– Теперь двигай.
У нас бывали косяки и провалы до этого, и я даже припоминаю сейчас один случай, но тогда по крайней мере не было свидетелей. А тут мало того, что куча шума и три трупа, так еще и как минимум один свидетель – та пьянь, что впустила меня в подъезд. И все это ради, в целом, ничего. Куда делся должник неизвестно, кто этот хрен в багажнике – тоже. Неизвестно было, в целом, и то, что будет дальше. Сатана ошибок не прощал. Я слышал много историй про то, как таких, как мы, отправляли в такие места, что описать их словами просто невозможно. Глупо было верить в эти истории, если оттуда никто не возвращался, но где-то в глубине души все мы боимся неизвестного. Оставалось лишь надеяться, что Глеб что-то придумает.
Что касается этого самого Глеба – то был наш, так скажем, босс. Бес. Но выше уровнем, чем Кирилл. Уже не имитатор, а скорее тот, кто ими управляет. Полноватый и доброжелательный на вид, он, однако, меня раздражал своим высокомерием. Это было свойственно отчасти всем бесам, но тут, как и с людьми, у кого-то больше, у кого-то меньше. Но Глеб был полон этого дерьма. Этим, а также своим поведением и внешним видом, он напоминал мне одного прапорщика времен моей службы в армии. Зато он был достаточно либеральным по отношению к своим подчиненным, если был в хорошем настроении, и надежда была только на это.
Пока я вел машину, погруженный в эти переживания, края моего глаза коснулось то, как Кирилл набирает номер на своем телефоне.
– Сейчас я Глебу позвоню, назначу встречу, – сказал он, даже не смотря в мою сторону, и тут же поднес телефон к уху. Когда Глеб взял трубку, то по дорывавшимся до меня из динамика глухим звукам его голоса я решил, что он скорее в хорошем настроении, чем в плохом. – Да. Понял. Все, едем. Езжай на пустырь, – последнюю фразу Кирилл сказал уже мне, закрыв ладонью микрофон.
Пустырем мы называли место, в котором проходили наши всевозможные встречи. Это была заброшенная стройка, огороженная уродливым зеленым забором. Омерзительную, грязную, полную пыли и песка, ее почему-то считали идеальным местом. Видимо, бесам нравилось, что там обитают наркоманы и бомжи, и можно было тут же устроить перекус. Да и я не спорю, место нам под стать: пустые бутылки, шприцы, производственный мусор и надпись «хуй», то там, то здесь мелькающая перед глазами грязно-черным маяком, словно путеводная звезда, непреднамеренно указывающая нам путь.
Мы заехали на территорию стройки, растревожив залежавшуюся пыль, и она ураганом взлетела наверх. Машина Глеба уже угрожающе горела впереди своими красными глазами, и я невольно почувствовал, что боюсь. Я гнобил себя за это, мысленно ругал, пытаясь совладать с самим собой. Вдруг чувствовалось мне, как выступает пот на коже, как жар подступает к горлу, а за ним и стеклянный ком, рвущий своими острыми краями глотку, но ничего нельзя было с этим сделать. Кажется, Кирилл это заметил. Он посмотрел тогда на меня с каким-то отвращением. Брезгливостью. Словно я, будучи принятым в семью аристократов, в один день забыл, какой рукой держать нож. Этот момент быстро забылся тогда, но сейчас я помню его отчетливо. Этот взгляд, полный омерзения, говорящий: «как ты посмел бояться рядом со мной? Как смеешь ты, будучи хищником, пахнуть, как еда?» Но тут же, словно боясь показать мне это, он отвернулся. Взгляд его стал прежним: наглым, плутовским, бегающим из одного угла в другой. Но теперь я точно помню, что видел его настоящее лицо.
Я остановился слева от машины Глеба, поспешно заглушил двигатель и вышел. Глеб уже ждал нас на улице, опершись на свой багажник, и, в силу большого веса, чуть ли не вдавливал колеса в землю.
– Ну, рассказывайте, что у вас там случилось, – своим низким, но спокойным голоском пробубнил он, и после этих слов я поймал облегчение: он действительно был в хорошем настроении.
– Открой багажник, Сань, – сказал Кирилл, медленно вылезая из «Волги». Мне ничего не оставалось, кроме как послушно подчиниться, и багажник со скрипом отворился, показав нам «священника», лежавшего в настолько неестественной и неудобной позе, насколько было в наших силах, когда мы его туда заталкивали.
– И что это за хрен? – спросил Глеб, рассматривая труп.
– Да, и что это за хрен? – насмешливо повторил за ним Кирилл, обращаясь уже ко мне.
– Нет, я у тебя спрашиваю. Кто это?
