Ах, кто только не воспевал Невский. Прозрачность его витрин и шум тысяч ног и колес. Устремиться вверх по проспекту, минуя Фонтанку, пройдя мимо монументальных коней и бронзовых людей, из года в год пытающихся их покорить – и ты уже прошел самый волшебный район города. Но ничего, на обратном пути еще погуляем. А пока уверенным шагом идем к высокой красной башне, пристроенной к зданию Думы. Вокруг нескончаемые рестораны, театры, книжные магазины, бутики и брендовые филиалы. Большие рекламы в больших витринах первых этажей зданий, построенных минимум два века назад. Торговля захватила их и преобразила вывесками прекрасные фасады с фигурами и барельефными сюжетами.
Спуститься в подземный переход перед Гостиным двором и посмотреть безделушки-сувениры, майки, гипсовые бюсты Ленина и Николая II, стоящие бок о бок и вкусно пахнущие какой-то медово-приторной золотистой краской. Вынырнуть на другой стороне и пройтись по нескончаемой галерее Гостинки, сплошные магазины, растянувшиеся богатой дворцовой анфиладой. Перейти улицу и заглянуть на грешную Думскую – обитель баров и клубов, место блеклое и сонное днем с осоловевшими барменами и темными прохладными интерьерами, и искрящаяся весельем и буйством красок каждую ночь обитель всех заплутавших и несчастных душ, бродящих по Невскому.
По подземному переходу перейти обратно на солнечную сторону и пронестись через канал Грибоедова, даже не заметив его, с затаенным дыханием смотря вперед на возникший из сказки Дом Зингера с гордым орлом и сферой-мирозданием на позеленевшем от времени куполе, восхищаясь колоннадой Казанского собора, раскинувшего свои руки-галереи на другой стороне проспекта и… нестись дальше, заглядывая на все улочки, делая крюки на протяжении всего маршрута: один к Фонтанному дому, другой к Спасу-на-Крови, третий к Марсову полю, остальные – по желанию восхищающихся.
Последний рубеж река Мойка – после нее пройдешь несколько домов, и простор имперской столицы захватит с головой. Дворцовая площадь, Зимний дворец, растянувшийся вдоль нее, а за ним – Нева. Темные балтийские воды текут в разные стороны, расходясь на стрелке Васильевского острова с двумя монументальными колоннами победителей, омывают одинокую крепость на Заячьем острове, помышляя о её золотом шпиле, пытаясь каждое наводнение достать до него и присвоить морю. А море уже вот там, за домами. Пройдите по невским мостам и увидите портовые краны. На том берегу останется золотой купол Исаакия – символ несбывшихся надежд и мечтаний завоевателей.
Места нашей молодости, юности, любви многих поколений. Посетить Петропавловскую крепость и влюбится в ее невысокие толстые стены, заботливо уложенные строителями на века. Погулять по парку около Горьковской, заглядывая в каждый открывшийся нам переулок и гадать: где-то здесь притаилась знаменитая кочегарка? Отправиться вглубь Петроградской стороны и потеряться в старых кварталах, мечтая залезть на крышу и увидеть всё свысока. Чайки летают над дворами, поезда ездят под землей и всё это под нескончаемый шум жизней миллионов людей. А если бы на минуту стало тихо, если бы все остановились? И город поглотила тишина, сравнимая разве что со тьмой? Что бы мы услышали? Боюсь, что только скрежет истории. Оглушительно гулкий и обескураживающий своей абсолютной молчаливостью.
В Эрмитаже Зарёв долго стоял у своей любимой картины, одной из главных сокровищ этого музея: «Юдифь» итальянского художника Барбарелли Джорджо. Великий мастер не подписывал свои работы, оттого ценность этой картины, признанной экспертами подлинной и принадлежавшей кисти Джорджо, выросла до уровня работ Рафаэля. Но не цена и не история так привлекали Николая. Каждый раз, подходя к ней, он поражался тому, насколько поэтично была изображена Юдифь – храбрая дева, что соблазнила жестокого полководца Олоферна, посланного Царем Вавилонским, дабы исполнить кровавую месть и стереть с лица земли целые народы. Дева убила его, отсекла голову и с триумфом вернулась домой. На картине она стояла в легких алых одеждах, опираясь одной рукой на меч, скрывающийся за ней. Босой ногой она стоит на отрубленной голове поверженного врага, лицо которого выражает глубокий сон. Никакой крови, отвращения. Голова даже теряется на фоне земли. Всё это наполнено гармонией и спокойствием. Юдифь смотрит на эту голову как на малое расшалившееся дитя, взглядом снисходительного учителя, понимающего, какие желание и заботы влекут его подопечного. «Потому что красота её пленила душу его, – меч прошел по шее его!» Будто всё так и должно было произойти.
