Поднял мины и зашагал вперед. Лукич выждал, когда он отойдет шагов на двадцать, сердито перекинул автомат на другое плечо.
— Я с тобой рядом не пойду. Иди один, — заявил он.
Ипат оглянулся.
— Не дури. От них легкая смерть. Одним разом в клочья разнесет. Мигнуть не успеешь.
— Ты нарочно меня дразнишь.
— Была нужда.
До самого оврага шли молча, на большом расстоянии друг от друга. Обойдя овраг, Ипат спрятал мины в старое дупло. Когда он собирался спуститься в овраг, из-за деревьев вынырнул Лукич и приложил палец к губам.
— Кто-то есть. Мужицкий голос слыхал, — еле слышно прошептал он, наклонившись к самому уху Ипата.
Крадучись, подошли к обрыву, притаились. Ровный мужской голос что-то говорил, ни Васьки, ни Насти не было слышно. Лукич посмотрел на друга, тот пожал плечами.
16. В овраге
Под утро добрались до оврага. Настя помогла перевязать политруку чистыми тряпками ссадины, на ногу наложили согревающий компресс. Усталые, голодные завалились спать. Проснулись только к вечеру. Настя разожгла костер, повесила чайник и по просьбе летчика занялась разборкой мешка. Чего тут только не было: пара зарезанных, ощипанных кур, яйца в коробке перемешаны с рисом. Плитки заграничного шоколада, сало, какие-то пакеты, завернутые в серебряную бумагу. Васька поминутно бегал в землянку спрашивать назначение диковинок.
— Дяденька, а это что? — показывал он ровный кубик в пестрой обертке.
Политрук нюхал, читал надпись и объяснял:
— Это прессованная каша. Нужно ее варить в двух стаканах молока, или на худой конец воды, и выйдет хорошая каша с маслом.
— С маслом? — удивлялся мальчик.
Плавленый сыр в коробках, сушеные сосиски, три бутылки коньяку. Настю охватила жадность. Никогда у нее не было столько добра. Посоветовавшись с летчиком, Настя поставила на обед в чугунке вариться кур — как скоропортящийся продукт, мешок же перетащила в землянку. Внимательно слушала объяснения, сортируя и распихивая вещи под нарами.
— Тут вам запас месяца на два, — говорил политрук, лежа на Ипатовом месте. — Господин лейтенант был человек практичный, запасливый. Любитель покушать. Они куда-то переезжали и все продукты с собой захватили.
— А вам разве не нужно? — спрашивала Настя, боясь, что летчик заберет с собой это добро.
— Зачем же мне. Пока у вас живу — покормите, а до своих доберусь, авось найдется что покушать. Это датское сгущенное молоко. Чайную ложку на стакан кипятка, будет чай сладкий с молоком.
— Неужели, сладкий? — удивлялся Васька, не спуская глаз с лежавшего.
— Да, да. А вот это из Голландии сыр. Хороший сыр.
— Воняет! — морщилась Настя.
— Тем лучше. Такой сорт. Коньяк французский. Пограбили бандиты. Сколько вещей и почти нет ничего германского производства. Сосиски сушеные… нет, и те из Дании. Это наше. Масло топленое, сало…
Среди разложенных продуктов главное место занимали мука, крупа, сало, масло русского происхождения. На самом дне мешка оказались женские туфли и несколько пар чулок.
— Ну вот и чулочки, — сказал летчик, разглядывая переданные чулки. — «Красное знамя». Наши, ленинградские. Носите их, Настя, на здоровье. Они будут довольны, что из плена вырвались и хозяйке попали.
— Кто это доволен? — не поняла женщина.
— Да чулки. Их изготовили для советской женщины, а попали они к немцу. Как вы считаете, довольны они или нет.
— A-а… это вы для примера, — усмехнулась Настя. Взяла чулки, бережно свернула и спрятала под изголовье своей постели.
