— Что, скучали? — спросила она с улыбкой. — Ну, поскучайте. Сегодня поговорим.
И как она мила была! Как к ней пристало черное платье!
Александр был счастлив. Ее тон был такой дружеский, такой ласковый, что нельзя было воздержаться от восторга.
— Я мог бы говорить с вами до завтра, — сказал Александр.
Опа снова улыбнулась.
— А нам есть о чем говорить, — ответила она.
Александр вернулся к себе в комнату в возбужденном состоянии. На другой день он сделал в дневнике запись стихами и прозой:
«Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался,
Отрадой тихою, восторгом упивался… —
И где веселья быстрый день?
Промчался лётом сновиденья,
Увяла прелесть наслажденья,
И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!..
Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив; поутру я мучился ожиданьем, с неописанным волненьем стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу — ее не видно было! Наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, — сладкая минута!
Но я не видел ее 18 часов — ах! какое положенье, какая мука!..
Но я был счастлив 5 минут…»
Припомнились стихи Жуковского:
Он пел любовь, но был печален глас.
Увы! он знал любви одну лишь муку!
Весной 1815 года на улицах Царского Села появились офицеры гусарского полка, вернувшиеся из Франции. Среди гусаров заметен был красивый офицер, одетый с особым изяществом.
— Знаешь, кто это? — улыбаясь, спросил Горчаков Александра. — Это Чаадаев. Богат, со связями и, представь себе, с вольными мыслями.
Скоро Чаадаев познакомился с лицеистами. Он говорил Жанно и Александру на прогулке в парке:
— Я смотрел с горы на Париж, и мне хотелось просить прощенья у этого великого города, куда мы пришли, чтобы задушить впервые родившуюся здесь свободу. В России я чужой — враг рабства. Мне здесь нечего делать.
Жанно отвечал, волнуясь:
— Как вам нечего делать? С вашим умом, с вашими чувствами…
Чаадаев, ласково улыбаясь, взял под руку молодых людей и сказал:
— Вы, мои друзья, молоды. Вы еще можете верить. А я… — Он вынул дорогой парижский брегет. — А мне пора. — И прибавил иронически: — Обучать солдат фрунту…
…В 1816 году был наконец назначен директором Лицея Егор Антонович Энгельгардт — человек добрый, но с убеждениями, совершенно искренними, лютеранского пастора. На Лицей он смотрел как на приют мудрости и искусства и после своего переселения велел сделать на подъезде железный узор в виде совы и лиры, как знаки мудрости и поэзии.
Император Александр I прогуливался с ним по аллеям парка и объяснял, что такое Лицей. Впереди, высунув язык, бежала черная собачка Шарло, а сзади шел военный министр граф Аракчеев. Красный нос его то и дело вдвигался между императором и Энгельгардтом.
Журчала ручейком речь императора:
— Фролова я уволил потому, что его способы были слишком грубы и просты. Я на тебя надеюсь, Егор Антонович. Ты того же достигнешь иными способами. В мягких перчатках. Понимаешь?
Император коснулся руки собеседника и остановился, позвав собачку:
— Сюда, Шарло, сюда!
Собачка подбежала, ласкаясь, и завиляла хвостиком.
Император продолжал:
— Цель Лицея с самого начала была непонятна и извращена. Мне нужно было подготовить людей, привычных к условиям двора. Дворян, одним словом, верных престолу, а не семинаристов и разночинцев.
Энгельгардт слушал, опустив голову. Граф Аракчеев вставил свое веское слово:
— Необходимо прежде всего приучить воспитанников к фрунту.
Император рассмеялся и потрепал его по плечу:
— И, кроме того, к исполнению придворных обязанностей. Я думаю поручить им дежурства при императрице. Это польстит их честолюбию. — Император взял под руку Энгельгардта и пошел дальше. — Профессора Куницына я уволю, — сказал он. — Под видом естественного права он преподает республиканские учения. Он прямо отрицает крепостное право и хочет превратить крепостных крестьян в откупщиков, снимающих землю у помещика. Потом, что такое воспитанник Пушкин? — продолжал император. — Про него дурно говорят. Он пишет вольнодумные стихи про свободу, участвует в гусарских пирушках…
— Я предупрежу его, — запинаясь, ответил Энгельгардт.
