Ипата не было. На третью ночь всякая надежда пропала. «Завтра с утра пойду искать, — решил Лукич. — Живым или мертвым, а найду». Костра зажигать не стал. Выгнал веткой комаров из шалаша, залез внутрь, заложил вход и лег. Сон не шел. Слушал, как звенят комары вокруг. Слышал, как подбегала лисица… и вдруг посторонний хруст, легкие приближающиеся шаги. Это человек. Лукич схватил свою берданку, бесшумно вылез из шалаша и спрятался в орешнике. Шаги приближались, человек шел уверенно, без опаски. Неужели Ипат? Лукич свистнул тонко с перерывом. Так свистят рябчики весной в поисках подруги. Такого свиста летом не услышать в лесу, но знает об этом только охотник. Шаги остановились.
— Лукич! Здесь, что ли? — раздался в темноте знакомый голос.
— Здесь, здесь! — обрадовался Лукич.
Старики пошли друг другу навстречу.
— А я думал, ты убег, — сказал Ипат, еще не видя приятеля.
— Зачем убег. Я тебя поджидал. Ты потише.
— Ничего. Мы теперь тут с тобой председатели на весь лес и полные хозяева.
Ипат спустился вниз, нашел друга, похлопал его по спине.
— Ну вот… теперь мы заживем, а то одному-то тоскливо. Костер бы надо, — сказал он, заметив вырытую нишу. — Давно горячего не пил.
Лукич засуетился. Быстро зажег костер, спустился с чайником к ручью.
— Ах, я старый дурак! — сказал Ипат, снимая котомку.
— А что? — Отозвался из темноты Лукич.
— Да как же… Уложил там одного германца, а винтовку не подобрал. Неужели ты будешь с берданкой ходить…
— Невелика беда, я и с этой в обиду не дамся, — сказал Лукич, пристраивая над костром чайник.
— Нет, брат, германец — не медведь. У него оружия-то знаешь сколько.
Пока грелся чайник, рассказывал о своих приключениях другу.
— Взял на свою душу грех, шестерых на тот свет отправил, — закончил старик рассказ.
— Жалеешь? — спросил после некоторого молчанья Лукич.
— Жалею. Жалею, что мало, — ответил Ипат. Взял винтовку, обтер рукавом рубахи затвор, положил на колени. — Исправная. Я было боялся: вдруг мушка сбита или какие другие повреждения. Нет, целкая. В муху стрелять можно, не промажу.
Чайник фыркнул, плюнул из носика струей воды. Костер зашипел. Лукич ловко снял чайник обуглившейся палкой.
— Такие-то дела, Лукич. Испоганили нашу землю, — сказал, вздыхая, Ипат. — Жизнь порушили. Сколько народу мученья из-за них, проклятых.
— Тихо! — неожиданно оборвал Лукич. — Идет кто-то, — шепотом прибавил он, прислушиваясь.
Чайник сунули в шалаш. Закрыли сучьями нишу с костром. Схватили оружие.
Послышались шаги, тихие голоса.
— Заблудились. Ей-богу, заблудились. Я себе все руки поцарапала.
— Да нет… Иди за мной, чего ты все в сторону тянешь… Лезет на деревья… Ослепла.
— Темь-то какая…
— Скоро светать станет.
— Посидим здесь. Поотдохнем. Куда торопиться.
— Скоро же придем… Близко уж.
«Что за наважденье, — думал дед. — Настин голос, а другой Васькин».
— Вася, а Вася… дымом пахнет.
— Дымом? Верно.
«Васей назвала». Сердце у деда забилось сильней. «Они… одни ли только?» Как ни вслушивался Ипат, других шорохов не услышал.
Вдруг задрожали кусты. Кто-то оступился и полетел в овраг. На минуту все стихло. Затем раздался голос сверху.
— Настя! Где ты?
— Здесь… Вот, леший, провалилась.
— Зашиблась?
— Нет, мягко. Нога завязла… не вытащить.
— Настя, это овраг.
— Ну, да… Тебе всюду овраг мерещится.
Теперь дед был уверен, что невестка с внуком одни.
— Не совестно, Настя? Весь лес напугала, — громко сказал дед.
— Ой! Деда! Деда! — закричал мальчик. — Где ты, деда?
— Погоди, Васюк… не свались и ты.
Ипат перебрался к костру, убрал ветки, подкинул сучьев. Огонь быстро разгорелся, осветил старика.
— Видишь теперь, Васюк!
Мальчик, не обращая внимания на хлеставшие по лицу ветки, кубарем скатился вниз.
— Деда! Я говорил… я говорил. Я знаю дорогу, — говорил он, захлебываясь от радости.
Ипат обнял внука, усадил около шалаша.