— Вы сильная женщина! — сказал политрук, окинув взглядом массу разложенных вещей. — Такую уйму принесли. Мужчине трудно тащить такой мешок. Я видел, как немец кряхтел, перенося его в машину.
Пока варились куры, съели по плитке шоколада. Васька первый раз в жизни ел такую вкусную вещь. Захаров с улыбкой смотрел, как он, зажмурившись от удовольствия, откусывал маленькие кусочки и сосал их. Насте шоколад не понравился. Жевала равнодушно.
— Сладкая штука, а вкуса нет. Весь рот залепил, — проворчала она, выходя из землянки.
Пообедали, заедая наваристый суп Настиными черствыми лепешками. Одну куру поделили между собой, другую оставили на случай возвращения стариков. После обеда политрук разговорился. Охотно рассказал о своем безрадостном детстве, о том, как батрачил в кулацкой семье рыбака, как попал на фронт и сражался против Колчака.
Тонкий свист рябчика перебил интересную повесть.
— Дед пришел! — крикнул Васька и стремглав выскочил из землянки.
Вскоре Настя и Захаров услышали, как мальчик торопясь говорил:
— Деда, деда! У нас летчик. Мы его из плена выручили. Он могилу копал себе. Я как дам из ружья, немец так и кувыркнулся. Ой! Дед, у тебя тоже такое ружье. Мы обедали куру. Припасов достали. А летчика Захаровым зовут.
Васькин говорок приближался к землянке.
— Погоди, не тараторь, — перебил его стариковский голос. — Какой такой летчик?
— Наш. Красный. Честное ленинское — наш. Он к германцам в плен попал, а мы выручили.
Один за другим в землянку вошли старики. Сразу стало темно и тесно.
— Ну-ка посторонись от света, Лукич, — сказал дед. — Дай гостя разглядеть. Внук сказывал, что защитник наш.
— Ну как же, — подтвердил политрук. — Одного поля ягода.
— Здравствуйте. Очень рады дорогому гостю, — приветливо протянул руку дед.
Встретились, как старые знакомые после долгой разлуки. Простое обращение, общие интересы располагали к Захарову. Дед, обычно молчаливый, преобразился. Рассказал о своем походе в партизанский отряд, о работах на шоссе, о Пономаревском хуторе и даже об истории с Лукичом. Гостинцы не вызвали восторгов, на которые рассчитывали старики. Невестка и внук имели запасы почище шоколада. В Захарове дед нашел внимательного, знающего собеседника. Услышав об аэродроме, летчик долго расспрашивал подробности, объяснял назначение работ и, вынув из принесенного Васькой чемодана карту, сделал на ней какие-то пометки.
Давно уже стемнело. В землянке горела маленькая коптилка. Васька с Настей уснули под ровную воркотню разговоров. Лукич тоже задремал, прилег и засопел носом, а Ипат с Захаровым все говорили. Много дельных советов дал политрук деду, многому научил. Летчик правдиво рассказал о всех событиях. Узнав об отступлении Красной армии, дед загрустил.
— Ничего, дедушка. Вешать нос не надо. Если бы ты знал, как вся наша страна поднялась. Все как один. Сейчас идет мобилизация. Формируются новые армии. Их скоро обучат, вооружат новейшей техникой, и мы двинем. К зиме будет перелом, поверь мне. У нас хорошие союзники — Англия и Америка. Запасы у нас громадные, в несколько раз больше германских. Мы со своей стороны тоже кое-что успели сделать за два года. В Германии туго с нефтью. Нам нужно выиграть время, и мы его выиграем. Вы здесь в тылу у немцев делаете большое дело, не давая им дышать. Они ведут войну на истребление, ну и мы ответим тем же. Особенно горючее. Где только увидишь его, уничтожай. На этом хуторе они секретный склад горючего делают, мы его на воздух поднимем. Ты с земли, а я сверху. Конечно, сейчас уже никто спорить не будет, что неприятель силен. Раньше у нас была такая манера: похвастать — шапками, мол, закидаем. Недооценивали мы силу врага. Лучше бы его переоценить немножко. Потом с кадрами у нас получилась неувязка. Война выдвигает новых людей. В мирное время наверх лезли те, кто похитрей, а сейчас — кто поумней да посмелей. Немцев мы раздавим. Их песенка спета. Если бы они на нас не навалились, трудно было бы сказать, кто войну выиграет: Англия или Германия, а сейчас все стало ясно. Нарвались немцы. Весь мир на коленки хотят поставить.