– Ах, у меня. Тогда без понятия. Саня говорит, что он был в квартире вместо должника. Ждал его. И надавал ему крепко, судя по всему, – Кирилл вдруг с каверзной улыбкой снова взглянул мне в глаза. – Верно?
– Главное, что дырявый и в багажнике не я, а он, – спокойно ответил я, закуривая сигарету.
– А должника вы, значит, благополучно проебали, – подытожил Глеб. – Ну что же, – он вдруг задумался, – так, сейчас я сделаю пару звонков. Постойте, покурите, – и после этих слов отошел в сторону, за машины, попутно доставая из кармана телефон.
Мы остались вдвоем с Кириллом. И вот тут, стоя в снова наступившей абсолютной тишине, я вновь ощутил этот вечер, эту прохладу и свежесть, этот бесконечно яркий, белоснежный месяц и сигаретный дым, растворяющийся в темной синеве безоблачного неба. И мне стыдно признаваться в этом чувстве, как стыдно ребенку признавать перед родителями, что он был не прав, и что все это, весь этот бунт был лишь его максимализмом, а его убеждения и мир, что он вокруг себя создавал – лишь гормоны, играющие в голове. Видимо, это признак того, что ты еще не повзрослел, что ты все еще обиженный молокосос, просто загнанный в угол. Взросление – это способность признать свои ошибки, прилюдно бичевать самого себя, раскаяться, откреститься от всего, во что ты верил, очиститься и стать таким же, как все. Уподобиться тем взрослым, которых ты буквально недавно ненавидел всем своим нутром. И я еще, видимо, не прошел этот этап. Я все еще ребенок, злобный и агрессивный внутри, ненавидящий все вокруг. Ненавидящий вас всех: людей, упырей, бесов, Голоса в моей голове – вы все мне отвратительны. А вот за это мне уже абсолютно не стыдно. Ни капли. И я так же хотел ненавидеть этот вечер, хотел ненавидеть то, что получаю удовольствие от него, но я не мог, и вот это было по-настоящему стыдно и страшно.
– В общем, так, орлы, – прервал тишину внезапно появившийся вновь Глеб, – я у вас его забираю. Покажу его кое-кому. А вы пока езжайте домой. Отдохните.
– Сожрать его решил? – перебил вдруг Кирилл.
– Если бы я хотел его сожрать, то так бы и сказал, – серьезно ответил Глеб, видимо, упустив в словах Кирилла очевидную шутку, хоть и достаточно тупую, после чего громко почесал свою щетину, открыв рот и обнажив ряд золотых зубов. – Да и хер ли там жрать, кожа да кости… и вообще, ты давай, не ерничай. Тащи его ко мне в багажник, – и, закончив давать указания, он сел в машину, а когда труп уже лежал в багажнике, молча уехал, оставляя за собой пыльный след.
Оставалось лишь надеяться, что все уладится. Смысла переживать уже все равно не было: если и суждено нам было понести наказание, мы никуда уже от него не скроемся. Разве можно скрыться от идущего по твоим стопам демона-палача?
Когда рабочий день заканчивался, Кирилл обычно просто пропадал в городских недрах, будто ныряльщик в океане. Я высаживал его то там, то здесь, где он просил, и каждый раз это были абсолютно противоположные части города. Дело тут, вероятно, в том, что бесы лишены сна как необходимости, и потому он просто шлялся где попало, пока не начнется новый рабочий день. В этот раз я высадил его у дверей местного и не самого популярного театра, что стоял скорее ближе к окраине, нежели к центру города, и Кирилл растворился в его дверях. Я не стал задаваться вопросами по этому поводу, хоть и представить беса на ночном театральном представлении, сидящим практически в одиночестве среди голых кресел и сияющим своими зрачками сквозь приглушенный свет, было достаточно трудно. Но я привык к его выходкам еще в первые два года нашего знакомства. Сам же я, перед тем как ложиться спать, каждый день, вот уже последние три или уже даже четыре года, посещал один и тот же бар. Если его можно так назвать.
III
Бар этот не имел названия. На входе нельзя было обнаружить ни вывески, ни каких-либо других примет, дающих причины полагать, что там вообще есть бар. Старая обшарпанная дверь из железа, засыпавшая кусками синей краски бетонную ступеньку перед ней, стены из белого кирпича, обклеенные рваной рекламой проституток, и выбитые окна, безнадежно выглядывающие из-за ржавых решеток, тоже не выдавали его в этом здании. Тем не менее, он там был, хоть и баром в привычном понимании этого слова его назвать было нельзя, и от него там была разве что барная стойка. Скорее будет правильно назвать его притоном или даже борделем для упырей и бесов.