О чем думал непобедимый Олоферн, когда решил покорить эту девушку? Как она растопила его стальное сердце, вновь сделав мягким, податливым и таким нестерпимо горячим? И ее рука не дрогнула. Она убила того, кто доверился ей, встал на колени и мечтал о ее внимании и ласковых прикосновениях. Взмах мечом и голова с плеч. И смотрит как на мальчишку со двора. Любила ли она хоть раз в своей жизни после этого?
В любом случае, это лишь легенда. В истории все было гораздо проще: все цели карательного похода были достигнуты. Вот и всё, что еще добавить к этому?
После музея поэт долго стоял на Дворцовой набережной и смотрел на город. Перед прощанием в хостеле Цвет спросил Николая:
– Ты не надумал переехать?
От его привычной праздности не осталось ни следа. На смену юмору пришло чувство глубокой привязанности. Он смотрел так, будто они прощались навсегда.
– Это для тебя так важно? – с холодной серьезностью спросил Зарёв, смотря на друга сверху вниз.
– Да.
На самом деле даже лучшие друзья, бок о бок прошедшие сотни километров и пережившие ни один десяток приключений, редко когда по-настоящему искренни друг с другом. Для этого нужно буквально обнажить душу, ни за чем не прятаться, быть одетым только в свет божественного провидения. Мало когда мы на это способны. Да и нелегко принимать правду о человеке из уст его самого, ведь это всегда ответственность. Сколько тайн сможет выдержать сердце?
– Я постараюсь. Сейчас же знаешь, дома есть дела. Но я постараюсь в следующем году. Дождись, ладно?
Тень мученика упала на лицо Цвета. Тот качнул головой и посмотрел вниз. Николай похлопал его по плечу:
– А теперь иди спать. Сон нужен человеку в любом городе.
Антон встряхнул головой и нашел в себе силы подмигнуть.
Николай смотрел на гранитные границы Невы и вспоминал их с Антоном юные годы. Как погуливали школу, каждый раз отправляясь в дальний торговый центр, чтобы поесть и поглазеть на витрины. Как давно это было.
«Вода из фильтра переливается через край, обжигая холодом пальцы. В недоумении смотрю на эту картину. Через секунду выключаю кран. Вода стремительно льётся по скатерти на пол. И возникает вопрос: почему же это произошло?
Этим вечером мать зашла в комнату и сказала:
– Хватит херью заниматься.
А зря. Этим вечером рисунки пошли хорошо. Это иллюстрации к роману. Они радовали своего творца. Но никто не будет воспринимать такое всерьёз. Сначала надо показать оскал, сделать что-то сильное и плохое, иначе не заметят. Хорошо быть аутсайдером. От него никто ничего не ждёт, его просто не существует для других. А как говорится, с конца колонны видно всю колонну.
Сейчас воспитывают так, чтобы избегать насилия. С самого раннего возраста учат избегать конфликтов. Надо избегать опасности. Разве человек сможет показать оскал после этого?
– Почему это херь?
Вполне логичный вопрос.
Родители любят своё дитя. Или не любят. В любом случае, они это говорят. И это правда. Они говорят: мы хотим, чтобы ты был счастлив. Но мало кто позволит пойти своей дорогой. «Кем ты хочешь стать?» – этот вопрос задают выпускникам детского сада. Дети смотрят на мир, на людей, и примеряют их роли. Когда счёт идёт на десятки примерок, то люди начинают упускать что-то своё, всё глубже зарываясь в пучину советов, догматов и собственного страха перед перспективами стать никем.
– Ты к экзаменам готов? Уроки сделал?
– Да.
– Тогда спать иди, нечего сидеть по ночам. И выключи своего суицидника.
А это уже перебор. Тот, кто встал на путь искусства, может привыкнуть к тому, что все вокруг втаптывают его мечту в грязь, даже любимые родители в сердце содрогаются от мысли, что их чадо станет звездой на небосклоне, но зачем трогать музыку? Для многих поколений музыка важна как воздух, лучшие их представители живут в ней, разочаровавшись в жизни.