Александр гулял в парке с Жанно. Они разговаривали о будущем.
— Любишь ты гадать о будущем, — говорил Александр. — Как ты думаешь, куда нас разбросает судьба?
Жанно ответил шутливо:
— Я пойду в гусары.
Александр рассмеялся и сказал:
— А я буду ползти в асессора.
— А вот Горчакова будущее ясно, — заметил Жанно, — этот прямо в министры.
Александр печально произнес:
— Пройдет незаметно год, и мы сразу, с лицейского порога, вступим в жизнь.
Летом Александр чувствовал себя несчастным и одно за другим писал грустные стихотворения.
Любовь одна — веселье жизни хладной,
Любовь одна — мучение сердец.
Она дарит один лишь миг отрадный,
А горестям не виден и конец.
Он много гулял с Катей Бакуниной, читал ей свои стихи, которые она задумчиво слушала.
— Искренне и хорошо, — отзывалась она. — Но мне жаль вашей грусти.
— Что делать? — отвечал Александр.
— Знаете, — сказала Катя, — из ваших стихов мне больше всего нравится «Городок». Там вы свободно отдаетесь чувству. Хороши «Воспоминания в Царском Селе»: Царскосельский парк, куплет о Москве — все это очень хорошо, но, понимаете, слишком парадно, торжественно… Я отдаю преимущество личным чувствам.
— А личные чувства — это любовь, — тихо сказал Александр.
Они вдвоем дошли до беседки и уселись на скамейку. Александр положил свою руку на ее руку. Катя вдруг обняла Александра и поцеловала его в щеку.
— Бедный мальчик! — проговорила она.
Александр крепко обхватил ее за талию и молча прижал к себе.
— Вот счастье! — пробормотал он.
— Ну что? Виден «горестям конец»? — спросила она с веселой улыбкой. — А теперь пойдем домой.
— Да, «горестям уж виден и конец»! — радостно воскликнул Александр,
XII. Прощание с Лицеем
Граф Варфоломей Толстой жил широко. У него были дачи в Царском Селе и в Петербурге на Крестовском острове. Много тратил он на свой крепостной театр. Его имение пошло в уплату за долги. Крепостной театр был продан. Наташу купила какая-то помещица Дементьева из Осташковского уезда. Тверской губернии. Она была из купчих и вышла замуж за разорившегося дворянина, который женился на ней потому, что она была богата.
Александру было очень больно, что его Наташа попадет в руки грубой, необразованной барыни. Правда, ей хотелось в деревню собирать грибы, ходить в платочке. Но это были мечты, детские воспоминания… Она привыкла к городской обстановке, к образованным людям, к театру… Нет, этого нельзя допустить! Но что же делать? Где «естественное право», которое преподает Куницын?
«Никто не может приобрести право собственности на другого человека, — говорил Куницын, мягко улыбаясь, — ни против воли, ни с его на то согласия, ибо право личности неотчуждаемо».
И еще мягче:
«Никто не имеет права употреблять кого-либо из сограждан как средство или простую вещь для себя».
А как же Наташа?
Еще свободнее говорил Куницын о неограниченной государственной власти, разумея самодержавие:
«Употребление власти общественной без всякого ограничения есть тиранство», — говорил со сладкой улыбкой Куницын, смягчая прямоту и резкость своих слов.
И, наконец, прямо с самой сладкой улыбкой:
«А кто оное производит — тот есть тиран».
Слова «тиранство» и «тиран» он подчеркивал особым сладким произношением.
Судьба Наташи и власть Аракчеева над всей Россией ожесточили Александра и вооружили его против существующих жестоких порядков. Живя около дворца, он видел образ жизни дворцовых господ, начиная с самого царя. В уме Александра возникла мысль написать оду о вольности, и он даже начал набрасывать ее в отрывках.
