— Иван Федорович... — попросил его Андрей. Вид у него был настолько растерянный, а в глазах застыло такое отчаяние, что Рязанову стало не по себе.
Кто его знает, встретится ли он с Ольгой когда-нибудь потом, подумал Рязанов. С согласия командования партизанского отряда Андрей должен уйти с ним за линию фронта, там он продолжит службу в войсковой разведке.
— Ладно, пойдем, — уже мягче сказал он. — Только голову не теряй.
Ольга спокойно, даже безразлично взглянула на вошедших и отвернулась к окну.
— Оля, — окликнул ее Андрей.
— Ты? — удивленно спросила Ольга, вглядываясь в него. — Андрюша!.. Как ты здесь очутился?
Андрей увидел, как сильно она похудела, как измучено ее осунувшееся лицо. Глаза у нее были припухшие, веки воспалены.
— Оленька, что с тобой? — только и смог он произнести.
Он сделал несколько шагов навстречу Ольге, взял за руку — сквозь кожу просвечивали вены, обнял. И вдруг почувствовал, как вздрагивает ее спина.
Ольга плакала.
— Что с тобой? — желая успокоить ее, спросил он.
— Маша... Нет ее...
— Я знаю.
— А я... я так виновата перед ней... Перед тобой... Перед всеми...
Варя глазами показала Рязанову на дверь, которая вела на кухню, и они вышли.
Рязанов как бы между прочим поинтересовался у нее, не сообщал ли ей что-либо о себе Василий. Варя с беспокойством ответила, что давно не имеет от него весточки. Иван Федорович попытался успокоить ее, объяснив, что, вероятно, у него нет сейчас такой возможности.
Варя осталась на кухне, чтобы приготовить ужин, а Рязанов вернулся в комнату.
Ольга смущенно отстранилась от Андрея, вынула платочек и долго вытирала лицо от слез.
— Вы сами сказали, что виноваты перед нами. Зачем же тогда плакать? — сказал Рязанов. — Вы должны гордиться, что вас любит такой парень, и вы должны оправдать его любовь.
— Кто он? — испуганно спросила Ольга у Андрея. И тот, склонившись к ее уху, тихо сказал, что это его командир.
В это время вернулась Варя, поставила на стол горшок с вареной картошкой, налила в стаканы чай, настоянный на липовом цвете.
Молча сели за стол.
Вдруг Ольга повернула голову в сторону Рязанова и решительно сказала:
— Возьмите меня с собой. — Какое-то время она помолчала. Губы ее вздрогнули. — Не могу я больше видеть фашистов, играть для них в театре и на музыкальных вечерах. А тут еще этот Владимиров!.. Прошу, возьмите меня с собой. В школе я была в санитарной дружине. Могу быть санитаркой. Да хоть уборщицей...
Рязанов взглянул на Андрея. Тот опустил голову, между бровей его пролегла морщина.
По просьбе Ивана Федоровича Ольга подробно рассказала, как попала на музыкальный вечер, как познакомилась с Рокито, Штейнбрухом, шефом городской СД Шеверсом.
Из показаний Шумского Рязанов уже знал, кто такие Рокито и Фурман. И он еще раз утвердился в правильности принятого решения встретиться с Ольгой.
Действительно, подумалось ему, было бы хорошо иметь среди сотрудников абвера и службы безопасности своего человека. Однако он понимал, что теперь следовало убедить Ольгу вернуться в город и что ее участие в театре, музыкальных вечерах принесет больше пользы, чем ее скромный труд, скажем, санитарки в госпитале. Но настаивать на таком предложении нельзя. Необходимо ее добровольное согласие. И он без нажима подвел девушку к мысли, подсказанной ему ранее Пилипенко.
От сознания, что придется встречаться с Штейнбрухом, Фурманом и Владимировым, поддерживать, хотя бы для видимости, дружеские отношения с Пампурой и Дерюжкиным, Ольга ощутила тяжесть внутри.
— Смогу ли я? — с сомнением обронила она. — Я и стрелять-то не умею...
— Стрелять и не нужно, — улыбнувшись, перебил ее Иван Федорович. — Вам нужно теперь быть более наблюдательной и запоминать, какие новые военные появятся в городе, о чем будут говорить офицеры абвера и СД. И если согласитесь вернуться, не уклоняться от предложения Владимирова вступить в организацию. Это тоже очень важно для нас. — Потеребив мочку уха, он продолжил: — Впрочем, я не настаиваю на нашей просьбе. Могу взять с собой. Но должен добавить к сказанному, что доверить такое поручение мы решаемся не каждому.
