Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей об Энди, я не нашёл ничего лучше, чем начать думать о Кэрол. Я пытался представить, чем она может быть занята. Кэрол хмурит брови над отчётом о продажах или разговаривает с кем-то по телефону? Грызёт кончик карандаша или же пьёт кофе и беззаботно болтает с коллегами? Каким лаком у неё накрашены ногти – тёмно-красным или розовым? Какая у неё причёска – она убрала волосы в высокий пучок или позволила им свободно падать на плечи? Вспоминает ли она меня? Сможет ли она меня простить? Что с нами будет, когда я вернусь из Вьетнама?
А после Кэрол я всё равно принялся думать об Энди. О его семье. Я решил обмануть себя – думать не о нём самом, а о его семье. Хотя бы так. Мне казалось, что он из вполне обеспеченной семьи, быть может, разорившейся (отец скоропостижно умер или потерял хорошую работу?), и Энди пришлось с малых лет зарабатывать деньги, чтобы обеспечить мать и двух сестёр. Конечно, мне представлялось, что Энди был самым старшим из троих детей Кеммингов. Я так и видел, что они живут в большом, на три или даже на четыре спальни, доме, построенном в колониальном стиле и выкрашенном светло-серой краской, в респектабельном пригороде, но всё их имущество – это только напоминание о прошлой жизни, остатки былого благополучия. А если отец Энди жив и здоров и, если его семья продолжает жить привычно и сыто? Тогда что он делает во Вьетнаме? В звании сержанта? Может быть, он из семьи военного? Но опять не сходится. Может быть, он тоже бежал на войну от чего-то? Так же, как и я. Может быть он?.. Что он мог натворить?
Следующий день тянулся бесконечно. Сразу после завтрака мы вышли патрулировать. Патрулирование – это, пожалуй, самая напряжённая, самая утомительная и самая нудная военная задача. Конечно, нельзя патрулирование сравнивать с боем, свистом пуль и автоматными очередями, с едким, бьющим в лицо запахом смерти, которым наполнен воздух, и яростью, довлеющей над страхом, застилающей глаза. Когда идёшь по джунглям, думаешь только об усталости и меньше всего – о внезапности, с которой можешь схлопотать снайперскую пулю или оказаться насаженным на колья ловушки, как кусок мяса на вертел. Очень тяжело находиться в постоянном напряжении и ждать подвоха от каждого куста и поворота тропы.
Чувствовал я себя неважно то ли из-за того, что мне не удалось выспаться, то ли из-за того, что за почти двое суток ещё не успел привыкнуть к жаре. Наш отряд двигался колонной по узкой тропе, и всё, о чём я мог думать, – это как не сбить шаг, всё, на чём я был сосредоточен – это как идти след в след за Энди, который шагал впереди. Когда Энди казалось, что место опасно, он останавливал меня, преградив путь рукой, прислушивался, замирал и не двигался с места. И не позволял мне этого делать, пока не убеждался, что всё в порядке. Ближе к полудню солнце стало жарить немилосердно и даже в тени нельзя было найти спасения. Деревья почти не пропускали солнечный свет, зато создавали эффект теплицы. И самым неприятным во всём этом было то, что приходилось всё время двигаться, идти вперёд и вперёд, почти без остановок, когда вся грудь и спина покрывались испариной, а воздух был таким вязким – не продохнуть – что хотелось не только стянуть с себя форму, но и содрать кожу, и остаться с обнажёнными, сочащимися потом и кровью мускулами.