У Чаадаева собралось несколько лицеистов и гусарских офицеров. Прежний дядька Фома приготовлял жженку. Он был теперь в услужении у Чаадаева. Жанно и Александр не забыли своего обещания: найти Фоме место. Чаадаев был им доволен, хотя и не понимал, почему Фома так часто улыбается.
Александра просили прочесть стихи.
— Прочти, — сказал Чаадаев, — то, что ты начал о вольности.
— Еще не готово, — ответил Александр.
— Все равно, прочти!
Александр начал читать:
Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?
Питомцы ветреной судьбы,
Тираны мира, трепещите!
А вы мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Взволнованы Кюхля, Жанно, Дельвиг, гусары. Спокоен один Чаадаев. Он слушает молча, опустив голову.
Александр продолжал:
Увы! куда ни брошу взор,
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор —
Неволи немощные слезы…
Вдруг остановился, забыл, как дальше. Схватился за голову, силясь вспомнить. Повторяет:
Неволи немощные слезы…
В саду около калитки неожиданно появилась Наташа. Она в платочке, в деревенском крестьянском платье.
— Мне нужно видеть Александра Сергеевича, — сказала она Фоме.
Фома с сомнением покачал головой.
— На минуту, — добавила она.
Александр, опережая Фому, вбежал через веранду в сад. Они пошли в глубину сада, в беседку, окруженную цветущей сиренью.
— Наташа, когда же вы уезжаете?
— Через несколько дней, — ответила она.
— А дальше? — спросил Александр.
Наташа смахнула слезу, набежавшую на глаза, но быстро овладела собой.
— Говорят, имение будут продавать, — проговорила она. — У барина много долгов.
Александр стоял в мрачном раздумье, скрестив руки. Наташа утерла глаза и начала как ни в чем не бывало прежним независимым тоном вольной барышни:
— Вот и вам скоро уезжать. Вы куда? Уж наверное военным?..
Александр не отвечал и кусал от волнения ногти. Наташа обвела глазами свисавшие вокруг беседки ветви сирени.
— Сирень-то как пахнет… — сказала она.
Не выдержал Александр, заплакал, как мальчик, и сел на скамейку, закрыв лицо руками. Наташа утешала его, как старшая: провела рукой по курчавым волосам. Говорила, насильно улыбаясь:
— Были бы богаты — меня бы купили…
В ее голосе неожиданно прорвалась какая-то злая, враждебная нотка.
Александр встал, горячо поцеловал ей руку.
— Вы для меня прежняя Наташа, — сказал он, — и я вас не уступлю этой Дементьевой!
— Прощайте, — тихо проговорила она, повернулась и быстро ушла.
…9 нюня 1817 года был назначен выпускной акт в Лицее. Министр князь Голицын, сменивший графа Разумовского, всех окончивших лицеистов представил царю, который сам раздавал медали и похвальные листы. Акт не имел никакой торжественности. Он проходил без публики.
В актовом зале директор Энгельгардт раздал памятные чугунные кольца. Сам надевал их на пальцы лицеистам, утирая слезы из-под очков. Вперед выступил преподаватель музыки Теппер де Фергюссон. Он взмахнул палочкой. Зазвенел звонко, бодро лицейский прощальный гимн, сочиненный бароном Дельвигом и положенный на музыку Теппером де Фергюссоном. Впереди стояли Александр, Кюхля и Дельвиг в очках. Пущин, к сожалению, был в лазарете. Слова гимна трогали до слез;
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
Друг на́ друге остановите
Вы взор с прощальною слезой,
Храните, о друзья, храните
Ту ж дружбу с тою же душой…
То ж к славе чистое стремленье,
То ж: правде — да, неправде — нет,
неправде — нет!
В несчастье — гордое терпенье,
А в счастье — всем равно привет!
Простимся, братья, руку в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, здесь сроднила нас!
