем-то коршуны не врут – убивать они его не заставят.
– Ладно. Я понял. – Он пошире расставил ноги, будто земля нетвердая или заманили его коршуны на лед. – Показывайте ваше грязное дело.
И подарил уже лихой, почти злостный взгляд мишеням.
Ох и пожалеет еще этот Виктор со своей страшной бабой, что его – лучшего из воробьев! – оружием снабдили.
Как Рони и предполагал – особого ума для перезарядки и стрельбы из квинса не требовалось. Только привычка, да готовность стать последней тварью.
– Плечи не уводи и так не задирай, – вздохнул Виктор, почти брезгливо надавив на левую лопатку.
С такой же небрежностью Рони бы скидывал его труп в Войку, будь он душегубом. А так – оставалось скрипеть зубами и фантазировать, подобно бедняку – о стейке.
– Ага, уже лучше, – словами Виктор обещал одно, а тон его выдавал другое.
Для коршунов, небось, спина Стивена ничем не отличается от мешковины. Все одно: попадись им Лея, Жанет или девчонка-подросток, что под небо только забралась. Синее с красным, живое станет неживым.
Рони стрелял, и с непривычки звенело в ушах. Есть у острого слуха и обратная сторона. Казалось, голова начала потрескивать, как хрусталь в багаже: еще малость – и расколется от уха до лба.
Он и не сразу подметил, как беззвучно ругает самого себя. И вовсе не за то, что рукоять держит и прогнулся под чужую волю. За все время в коршуновом гнезде – ни одной знакомой хари, кроме Йельса. Как так сталось, что за эти годы ни разу своего врага Рони в лицо не признавал: столкнись они хоть на площади под вечер, хоть ранним утром, до отбоя?.. Жанет предостерегала года четыре назад, нашептывая пару имен: то ли Фритц, то ли Финчер. Или то был жандарм? Быть может, их специально меняют, отсылая из города в город, чтобы не примелькались? Или…
Рони почти прорычал, вновь промазав.
– Малой, – захрипел женский голос у него над ухом, – ты в каких облаках витаешь? Напрягись, не то за порох полы мыть пойдешь.
В ушах еще звенело, и Рони обернулся. Вид на Виктора перегородила Ульрика. От нее тянуло чем-то кислым и тяжелым, то ли пойлом, то ли лекарством. Вернулась, у жаровни погревшись. Одного взгляда вблизи ему хватило, чтобы заметить очередной недостаток: вес тела смещен на левую, так не стоят и не ходят здоровые люди. Если и порхала эта птичка, то недолго и давно.
– Нужно соединить в тебе то, что умеешь, с тем, чего отродясь не делал, – подошла она поближе.
Рони мучительно вздохнул. Не о такой близости с женщинами он мечтал. Ульрика рубанула ладонью у его пояса, где оснастку на вылазках крепят.