— Разорили много, — промолвил дед, пока Захаров закуривал.
— Да. Много слёз, много крови. Много разрушено и уничтожено добра. Они за это заплатят. Даром им это не пройдет.
Помолчали. Политрук затянулся. Свет папиросы блеснул на затворе Ипатовской винтовки.
— Сколько патронов выпустил, дед? — мотнув головой в сторону винтовки, спросил летчик.
— Восемь.
— А уложил кого-нибудь?
— Восемь и уложил.
— Вот как ты стреляешь!
— Я сызмальства стреляю. Глаза ничего — не сдают.
Снова помолчали, прислушиваясь к ночным звукам.
Где-то далеко загудели самолеты. Гул был неровным, то усиливаясь, то затухая.
— Летят города бомбить. Бросают бомбы куда попало. Это ли не бандитизм. Убивают женщин, детей…
— Так все и долетят? — спросил дед.
— Встретят их там… Некоторые прорвутся, конечно. Ночью трудно с ними бороться.
Самолеты гудели долго, один за другим летели разбойники. Летчик, нервничая, прикуривал папиросу о папиросу.
— А тебе я вижу не сидится.
— Да. Мне бы сейчас стартовать надо. Вот что, дед. Ты помоги мне выбраться к своим поскорей. С ногой у меня лучше. Завтра совсем пройдет.
— Уйдешь. Завтра внука к Вихареву пошлю. Он наказывал связь держать. У них там большая артель.
— Найдет ли их Вася?
— Найдет. Парень шустрый.
— А не боишься отпускать?
— Надо, — твердо сказал дед. — Если со мной что случится, должен знать, куда ему податься.
Поговорив еще с полчаса, легли спать. Настроение у деда выровнялось. Правдивая, откровенная беседа вдохновляла на новые подвиги. В голове рождались смелые планы.
17. Поручение
Чуть стало светать, дед заворочался. Полежав немного с открытыми глазами, встал и начал расталкивать внука.
— Вася! Васюк! Вставай, внучек, дело есть.
Васька открыл заспанные глаза, узнал склонившуюся над ним бороду, сладко потянулся.
— Чего ты, дед?
— Выйдем-ка на волю.
Васька вскочил, быстро натянул ботинки, пригладил волосы и вышел вслед за дедом из землянки.
— Пойди умойся, — приказал дед.
Мальчик, не расспрашивая, пошел к ручью. Он понял, что предстоит серьезное поручение. Это было видно по тому, что разбудил его дед до восхода солнца. Чувствовалось это и по тону старика. Когда Васька умытый, свежий вернулся к землянке, дед протянул ему остаток куры, пару лепешек.
— Поешь.
Затем сходил в землянку, вынес две измятых, но уже застывших плитки шоколада, полученных у партизан.
— Эту по пороге съешь, а эту спрячь. На обратный путь.
— Куда идти-то? — не вытерпев, спросил жевавший Васька.
— К партизанам сходишь. Найдешь Вихарева. Знаешь товарища Вихарева, председателя колхоза из Семеновки?
— Знаю. Черный такой, в кожанке все ходил. На рыжей кобыле в бричке к нам приезжал.
— Вот. Только смотри, — дед погрозил пальцем. — Попадешь к немцам, пропадешь и дела не сделаешь. Захарова надо переправить.