– Прекрати! Перестань оскорблять мою музыку!
– Тебе и вправду нравится этот человек? Колоться, пить, а потом разбиться! Не хотелось тяжело жить!
– Черт возьми, отстань от него! Мне нравиться его музыка. Она – настоящая!
– Ну-ну. Мы с папой подумаем насчёт того, стоит ли тебе это слушать или нет.
Она уходит.
Так постоянно.
Будто все пытается запретить растущему организму жить.
Этот мир смеётся над нами.
Каждый считает себя уникальным.
И каждый день мы разочаровываемся.
Вы это заметили?
Как только человека замечают, против него всегда кто-то начинает бороться. Люди вокруг много что говорят плохого и завистливого, но среди них есть те, кто молчит. Потому что они не понаслышке знают, что это такое. Так мы приобретаем настоящих друзей.
– Кем ты хочешь стать?
– Автором, поэтом и музыкантом.
– Неплохо. И что ты с этим будешь делать?
– Я соберу вокруг себя таких же творческих и светлых людей, и мы будем делать этот мир добрее и счастливее.
– Ну-ну. А из нормальных профессий? Кем ты хочешь стать?
– Никем. Я буду творить. Что может быть нормальней?
– И ты будешь на это жить? Это же смешно!
Иногда затравленный герой понимает тех психов, которые приходили к себе на работу и расстреливали своих коллег.
– Буду. И не твое дело, насколько хорошо.
Так портятся отношения ещё с одним человеком.
Так что же мы имеем на выходе? Очередной разочаровавшийся в себе и в мире подросток. Настало время сменить звёзды на половую швабру. Пора поплыть по течению вместе со всеми. Пора перестать заниматься херью. Надо становиться кем-то.
Но однажды человек всё равно устанет видеть вокруг боль и чувствовать разочарование, достигнет точки кипения, волшебного мига выбора. И отступление здесь будет подобно смерти.
Вода уже на полу. Стол тоже мокрый. Этот вечер выводит из душевного равновесия. Хотя было ли оно вообще? Нет, хватит. Настало время идти вперёд. И плевал я на то, что скажут другие».
Выбравшись из вихря воспоминаний, Зарёв усмехнулся: каким же он был тогда молодым.
Идя по сырой набережной реки Мойки, Николай думал о времени. Как жалко, что мы не можем остановиться, застыть в определенном моменте и проживать его снова и снова, жить в нем, не зная, что будет дальше. Истории надо заканчивать, заключать в сюжет, доводить до финала, который бы всё объяснял. И вместе с объяснениями уходит магия этих моментов, атмосфера приятной загадочности, крупиц непознанного. Время – одна большая трагедия.
Зарёв прошел мимо кафе, в котором когда-то постоянно обедал Достоевский. Теперь оно было названо в его честь, и вход пестрил яркой желтой вывеской. Со стороны Михайловского парка из крон вековых деревьев ветер нес голубой шарик. Такие же сегодня раздавали детям в Эрмитаже. Он летел на фоне серого неба, всё отдаляясь и отдаляясь, бессильно дрожа своей веревочкой. Как бы ты ни любил шарики, их тебе всё равно никогда не хватит. Не лучше ли звериная безмятежность этой человеческой ненасытности? А ведь где-то позади, в дождях истории плачет хрупкий Маяковский, окруженный ореолом непобедимого символа, славой, сплетенной другими, тем, во что его превратили. И никто не должен знать об этом, иначе пролетарская сказка закончится навсегда.
Так закончился обход любимых туристических мест. Теперь Николай был готов углубиться в самую суть этого беспокойного города. Разговоры душных коммуналок, коридоров, «злачных» домов, улиц, подворотен, вокзалов, автомобилей, партеров, утренних спортивных площадок, каналов, музеев, дач на заливе и забытых богом котельных – в этом была настоящая жизнь Петербурга; а царское золото, советская мораль в квадратной архитектуре, восстановление памятников после лихих годов – это было поверхностно, приходило и уходило, а город всё равно продолжал стоять.
Нет, право, это был город тысячи профессий.
Великими становятся только те города, в которых найдется место каждому. Разноплановые и универсальные – только так они будут творить историю сами, не будут игрушкой в ее капризных руках. И не важно, сколько ему лет: двадцать восемь веков насчитывает история Рима. И толку от этого? Несомненно, это одна из жемчужин мирового туризма и культуры, но только одна из. Будьте уверены: здесь найдется место каждому.