— Настя, ну что ты там?
Женщина не отвечала. Послышался добродушный смех Лукича, и они появились вместе из темноты.
— Как ее угораздило на орешник сесть. Не поймешь, — смеялся Лукич.
Настя была немного сконфужена, но радость встречи скоро вытеснила все другие чувства. Занялись чаем.
— Как вы сюда попали? Зачем вернулись? — строго спросил Ипат.
Настя подробно рассказала, как они трое добрались с односельчанами до станции и, когда уже залезли в теплушку, Васька заупрямился. «Не поеду с вами, вернусь к деду. Все равно убегу». Как ни уговаривала его мать, он стоял на своем. Утром исчез. Настя выскочила из вагона, условилась с плакавшей невесткой, что разыщет Ваську и приедет со следующим поездом. Рассказала Настя, как она искала племянника, как нашла его. Уходить из родных мест, бросать деда на произвол судьбы ей и самой не хотелось. Поездов уже больше не было, и они решили вернуться домой. Рассказала, как они видели пожар, как попали под обстрел и как добирались сюда.
Дед выслушал молча, не перебивал, ласково погладил по голове мальчика, но сердито сказал:
— Ты что же это? Я тебе наказывал мать слушать, а ты бежал? А?
Васька молчал. Он знал, что теперь уже ничего не поправишь, никуда его не отошлют, он останется с дедом, а больше ему ничего и не надо.
Чай пили молча, по очереди: из двух кружек.
— А что теперь с нами будет? — спросила, наконец, молодая женщина.
— Будем в лесу, как медведи, жить. Два медведя, одна медведица, да медвежонок, — пошутил Лукич.
— Что будет не знаю, а дел у нас много, — серьезно отозвался Ипат. — Германец пришел незванно-негаданно… и надо его поворотить назад. Да так поворотить, коленкой под зад, чтобы другой раз не захотелось.
— Что же ты можешь, дед. Их много… Вон они как стреляют, — сказала Настя.
— Зачем я… Всем миром надо поворачивать, а стрелять-то мы тоже умеем, не промахнемся.
6. Хозяйственные заботы
У Насти при падении порвалась юбка, а зашить нечем. Еды мало, прибавилось два едока. Готовить еду не на чем. Единственный чайник, две кружки, вот и вся посуда.
— Собрались в лесу жить, а воду пригоршнями носить, — ворчала Настя. — Никакого соображения у мужиков насчет хозяйства нет. Юбку смолой склеивать?
— Ладно, не зуди. Достанем, — успокаивал ее Ипат.
— Когда ты достанешь, — не унималась молодуха. — Можно бы щавеля набрать, да щи сварить, а в чем их варить? В чайнике. Лопаты и той нет.
— На что тебе лопата? Огород копать?
— Мало ли что вырыть.
— Рой ножом. Вон какую Лукич яму выкопал, — старик показал невестке большой охотничий нож.
— Ножом. Много нароешь ножом. Надо землянку копать. Пойдут дожди, не очень-то посидишь в этом шалаше.
— Она дело говорит, Ипат, — согласился Лукич.
Весь день провели в лесу. Собирали ягоды, запасали хворост. Поминутно обращались к Ипату с предложениями.
— Пилу бы сюда хорошо. Лом.
— Спичек мало.
— Ведра надо не забыть. Полотенце… а то нечем лицо вытереть. Мыла. Соли.
— Чего вы заладили в одну дуду, — рассердился Ипат. — Оружие надо добывать, да немцев колотить, а не хозяйство заводить.
— Жить-то надо, — возразила Настя.
— Жить… Кто сюда звал вас. Ехали бы куда подальше и жили бы. Прогоним германца, жить будем, а пока он здесь, никакой жизни не может быть.
К вечеру старики пошушукались и стали собираться.
— Куда вы? — спросила Настя.
— На разведку. Ты тут с Василем останешься.
— Мы тоже с вами пойдем, — решительно заявила невестка. — Не для того мы назад воротились, чтоб сложа руки сидеть. Собирайся, Вася.
Старики переглянулись, но спорить не стали.
По лесу шли без разговоров, прислушиваясь к каждому шороху. Шли незаметными тропинками, известными одному Ипату. Где-то очень далеко слышались разрывы снарядов.
— На реке, не иначе, — шепотом сказал дед.
Под ногами Насти хрустнула сухая ветка. Ипат оглянулся, сделал свирепое лицо, погрозил кулаком. Подошли к деревне. На небе уже зажигались звезды. Дома вырисовывались черными тенями. На месте избы Ипата торчала печка, вокруг были навалены в беспорядке обгоревшие бревна, фруктовые деревья повалены, ульи сбиты. Настя всплеснула руками и замерла на месте, Стояли долго, напряженно вслушиваясь. В деревне стояла полная тишина.