Ольга приняла предложение Рязанова.
Утро для Петрова началось с печального известия о гибели Сизова. Он как раз из тех, кто старается быть незаметным. К таким людям привыкают, даже иногда не замечают и начинают сожалеть тогда, когда их уже нет.
Свое дело Сизов делал старательно. Николай Антонович невольно сравнил его с напористым Кузьменко. Несомненно, его заместитель инициативный оперативный работник, но он подавлял подчиненных непререкаемостью суждений. Сотрудники побаивались его, были с ним осторожны. Сложные отношения складывались у Петрова с заместителем. А тут еще стало известно, что Кузьменко в беседе с одним из руководителей отдела контрразведки фронта высказал мысль, что работа с Шумским продвигается медленно, и дал понять, что если бы ему доверили эту работу, то доказал бы, на что он способен.
Игра с пленным абверовцем действительно затягивается, отнимает много времени. За Шумским, он уверен, кроется что-то серьезное. Нужно только набраться терпения. И в то же время он сознавал, что в военное время никто ему не позволит долго выжидать. Слишком дорого может обойтись такое выжидание.
Петров тщательно изучал написанные бывшим абверовцем документы. Все излагалось логично и убедительно. В его поведении каких-либо изменений после встречи со связником не отмечалось. Ни к кому и ни к чему неоправданного интереса не проявлял.
Размышления Николая Антоновича прервал вернувшийся из партизанского отряда Рязанов. Он доложил о выполнении задания в Харькове. Затем рассказал, что по собственной инициативе посетил Варю. Но и она никаких известии от Сороки не имеет. По выражению его лица Петров догадался, что он что-то недоговаривает. Это было несвойственно для Рязанова. Видимо, он где-то вышел за рамки задания и сейчас думал, как бы более убедительно изложить свои действия. Петров по опыту знал, что в такой обстановке не следует ускорять событий, чтобы не заставить подчиненного из-за боязни быть наказанным искать ложный выход.
— У тебя все?
— Нет, Николай Антонович.
И Рязанов рассказал о встрече у Вари с Ольгой и о том, что он предложил ей помогать особому отделу.
Петров сидел задумавшись. Правильно ли поступает Рязанов, вовлекая девушку в опасную работу? Старшее поколение считает, что оно было в других условиях, в которых риск, самопожертвование, стремление к подвигу диктовались революционным порывом. А разве сейчас не такое время? — подумал он и, пытаясь оправдать действия Ивана Федоровича, поставил себя на его место. Наверняка, он поступил бы так же.
— Как предполагаешь осуществлять связь? — поинтересовался Николай Антонович.
— Разрешите все изложить в рапорте.
— Излагай. А там посмотрим. Возможно, ты поступил правильно. А как Черченко?
— Командир отряда разрешил, чтобы я его взял. Я уже представил его командиру роты разведки. Только, — Иван Федорович развел руками, — он мечтает стать летчиком.
— Учтем его желание на будущее. А сегодня он больше нужен в разведке. А Ивницкий тоже здесь?
— Нет. Он ушел на задание и еще не вернулся, хотя все сроки вышли. Командование отряда обеспокоено.
В этот момент вошел дежурный по отделу и доложил, что Шумский просит принять его. Рязанов хотел выйти, но Петров жестом остановил его, а сам направился к двери, в которую уже входил бывший абверовец. После приветствия он сообщил, что им принята новая радиограмма. Текст лаконичен: в обусловленном ранее месте встретить связника. Инструкции будут переданы устно. Сообщалась дата встречи. Шумский, получив от Николая Антоновича необходимые указания, ушел.
Следующей ночью Горелов доложил Петрову по телефону, что к нему явился с той стороны их общий знакомый. Николай Антонович догадался, что в окно, ранее использованное абвером для переброски связника, линию фронта перешел Сорока. Нетерпение, с каким контрразведчик ждал встречи с Василием, было объяснимо. Он надеялся, что рано или поздно противник должен предпринять шаги, которые внесут ясность — играет Шумский по заданию абвера или действительно порвал с прошлым.
При встрече с Василием Николай Антонович заметил у него небольшой шрам над правой бровью. Черты лица его обострились и обозначились резче. Он был сдержан, внешне спокоен, хмурость его была только кажущейся, за ней он прятал застенчивость.