Между собой они называли это место по-разному, и все названия были банальными до невозможности. Кто-то «Дырой», кто-то «Содомом», но большинство сходились в одном названии – «Шабаш». Все самое мерзкое отребье собиралось в одном месте, чтобы слиться в таких оргиях, каких не бывало больше нигде. Чтобы быть сымитированным, нужно быть тем еще ублюдком, купающимся в грехе и разврате, но после имитации все твои пороки, все твои самые низкие и уродливые фантазии и фетиши гипертрофируются, высвобождаются, словно из открытого Ящика Пандоры. А когда ты бессмертен, тебе становится мало отдаваться тому привычному пороку, которому ты отдавался до смерти. Поэтому в «Шабаше» часто практиковали добровольный каннибализм, копрофилию, зоофилию, – в общем, все самое отвратительное, что можно и нельзя себе представить. Мне все это было несвойственно. Моя сексуальность, к сожалению, а, быть может, к счастью была подавлена с самого детства, еще в детском доме. Зачем же я приходил сюда? Наверное, чтобы напомнить себе, куда я попал и среди какой погани существую.
Когда ты проходил внутрь, еще на ступеньках, ведущих тебя вниз, в глаза тут же ударял яркий красный свет неоновой лампы. Внизу тебя ждала еще одна железная дверь, уже с окошком. Вяло бросая через него пароль-вопрос, – каждый раз разный, – огромный охранник-бес, получив ожидаемый ответ, пропускал тебя внутрь. И вот здесь начиналось самое интересное: красный свет сменялся на более яркий и кислотный, что-то ближе к розовому, с вкраплениями ярко-зеленых светодиодных лент, развешанных по краям потолка, до ушей начинали доноситься всевозможные стоны, всхлипы, вскрики, брань, а из колонок играло какое-то мусорное и пошлое техно. Слева вдоль стены были закрытые деревянные двери, – приватные комнаты. Впереди же – огромный зал с множеством столов, диванов и голых тел, сплетающихся друг с другом в единый змеиный клубок.
Вот две девушки, соединившись в поцелуе, смешивают во ртах собственную кровь. А вот какой-то уродливый бес бьется пузом о задницу упырихи под кайфом, и к ним подходит третья и передает той упырихе свежеоткушенный язык из своего рта, одной рукой поглаживая себя между ног. Их здесь десятки. И меня уже от них тошнит. А это только главный зал. Что происходит в приватных комнатах я, пожалуй, оставлю без внимания. Тем не менее, я иду дальше, иногда расталкивая опьяненных развратом упырей, пытающихся схватиться за мой член, и силюсь не утонуть в этой реке грязного животного секса и дерьмовой музыки.
Впереди, в конце этого адского коридора, виднеется барная стойка. Вот он, мой оазис. За стойкой неизменно стоит демон, и на голове его красуются три рога, средний из которых спилен. Они криво растут из черных, как смоль, длинных волос, спадающих ему на плечи. Кроме рогов и желтых глаз, он был вполне обычен своим видом, хоть лицо его, как у осла, было слегка вытянуто, а нос утопал в глубине его черепа. Не было на нем ни шерсти, ни пентаграмм, ни торчащих изо рта клыков. Имя ему – Леонард. Он же и хозяин этого заведения. Высший демон, однако вынужденный, словно прислуга, развлекать кучу пьяного сброда пиршествами и оргиями. Разочарованный, с уставшим взглядом, созданный вести войско и сражаться, но согнанный самим Сатаной в подвал своего позора и ничего уже не ждущий от этой жизни, – с ним у нас было много общего.
– Чего тебе? – лениво сказал он мне тогда своим утробным, чуть рычащим басом, протирая стакан, словно бармен из какого-нибудь кино, полного клише. Взгляд его, однако, был обращен куда-то вниз, в сторону.
– Чего нальешь.
– «Чего нальешь» – это я тебе могу и в стакан нассать.
– Тогда водку.
Он молча достал из-под стойки бутылку, наполнил мою рюмку и собирался уже убрать водку обратно, но я знаком попросил ее оставить.
– Тяжелый день, а? – со злорадством в голосе спросил меня трехрогий.
– Да, не из приятных…
– Так, стой. Воздержись от того, что собираешься сказать дальше – мне абсолютно все равно.