— Обождите меня здесь, — произнес Ипат шепотом и, пригибаясь, пошел вдоль огородов к деревне.
Лукич подал знак ложиться. Все трое легли на сухую траву, плечом к плечу. С каждой минутой становилось темнее. Лежали не шевелясь, ожидали выстрелов, криков и еще чего-то неизвестного. Первым забеспокоился Вася.
— Чего он долго, — прошептал мальчик.
— Тс-с… Торопиться надо, когда блоху ловишь. В таком деле каждый промах погубит, — ответил Лукич.
Ветерок, шевеливший листву, стих. Со стороны шоссе стали доноситься какие-то звуки. Треск, железный скрип, шум моторов… и вдруг тонко просвистел рябчик. Лукич встал на колени, откликнулся. Ипат появился сбоку, откуда его не ждали.
— Вставайте, воины, — неожиданно вполголоса сказал он. — Пусто в деревне. Нету немцев. Лукич с Настей, идите в деревню. Захватите лопаты, пилу, а мы с Василием продовольствие достанем. Идите осторожно, неровен час, выскочат на мотоциклетах…
Когда Лукич с Настей исчезли в темноте, Ипат с внуком пошли к пасеке.
Вася, шедший впереди, споткнулся обо что-то и упал.
— Чего это? — сказал он, садясь на траву.
Старик нагнулся. Поперек сада тянулась проволока.
— Провод. Это ихний телефон.
— Надо порвать, — предложил мальчик.
— Успеем порвать. Пока оставь его.
Несмотря на темноту, место, где были закопаны продукты, нашли быстро. Сняли дерн, землю разгребали руками. Доски, которыми была закрыта яма, крепко сколочены и не поддавались. Дед чертыхался.
— На кой дьявол я сколотил так. Не подумал, что самому доставать придется.
Возились долго, поцарапали руки, но сделать ничего не могли. Наконец Васька что-то придумал, исчез в темноте и через минуту вернулся с большим железным крюком, спрятанным им когда-то в саду. Теперь дело пошло скорей. Доски со скрипом вытащили. Достали мешок с мукой, гречу, кринку масла, соль. Остальное положили обратно, закрыли досками, зарыли.
Пришел Лукич, нагруженный лопатами, пилой, двумя топорами и еще какими-то инструментами.
— А где Настасья? — спросил Ипат.
— Пошла к соседям за посудой. Иголку с нитками все ищет.
— Лукич, а мы тут германский телефон нашли, — сообщил Вася.
— Ну? Телефон?
— Я говорю: надо порвать, а дед говорит — не надо, — пожаловался мальчик.
— Порвать его надо к лешему, — согласился Лукич.
— Успеем порвать, — сказал Ипат и пошел к ульям.
— Правильно, успеем. Если сейчас порвать, то немцы узнают и нас застанут здесь, — объяснил Лукич. — А вот когда мы пойдем домой, тогда самое время.
Ипат подошел к ульям. Они валялись на боку, крыши были сорваны. Пошарил внутри. Липкий мед пристал к пальцам. Сот не было. На руку залезло несколько пчел. Почуяв знакомый запах кожи, пчелы не выпустили жала, а спокойно бегали по сухой, морщинистой руке. Один из ульев, опрокинутый на бок, гудел. «Целы», — подумал старик. Поднял улей, поставил его на старое место. Гул успокоился.
Насти не было.
— Где она провалилась, — ворчал Лукич.
— Все ульи поразорили, — сказал, подходя, Ипат. — Знают воры, как с пчелами обходиться. Дымом сбили…
— Деда, я сбегаю за Настей, — предложил Васька.
— Не надо, подождем еще. Она пока иголку не найдет, не вернется, — уверенно сказал Ипат, зная характер невестки.
Скоро послышался лязг медной посуды, а затем и голос:
— Где вы… мужики?
— Сюда шагай, — откликнулся Ипат. — Иголку-то нашла?
— Нашла. Все нашла, — отозвалась Настя.
— Ты что, сдурела, — рассердился Ипат. — Дорвалась. На целый полк барахла захватила.
— Пригодится, — только и могла выговорить женщина.
— А кто это понесет?
— Я сама понесу.
— Ну неси. У нас поклажи хватит.
— Мне бы веревок достать, — жалобно попросила Настя, приспосабливая ношу поудобней.
— Где теперь веревок достанешь.
— Деда, а телефон-то, — предложил Васька.
— Ну, теперь рви, — разрешил Ипат.