Николай Антонович попросил разведчика рассказать, что с ним было после возвращения в «Орион».
Сорока перешел передовую и, преодолев нейтральную полосу, выждал, когда с нашей стороны поднимется стрельба. Томительно тянулись минуты, уже у него начали мерзнуть руки и ноги. Наконец, с нашей стороны послышались вначале одиночные винтовочные выстрелы, затем заговорил пулемет. В небо взвилось несколько ракет. Василий рывком бросился к вражескому окопу. Когда его окружили гитлеровские солдаты, он, не ожидая команды, поднял руки и по-немецки произнес заученную фразу, содержащую просьбу отвести его к офицеру.
Офицер выслушал просьбу Сороки сообщить в «Орион» о его возвращении, кому-то позвонил и долго выслушивал ответ. Взгляд его стал недоверчивым. Он резко подал солдатам команду, те навалились на Василия, связали руки и под охраной повели по ходу сообщения в тыл. Наконец подошли к дому. В небольшой комнате сидел тучный гестаповец, казалось, что мундир ему мал: воротник врезался в шею, а рукава едва доходили до запястья рук. Он высказал досаду, что его подняли в такую рань из-за какого-то перебежчика.
— Я не перебежчик, герр штурмфюрер, — сказал Василий, удивляясь, что его привели в службу безопасности. — Прошу вас связаться с зондерфюрером Линдермутом и сообщить, что вернулся Кузя.
Переводчик перевел. Офицер измерил задержанного насмешливым взглядом и монотонно закартавил. Переводчик, подражая шефу, растягивая слова, бросил:
— Что ты за Кузь, мы еще узнаем! И не диктуй, что нам делать. Ты в службе безопасности!
— Я знаю, что такое СД, — продолжал уверенно Василий, — поэтому прошу позвонить зондерфюреру. Я выполнял специальное задание...
— Какое?
— Об этом могу доложить только зондерфюреру.
Не успел переводчик перевести ответ, как штурмфюрер подскочил к задержанному и нанес удар в солнечное сплетение. Василий согнулся, и в этот момент гестаповец ударил его в лицо. Дышать стало трудно.
Его втолкнули в темный, холодный подвал. Он постепенно пришел в себя. В разведшколе он был наслышан о службе безопасности, поэтому грубость штурмфюрера его не удивила, но его обеспокоило то, что его не пожелали передать абверу и не связали с Линдермутом.
Несколько раз Василия вызывали на допрос. Пытались добиться признания, что он советский разведчик, который прикрывается связью с немецкой военной разведкой. После каждой настоятельной просьбы организовать встречу с Линдермутом или Петцгольцем его избивали и бросали в подвал, а он не переставал удивляться, почему СД отказывалось сообщить о нем в «Орион». Неужели, кроме Свиста, на той стороне был кто-то третий?
Два дня Василия на допрос не вызывали. Наконец его повели к штурмфюреру. За приставным столиком сидел улыбающийся Линдермут. Он сказал, что недоразумение урегулировано и сегодня они возвращаются в школу.
Несколько дней Василий писал отчет о выполнении задания и ответы на дополнительные вопросы зондерфюрера. Несколько раз Линдермут и Петцгольц уточняли приметы немецкого разведчика. Трижды в разные дни зондерфюрер раскладывал на столе фотокарточки мужчин и требовал указать, с кем из них Василий встретился на вокзале. Однако среди них того человека не было. Лишь в разложенных в четвертый раз фотокарточках нашел того, с кем встречался. Его оставили в покое на несколько дней. Размышляя, Василий пришел к твердому убеждению, что допросы с побоями в СД были заранее запланированы абвером с целью его проверки. Он также понял и то, почему зондерфюрер интересовался, все ли было спокойно при переходе линии фронта. Свист не вернулся, и это их волнует. Василий рассказал Линдермуту, что когда он уже пересек нейтральную полосу, сзади раздались выстрелы, взмыли ракеты. И высказал предположение, что стреляли не в него, так как он не слыхал свиста пуль. Может быть, еще кто-то пытался на этом участке перейти на сторону немцев. Зондерфюрер выяснил, не слыхал ли Кузя шума борьбы или стонов раненого? Отрицательный ответ Василия, видимо, удовлетворил Линдермута, и он к этому больше не возвращался.