Справедливости ради, я не собирался ничего говорить, но, дабы уважить старого демона, просто молча поднял перед ним рюмку и влил в себя жгущий глотку яд. Пока я продолжал безмолвно пить, сквозь алкогольный дурман мне почувствовалось, как мой живот обвивают чьи-то руки, и чья-то грудь прижимается к моей спине. Через секунду мне в шею уже впивались женские губы, а после по ней вверх и вниз заскользил влажный язык, и руки на животе начали опускаться все ниже и ниже. Тут я почувствовал под ухом резкую боль – эта мразь укусила меня острыми, как нож, зубами, чуть не вырвав кусок плоти. Я тут же оттолкнул ее от себя, и она глухо ударилась о деревянный пол. Не стал я даже поворачиваться к ней, жалкой потаскухе, однако слышал, как она начала заливаться неистовым хохотом, даже не думая подниматься.
– Зачем ты здесь? – спросил меня вдруг Леонард, ложась локтями на барную стойку.
– Что? – в недоумении произнес я, вытирая платком выступавшую на шее кровь.
– Ты приходишь сюда уже вот… сколько? Два года? Три? И зачем? Ты не похож на этих, – он кивнул на кого-то за моей спиной, но я по-прежнему не оборачивался. – У тебя какие-то другие пороки. Однако же ты здесь. Но ты не трахаешься. Не заигрываешь. Даже не смотришь. Ты, по всей видимости, фригиден. Но тем не менее ты все еще здесь. Что заставляет тебя из раза в раз приходить в эту дыру?
– Не знаю, – с долей волнения отвечал я, не понимая, к чему клонит этот демон.
– Что я вижу? Абсолютно потерянный в себе упырь? Ты уж меня прости, но я первый раз вижу такое жалкое создание.
– Если бы я…
– Получал по доллару каждый раз, да-да. Это не отменяет твоей никчемности. Дай угадаю: ты не принадлежал тому миру, пытаясь всеми силами из него уйти, и, попав в этот, тоже не нашел себе места. Знаешь, почему ты сюда приходишь? Потому что я такое же ничтожество, как и ты, верно?
– Вовсе нет.
– Да прекрати это притворство. Мы оба прекрасно все понимаем, – он вдруг задумчиво дотронулся до спиленного рога. – Мы оба лишь жалкие слуги Сатаны. Оба мы, как и все остальное отребье здесь собравшееся, не имеем для Него никакой цены. Расходный материал. Я уже вижу тебя в Его клетке. Ты идеально впишешься в его интерьер. И знай, что когда ты там окажешься, где-то рядом буду и я, торчать трофеем из стены, словно тупая оленья голова. Все там когда-нибудь оказываются. Такие, как ты и я, Ему не нужны.
– Как демон может сидеть в клетке рядом с упырем?
Он засмеялся.
– То, что я говорю с тобой, упырем, уже низводит меня до твоего уровня. Я пал ниже некуда, когда Сатана сверг меня сюда. Скажи мне, как демон может вести разговор с такой мерзостью, как упырь, и при этом наоборот не находиться с ним в той же клетке? Это все равно, что тебе разговаривать на равных с пылью. Один раз поговорив, ты будешь жить в этой пыли и никогда уже от нее не отмоешься.
Тогда, захлебываясь в пьяном бреду, я действительно не верил происходящему. Демон говорит с упырем, наливая ему водку. Да еще и несет какую-то чушь. Тут у меня начал мутиться рассудок. В глазах стало темнеть. Впервые за те три года он решил со мной заговорить, и в этот момент я и правда осознал, что подобен ему. Что вижу, как стою за этой стойкой, унижаясь, словно цепной пес, чтобы получить кость и не получить при этом плетью по спине. И тогда я подумал, что, быть может, так оно и должно быть. Я служил всю свою жизнь, что себя помню. Я служил в детском доме, повинуясь то воспитателям, то другим детям, давившим авторитетом, служил в армии, служил после, когда собирал долги и убивал ради своего прежнего босса, и служу теперь новому, после своей собственной смерти. Я обречен прислуживать. Обречен вечность лизать чей-то сапог.
– Да и какая мне цена как демону, если уже даже такие твари, как Константин, не годящийся мне в прежние времена даже в грязь на копыте, ни во что меня не ставят? – продолжал он, и сквозь розовый свет здешних ламп я увидел усталость на его лице.
Константин. Тот еще грязный ублюдок. Из всех упырей этот был самый злобный и отвратительный. Он умер где-то шестьдесят лет назад, в шестидесятые годы. В газетах его прозвали «Вурдалак», что символично. Прозвали его так, правда, не за то, что он был одним из самых жутких и уродливых маньяков того времени: за его преступления ему присвоили высшую меру, расстреляли и хотели кремировать, однако накануне кремации его труп, который лишь на ночь оставили в холодном морозильнике центрального морга, куда-то пропал. Испарился. Куда же он делся? Я думаю, вы и так понимаете. Его бес-напарник, тоже та еще мразь, не мог – а точнее не могла – позволить такому ценному материалу превратиться в пыль. Было бы сложно его восстановить.