В 1919 году Петроград был в осаде. Наступали белые. Защищались красные. «И то, и то – сволочь», – было расхожее мнение. Но властелинами сейчас были они. С начала революции бывшая столица империи пришла в упадок. Люди бежали от террора и нищеты, население города таяло и всё больше проваливалось в грязь и голод нового мира. Люди умирали прямо на улицах. Разбой, тошнотворная бурда вместо еды и бесконечная болтовня, разносимая на штыках, о социалистических прекрасных далях. И, наконец, белые.
Город замер в ожидании. Петроградцы еще располагали оружием, подпольные организации функционировали, и все ждали сигнала: первый дом, подожжённый белыми в самом городе, стал бы началом восстания против красной власти. Белые взяли Гатчину, Павловск. Ликуя, они вошли в Царское село – бывшую резиденцию Императоров. Красные части под командованием бывших имперских офицеров и инструкторов стали переходить на сторону российского триколора. В те осенние дни умирающий город с трепетом поднял голову, всматриваясь в горизонт: бои уже шли на Пулковских высотах.
Капля дождя упала на каменную мостовую, соединив своей траекторией небо и землю. Сразу же скатилась по гладкой поверхности вниз. Через секунду упала вторая, разлетевшись на десяток жидких осколков – и в каждом отражалось тяжелое небо: от края до края – темнота, перекрывшая солнечный свет. А он где-то есть, высоко-высоко за километровыми облаками сияет солнце на глади чистого неба. И им не до наших глаз. А нам не до их высот. Всё важное рядом.
Белая плитка кухонь Петрограда,
Ветреные высотки Мурино,
Солнце лесов Сестрорецка,
Кронштадтская дамба с верой в слабость стихии,
Узкие комнатки Ленинграда,
Верстовые столбы вдоль дороги.
И извечный вопрос:
На чьих же костях стоит этот город?
Чья это заслуга?
И чья вина?
Зарёв вернулся в волшебный квартал. Ограниченный проспектами Литейным, Лиговским, Невским и улицей Кирочной, этот район представлял собой четко структурированное переплетение переулков с красивыми названиями. В этих домах, улочках заключалась невероятная магическая сила, наполняющая случайно зашедших людей энергией, воодушевлением, вселяющая в их сердца некую тайну, ускользающую за каменные повороты улиц. Здесь можно легко затеряться на несколько часов, уйдя с головой в эту волнительную прогулку. Здесь же шумная улица Восстания с этими пресловутыми красными буквами на одном из домов: «Восстания 6», сменяется безлюдным Ковенским переулком. Сплошные стены домов: один пристроен к другому. С фасадов на прохожих смотрят грифоны, сфинксы, львы, лица богов и богинь, прошедшие сквозь тысячелетия, родившись в Древней Греции, тяжелые дубовые листья и портрет Хармса – лицо в десять метров высотой на доме, где он жил: памятник раздирающего одиночества и забвения, что временно и ничтожно перед лицом вечности. У прогулки в этих местах будет множество свидетелей, в том числе и огромная бритая и недовольная голова Маяковского на одноименной улице, обернувшаяся камнем, поднятым людьми на высокий постамент как святыня, как то, что может дать высший смысл, высшее знание, высшую волю. Оракул. Оракул-Маяковский на перекрестке. Моракул. Его Дельфийским храмом выступают углы зданий на перекрестке, вечно серое небо – его звезды, по которым он читает судьбы.
Но как только сядет солнце, в наступившей тишине во владения Моракула неспешно вступает мирская суета: это из бара на другом конце квартала доносится музыка. Играют, как всегда, Битлз; ведь бар называется Ливерпуль. Моракул повернул голову, чтобы увидеть этих лже-пророков, этих четырех вечно молодых выскочек, до сих пор меняющих мир движениями пальцев и губ. Повернул, да так и застыл. Что может сделать каменная голова бару на другом конце скалы? Весь этот район и вправду напоминал скалы, ущелья – попытка людей создать свои горы. Мечта, реализованная два века назад, до сих пор притягивала путешественников со всего света. И каждый турист спрашивал сам себя: Получилось или нет? А еще сразу же в глаза бросались башенки на крышах домов. Волшебное королевство…