Оборванным куском несколько раз обмотали и связали все принесенное Настей. Распределили ношу. Настя, стиснув зубы, несла без жалобы громадную тяжесть. Помочь ей никто не мог. Она это и сама видела, а бросать жалко.
7. Ловушка
Землянку рыли большую. Работать начинали до восхода солнца, заканчивали, когда было уже совсем темно. Чтобы не обвалился потолок, поставили по углам толстые бревна, а на них поперек и вдоль положили потоньше. В глубине землянки врыли четыре столбика, положили жердей, а сверху на них душистых еловых веток. Получилась «мягкая» кровать. Ипат каждое утро уходил в разведку, как он говорил, возвращался только к вечеру. Первые дни беспокоились за него, потом привыкли.
Настя командовала по хозяйству, придумывала все новые удобства, усовершенствования, поэтому работы было невпроворот. Незаметно прошла неделя. Однажды вечером, вернувшись из разведки, Ипат размотал немецкий провод, проверил его и аккуратно смотал на палку.
— Сегодня пойдем, — сказал дед.
Никто не спросил «куда», «зачем». Все понимали, что Ипат задумывал какое-то серьезное дело.
Ночью разбудил всех.
— Лукич, ружье картечью заряди. Настя, ты возьми топор, — приказал Ипат, запихивая в карман патроны.
— А мне что, деда? — спросил Васька.
— Ты провод понесешь.
Километрах в пяти на запад, по лесу проходила дорога из города. По бокам дороги рос густой кустарник. Каждое утро приходил сюда Ипат, прятался в кустах и наблюдал. Днем проходили танки, машины и грузовики, пушки. В грузовиках сидели солдаты, пугливо поглядывая по сторонам, держали свои ружья наготове. Первым появлялся на дороге, как только солнце поднималось на уровень леса, мотоциклист. Он летел, не оглядываясь, низко пригибаясь к рулю. Впереди торчал пулемет, за спиной было маленькое, черного цвета, блестящее ружье. Это ружье очень заинтересовало Ипата. Обратно мотоциклист возвращался к вечеру.
Солнце еще скрывалось где-то низко за деревьями, когда четверо подошли к дороге. Дед уверенно привел их к повороту и остановился.
— Тут каждое утро мотоциклет ходит, — сказал старик. — Бритый такой, с оттопыренными ушами. Вот мы его сегодня и изловим на провод, как плотву. Давай-ка сюда провод.
Если натянуть вперед во всю его длину между деревьями, он может лопнуть, не выполнив поставленной задачи. Дед это учел и заранее вбил два здоровых кола по краям пороги. Между кольями они туго натянули провод на уровне груди. Васька дрожал от нетерпения, торопил:
— Скорей, деда… вдруг поедет.
— Не поедет, — спокойно отвечал старик, заматывая конец провода. — Он по часам ездит. А как поедет, услышим. Треску будет много. Ну, так. Готово у тебя, Лукич?
— Готово. Туго натянули, звенит.
— Теперь иди с Настей на ту сторону, а мы с Васькой здесь.
— Ну, Господи, благослови, — перекрестился Лукич, махнул рукой и скрылся в кустарнике.
Ипат посмотрел на верхушки деревьев.
— Скоро приедет. Пойдем, Басюк.
Трава была чуть сырая от росы, но Васька этого не замечал. Он по примеру деда наломал веток, лег на живот в кустах, закрыл голову ветками.
— Вот как мы с тобой спрятались. Ни за что не увидишь.
У Васьки от волнения чекали зубы, судорога сводила челюсть. Вдалеке послышался шум мотора.
— Едет. Как раз вовремя, — заметил старик.
Пригибаясь к рулю, связист мчался, как на гонках. Он хорошо изучил дорогу, но каждый раз с тревогой проезжал этот участок. По обеим сторонам дороги темный высокий лес. Сомкнутый строй деревьев что-то таил, грозил обрушиться. Наклонив голову, касаясь подбородком холодной стали пулемета, связист пристально смотрел вперед. Если там окажется поваленное дерево, значит, засада, гибель. Если вовремя заметить, можно повернуть, удрать. Сейчас будет поворот… а там за поворотом… Что-то мягкое скользнуло по подбородку, на шею…
«Седьмой», — подумал Ипат, когда мотоциклист вылетел из седла. Машина рванулась вперед, перевернулась, слетела в ров. Некоторое время она дергалась, хлопала и неожиданно смолкла. Васька стоял на коленях, широко открыв глаза. Ипат спокойно вышел на дорогу, прислушался. Все случилось именно так, как он предполагал.
Немец лежал на дороге, беспомощно раскинув руки. Из горла текла кровь.
— Покатался, — сказал Ипат, наклоняясь.
Перевернул немца, приподнял, снял со спины маленькое ружье.