Выполняя задание особого отдела, Василий установил дружеские отношения с некоторыми «курсантами» школы — бывшими уголовниками, главное в жизни которых — игра в карты, выпивка и циничные рассказы о женщинах. Спиртное можно было купить или выменять на вещи у коменданта общежития эсэсмана Ганса и его сожительницы Анны. Пришлось не скупиться. Зато установились, если не приятельские, то добрые отношения с Гансом. Хотя эсэсман и ворчал для видимости на нарушение режима общежития, но не мешал и не докладывал начальству о пьянках «корешей». Во время одной из выпивок Василий узнал от них, что в школе есть специальная группа девушек, которых готовят к заброске в тыл Красной Армии.
Во время так называемого отдыха Линдермут или кто-то другой постоянно проверяли вещи Василия. Из школы ему отлучаться не разрешали.
Вскоре зондерфюрер возобновил занятия, свободного времени было мало, с «корешами» стал встречаться реже.
Однажды Василий беседовал в коридоре с одним из них. В это время мимо прошла молодая женщина.
— Видел?
— Ну? — стараясь быть безразличным, спросил Василий.
— Это ж Венера!
Сорока, немного помолчав, сказал Николаю Антоновичу:
— Я ее знал еще до школы. Дважды встречался с ней в горуправе, куда носил по поручению Дахневского какие-то бумаги. Она была секретарем у заместителя бургомистра Владимирова. Звали ее Диана.
— Когда вы видели ее в последний раз?
— Примерно две недели назад. Может быть, ее отправили в Померки, где живет вся женская группа. А возможно, уже перебросили сюда.
Сорока попросил лист бумаги, карандаш и набросал портрет Венеры. С рисунка смотрела привлекательная женщина. Василий стремился создать не только портретное сходство, но раскрыть черты ее характера: надменность в изгибе тонких бровей и коварство в продолговатых глазах.
— Как мог... — тихо произнес Василий, протягивая рисунок.
— Очень хорошо! — одобрил рисунок Николай Антонович. — Учиться бы вам надо, из вас вышел бы хороший художник.
— Я мечтаю стать художником. — Он потупился и, глубоко вздохнув, продолжил: — Но не с портрета Венеры мне нужно было начинать, а с «Возвращения блудного сына».
— Мы договорились не вспоминать о вашем прошлом, — сказал Петров.
— Я оправдаю ваше доверие, — тихо произнес Василий.
Николай Антонович вызвал Рязанова и сказал:
— Нужно срочно размножить портрет агента абвера Венеры и организовать ее розыск. Не исключено, что она уже заброшена к нам.
Василию все время хотелось спросить о Варе, но он стеснялся. Когда же Рязанов ушел, он наконец-то решился.
— Николай Антонович, — неуверенно начал он, — о Варе что-нибудь известно?
Петров улыбнулся. Ему понравилась выдержка Василия. Несомненно, он испытывал к девушке настоящее, глубокое чувство.
— С Варей все в порядке. Прекрасная девушка.
— Спасибо, — еле слышно произнес Василий. Глаза его заблестели, губы тронула сдержанная улыбка.
Николай Антонович попросил Василия рассказать, какое задание абвера получил на сей раз.
На словах Василий должен передать агенту абвера, чтобы тот выяснил, какие изменения происходят в командном составе армии, какие воинские формирования стоят перед немецким фронтом, откуда они прибыли, кто ими командует. А еще — какие это части: артиллерийские, танковые или пехота, не ведутся ли разговоры о готовящемся наступлении. Если да — то где и когда возможен главный удар.
Странно, подумал Петров, что такое задание поручили передать Шумскому через связника, когда проще и безопаснее было бы передать его шифрованной радиограммой. А может быть, еще что-то передали с Василием?
— Передали, — подтвердил Сорока. — Деньги и продукты.
Василий положил на стол пачку советских денег и развязал котомку. В ней была буханка хлеба домашней выпечки, кусок сала и несколько куриных яиц, уложенных в картонную коробку.
— Линдермут объяснил, что это рождественский подарок тому типу. — И немного помолчав, добавил: — Передавая деньги и продукты, зондер приказал: если возникнет опасность, выбросить их.
Зачем пересылать Шумскому продукты, если передали ему деньги? — размышлял Петров. Ведь всё это можно купить здесь, на базаре. Но больше всего его насторожил приказ Линдермута — при угрожающей опасности избавиться от денег и продуктов. Деньги понятно, трудно было бы объяснить Сороке, откуда у него такая сумма. Но продукты!.. У Василия было только то, что у многих, побывавших на менке в селах или на базаре.