— Знаю, а где их искать, Вихарева-то?
— Брод у Лиховой горки знаешь?
— Знаю. Где дорога в город на шаше выходит.
— Верно. Через дорогу перейдешь. К речке спустишься и иди вдоль нее по течению. Как дойдешь до старого моста…
— Там моста нет… одни бревна из воды торчат, — перебил Васька.
— Я тебе так и говорю. По сваям переберешься и иди прямо на горку. Иди и посвистывай. Как тебя окликнут, ты остановись. Если какой незнакомый спросит, куда идешь — говори, что корову потерял, а как он спросит какой масти корова, говори, что красная с белыми пятнами по левому боку. Как только это скажешь, он тебя к Вихареву проведет. Вихарев у них за командира. Скажешь ему насчет Захарова. Пускай проводника пошлет и чтобы одёжу простую дал. Понял?
— Понял, дедушка.
— Ну-ка, повтори, что сказал?
Васька толково рассказал весь путь от оврага до Лиховой горки и условный разговор.
— Верно. Через Пономаревский хутор не ходи. Там германец. Сделай круг побольше — влево, к железной дороге.
— А я бы там проскочил.
— Не надо. Как сказано, так и делай. Не перечь.
— А с собой ружье возьму.
— Я тебе дам ружье! Так и пойдешь, как есть. С ружьем попадешься — сразу капут, а если безо всего, так поплачь, скажи, что мамку потерял, она, мол, на дороге работает. Слышишь?
— Слышу, — с огорчением ответил мальчик.
— В случае чего, сам смекай. Ну, иди с Богом.
Дед перекрестил внука широким крестом, погладил по голове и, повернув, хлопнул по спине.
— К вечеру воротишься.
Васька неохотно стал подниматься по оврагу.
— Ружье-то бы, дед, — проканючил он, оглянувшись.
Вместо ответа Ипат погрозил кулаком. Пришлось покориться. Васька быстро зашагал. Вспомнил о сунутом в карман шоколаде. Настроение сразу изменилось. Не заметил, как съел первую плитку. Выполняя наказ деда, вторую долго вертел в руках, не решаясь распечатать, потом спрятал за пазуху. Шоколад жег пузо, дразнил. Мальчик поминутно облизывался, глотал слюну. «В чем дело? Конфета ведь дана ему. Сейчас он съест ее или потом, никому никакого дела нет», — раздумывал он. Наконец не выдержал. Осторожно стал развертывать. Серебряная бумага крепко пристала. Отдирать ногтем не выгодно. Вместе с бумагой отковыривался и шоколад. Решил есть вместе с бумагой. Отламывая по маленькому кусочку, долго сосал, выплевывая скатавшиеся комочки свинцовой бумаги. Как ни растягивал Васька удовольствие, шоколад в конце концов закончился. «Вот бы достать пуд и досыта наесться», — подумал мальчик, сворачивая на тропинку. Тропинка вела к Пономаревскому хутору. Мечтая о шоколаде, Васька забыл дедовский приказ, вспомнил о нем, пройдя километра два по тропинке. Остановился. «Что делать? Возвращаться назад? Далеко. Обходить правой стороной? Там открытые места. Опасно». Постояв в нерешительности несколько минут, махнул рукой: «Проскочу. Я маленький, не заметят».
Птицы проснулись разом. Подняли писк, возню. Это признак близкого восхода солнца. Так и оказалось. Не прошло десяти минут, как ярко-желтые лучи скользнули по макушкам деревьев. Светлей от этого не стало. В лесу по-прежнему сумрачно. Васька шагал без дум, равнодушно наблюдая сцены пробуждения природы. Все это он видел много раз на своем коротком веку.
Когда Васька подходил к хутору, прислушиваясь к странным звукам, солнце было уже довольно высоко. Начинался крестьянский день и городское утро. Любопытство тянуло свернуть прямо на хутор, обойдя его близко, лесом. Мальчик так и сделал.