Кюхля был тронут. Он подошел к Дельвигу и прошептал:
— Я даже не ожидал от тебя таких стихов! Да, неправде — нет! Неправде — нет! Неправде — нет!
…В келье Александра стоял раскрытый скромный сундучок, куда он с трудом укладывал книги с полки. Полка еще висела над кроватью, но черная тафта уже была снята.
Впереди — жизнь! Но дорога́ привычка к помещению Лицея и ко всем вещам! Александр пошел проститься с больным Жанно, который еще оставался в лазарете. Они расцеловались. Потом Александр прошел по всем внутренним помещениям Лицея: по лестнице, по пустым классам со сдвинутой кафедрой и нестертыми математическими формулами на классной доске.
Он пошел проститься и с Бакуниной.
Она заметила его и вышла навстречу. Оба совершили небольшую прогулку в парке. Александр с чувством поцеловал ее руку.
— Я вас не забуду, — сказал он.
— И я вас также, — ответила она, зарумянясь и вполне серьезно.
Чаадаев приготовил на прощанье жженку.
— За вольность, друзья, — воскликнул он, — и за ее певца Александра Пушкина!
Александр вскочил, поднимая бокал:
— За вольность! Ура!
Залпом выпил бокал и швырнул его в камин. Бокал со звоном рассыпался на куски. Кюхля по этому поводу решил выпить.
— За вольность! — закричал он неистово и добавил, обнимая Дельвига: — Неправде — нет! Неправде — нет! Неправде — нет! Это наш завет на всю жизнь!
Александр уезжал пока на родительскую квартиру, в Петербург, а осенью предполагал с родителями отправиться в деревню, в село Михайловское. Он ехал на тройке вместе с Кюхельбекером, Малиновским и еще некоторыми лицеистами. На дороге они поравнялись с деревенской телегой, на которой сидела, закутавшись в платок, Наташа. Что-то зажглось в душе Александра. Он велел ямщику задержать тройку и крикнул изо всех сил:
— Наташа, мы никогда тебя не забудем. Будь уверена, мы тебя освободим! Освободим!
Кюхля тоже вскочил и с упоением вскричал:
— Неправде — нет! Неправде — нет! Неправде — нет!
И грянул лицейский гимн:
То ж к славе чистое стремленье,
То ж: правде — да, неправде — нет,
неправде — нет!
Так вступал в жизнь юный поэт Александр Пушкин — с правдой в душе и с глубокой ненавистью к неправде.
Примечания
1
Гусиные перья употреблялись для письма до середины XIX века. На конце гусиного пера делался тонкий расщеп.
2
Корона — знак дворянского достоинства.
3
Бреге́т — карманные часы со звоном. Назывались по имени изобретателя, французского часовщика Брегета.
4
Магазин в старой Москве.
5
Контрада́нс — танец двух пар друг против друга, состоящий из ряда фигур.
6
Экосе́з — шотландский танец.
7
Котильо́н — такой же танец, как контраданс, но с другими фигурами.
8
Ио́гель — московский учитель танцев. У него бывали балы, на которые съезжалась вся московская знать.
9
Вы плохо ведете себя, Александр (франц.).
10
Мсье (франц. monsieur) — господин.
11
Петербургский журнал «Северный Меркурий» (1809―1811); его издателем был Аристарх Лукницкий.
12
Милый жаворонок, ты, который песнями своими возвещаешь нам о приходе весенних дней, не повторишь ли ты, что я сейчас скажу тебе?..
13
Шанда́л — подсвечник.
14
«Славяне» — литературная группа, отстаивавшая церковнославянский язык в поэзии и боровшаяся против подражания французам.
15
Кортик — короткий кинжал, носимый морскими офицерами.
16
Оставь меня в покое! (франц.)
17
Флориа́н (1755―1794) — французский писатель, автор басен и сентиментальных повестей.
18
Гамильто́н (1640―1720) — французский писатель, автор сказок в стихах.
19
Жанли́с (1746―1830) — французская писательница, автор многочисленных детских романов и повестей нравоучительного содержания.