Выйдя на опушку, Васька увидел громадный самолет, стоявший посреди поля. Работали паровые дорожные катки. Строились домики. По полю бегали солдаты. На хуторе колыхался флаг. Молодые глаза разглядели его рисунок: на желтом фоне красный круг, а в круге крест с загнутыми концами. Осторожно высунув голову из-за кустов, мальчик с удивлением наблюдал за работой. Вдруг чья-то рука схватила его за ворот рубахи и тряхнула так, что шапка слетела с головы. Васька рванулся, но рука держала крепко.
— Зер гут? Ви что хотели делать?
Васька поднял голову. Высокий немец держал в одной руке винтовку, в другой — ворот его рубахи.
— Дяденька, пусти. Я больше не буду. Пусти-и, — захныкал мальчик.
— Защем плакать. Не надо… Ви что делать здесь? — переспросил немец, делая большие паузы между словами.
Васька понимал, что положение его очень серьезное, но страха не было. Коверканье слов он принял как глупость. «Большой, а говорить не умеет. Дурак», — решил мгновенно Васька, и захныкал еще больше.
— Дяденька-а, я мамку ищу… Пусти, мне домой надо.
— Мамку? Вас ист дас — мамку?.. Что ви говорить, не понимай.
— Пусти, дяденька, — ревел мальчик, натирая глаза кулаком.
Рука потащила Ваську куда-то к домикам.
— Пусти-и… Ой, больно-о! Душишь, — упираясь, ревел Васька.
Солдат, не обращая внимания на слезы, тащил его к строящимся домикам. Васька бороздил ногами землю. Сопротивление мальчика начинало злить солдата. Он больно пнул пленника ногой под зад. Васька завыл еще сильней. Это окончательно взбесило немца. Рука на мгновение отпустила ворот, но сейчас же схватила за волосы и потащила с новой силой. Теперь стало больно всерьез. Пришлось идти не упираясь. Страх постепенно закрадывался в душу. «Куда он меня ведет? Что они со мной сделают? Заставят вырыть яму, как Захарова?» Выучила находчивость. Проходя мимо кучи мелкого песка, Васька, не обращая внимания на боль, с силой присел, захватил полную горсть песка и бросил в лицо немцу. Рука отпустила волосы. Моментально Васька юркнул в кусты и что есть духу побежал в лес. Он слышал, как кричал солдат, как раздалось несколько выстрелов. Пули взвизгнули где-то совсем близко, но было уже поздно. Васька бежал, не переводя дыхания, делал метровые прыжки через поваленные деревья, петлял, как заяц. Гулкий топот собственных шагов, хруст веток принимал за погоню. Оглянуться боялся. Бежал пока были силы, дышать становилось все трудней. Сердце норовило выскочить наружу. Ноги наливались какой-то тяжестью. Дорогу перегородило громадное заросшее мхом дерево. «Его не перескочишь, надо подлезать». Со всего разбега Васька натолкнулся на него, обнял, прижался щекой. Мягкий душистый мох приятно освежал лицо. Мальчик медленно сполз вниз. Забился под дерево, в папоротник. Широко открыв рот, беззвучно дышал. В лесу тишина. Никакой погони не было. Васька лег на спину, раскинул руки и ноги в стороны. «Почему я так устал? Раньше целыми днями бегал и хоть бы хны, а тут запыхался, как собака», — думал Васька. Он, конечно, не мог знать, что с таким напряжением он никогда не бегал. Если бы можно было подсчитать скорость, расстояние, время и прыжки, сделанные Васькой, то любая спортивная комиссия зарегистрировала бы мировой рекорд. «Как я ему в морду залепил. Все глаза запорошил. Теперь весь день промывать будет, долговязый черт. Вперед умнее будет. Не трогай наших».