А весна шла.
Шла мощно, стремительно.
Шла, преображая землю.
Затаяли снега. Лес наполнился звонкими голосами вернувшихся с юга птиц. Громко кричали грачи, ремонтируя и строя на деревьях гнезда.
Начала подумывать о гнезде и Волчица.
Она отяжелела.
Живот ее провис почти до самой земли. Сосцы обнажились, набрякли и раскачивались при шаге.
Под жилье они выбрали темное углубление под корнями старого дуба, в укрывистом глухом овраге. Весь день обживали его: Волчица сидела у дальней стенки логова, у толстого жилистого корня. Серый лежал у ее ног, и места вокруг оставалось еще много: на целый выводок.
Вечером, когда стемнело и когда над вершинами деревьев в сторону снежного озера пронесся волнующий шелест прилетевших уток, с опушки раздался мощный призыв вожака: наступала ночь, и вожак созывал свою стаю.
Серый выполз наружу, под первые звезды, оглянулся. Волчица все так же сидела у дальней стенки логова, и глаза ее горели в темноте как два угля.
Вожак звал.
Широко стелился по уходящему в ночь лесу его голос.
Серый вернулся в логово, обнюхал Волчицу, дернул за ухо, снова пополз к выходу, но она и теперь осталась сидеть у корня и глаза ее, маслянисто поблескивая, требовали: «Не ходи».
А вожак звал:
— Иде-е-ем!
В другое время Серый обязательно откликнулся бы на его призыв и ушел, но Волчица сейчас несла в себе нечто такое, что давало ей право приказывать, и Серый остался. Он лег у ее ног, а она наклонилась и лизнула его в губы, и он понял, что она им довольна.
Не вышли они к стае и на вторую ночь.
И на третью.
А вскоре и вожак перестал подавать по вечерам голос, обзавелся собственным логовом.
Серый и Волчица жили уединенно. Днем прятались в логове под дубом, ночью выходили на охоту. Волчица бежала чутко, словно боялась излишне встряхнуть и потревожить то, что росло в ней. Крупную дичь она уже не брала, и даже суслика Серый не позволял преследовать ей.
Он добывал еду сам.
И пока он преследовал зайца или ходил в село, Волчица поджидала его, спрятавшись где-нибудь неподалеку. Он приносил и клал к ее ногам добычу и радовался, видя, как охотно ест она.
На рассвете они возвращались домой.
Волчица бежала впереди бережной сторожкой рысцой, Серый держался чуть сзади. Он поминутно оглядывался, настораживал уши, процеживал шорохи: не грозит ли откуда его Волчице опасность. И когда она спала в логове, постоянно вылезал наружу, прислушивался — не таят ли звуки какой беды, принюхивался — не пахнет ли чем подозрительным.
Как-то в мае, когда цвели в глущебе леса ландыши, а по оврагу белой пеной кипела черемуха, Волчица вечером не вышла с Серым на охоту, осталась сидеть в глуби логова у жилистого корня дуба, прижавшись к нему щекой. Серый ушел один и вернулся домой в полночь по крутым туманам. Он весь тонул в них и только высоко поднятая голова его плыла над седоватой мутью в призрачном свете месяца.
В зубах Серый держал зайца.
Осторожно, не качнув даже веткой, пробрался он к логову и, как обычно, полез было в него со своей ношей, но услышал предостерегающий рык Волчицы.
Удивился.
Странно, почему это Волчица не разрешает ему войти?
Это же его логово.
Они всегда спят в нем вместе.
Или может, пока он ходил за зайцем, она впустила к себе другого волка? Но Серый дрался за нее на глазах у всей стаи, победил и теперь до конца жизни она должна принадлежать ему, только ему — таков закон волков. Разве Волчица не знает об этом?
А может, он ослышался?
Может, она вовсе и не рычала на него?
Серый еще раз попытался войти, но и теперь Волчица встретила его предупреждающим рыком. Большие янтарные глаза ее полыхнули ему навстречу горячо и опасно — берегись!
Серый опустил к ногам зайца.
Прислушался.
В дальнем углу логова, там, где сидела Волчица, он уловил теплый шорох: у живота Волчицы что-то беспомощно шевелилось, ворочалось, покряхтывало.
И Серый все понял.
Он понял, что пока он ходил в степь, у него появились дети и что теперь он — отец.
Хотелось прыгать.
Выть от радости.
С шумом носиться по кустам.
Но Серый жил в лесу. Серый был волком и люди не любили его. Они могли услышать, прийти. У них длинные руки, они достают далеко.
Серый положил зайца у входа в логово, отошел к кусту боярышника, залег в нем.
Было горячо телу.
И горячо щекам.
Счастливый вой рвался из груди, но Серый глушил его в себе, пристанывая и царапая землю.
На восходе Серый не выдержал, подполз к логову. Волчица лежала у корня дуба, у сосцов ее лепились чернявые сморщенные волчата, его дети.
Он заскулил.
Волчица подняла голову и смотрела на него мягко, словно извинялась, что его место в логове занято волчатами. Серому показалось, что она чувствует себя виноватой, что так строго обошлась с ним ночью, и если бы он сейчас захотел войти, она не была бы против.
Серый просунул в логово голову.
Волчица оскалила зубы.
Зарычала.
Он удивленно смотрел на нее — почему она рычит? И оставался на месте. И тогда Волчица прыгнула к нему и укусила за нос.
И Серый отступил.
Он отполз к кусту боярышника, лежал в нем, слушал, как Волчица кормит детей и причесывает их языком.
Лес просыпался.
Шелестел.
Подымливал подсыхающей росой.
Неподалеку на березе ссорились вороны. Сорока пристроилась тремя ветками выше, погрузила клюв в перья, делая вид, что чистится, а сама ждала — подерутся вороны или нет. Сквозь вязево ветвей золотыми нитями сочилось солнце.
5
С рождением волчат забот у Серого прибыло. Днем он, прячась в боярышнике, стерег гнездо свое, а по ночам уходил на охоту, кормил себя и Волчицу.
Охотился Серый далеко в степи.
Еды было много и поблизости: были зайцы, суслики, иногда забредали отставшие от стада овцы с ягнятами, но Серый, боясь обнаружить себя, никого не трогал вблизи логова, оврагом уходил к Лысой горе, к речке или к Гореловской роще.
Волчата подрастали.
Они уже вылезали наружу, сидели у логова, жмурясь от яркого света, и Серый, лежа в боярышнике, представлял, какими они будут взрослыми волками и как он осенью поведет их на охоту.
Как-то в полдень Волчица сидела с волчатами у логова, прилизывала их по очереди.
Волчата ползали по ней.
Рвали друг у дружки ее хвост.
Более крепкие добирались до ее ушей, повисали на них.
Волчица тихо поскуливала, но не наказывала шалунов. Паркая тишина кутала лес, в зеленой истомной духоте томились птицы.
Вдруг резко закричала сорока.
Забеспокоилась семья зябликов.
Кто-то был в лесу, кто-то чужой, и лес предупреждал об этом.
Серый насторожился у себя в боярышнике. Волчица торопливо перетаскала волчат в логово и присоединилась к нему.
Они сидели, напряженные и чуткие.
А лес тревожился все ближе. Предупреждал трескотней сорок, криком кобчика, потрескиванием отсохших веток: беда! Будьте осторожны.
И тут Серый увидел их.
Это были люди.
Их было трое.
От них пахло керосином и трактором. У опушки недели три назад поставили полевой вагончик, и этих троих, прячась в кустах, Серый не раз видел обедающими за длинным дощаным столом.
Они шли прямо на логово.
Хорошего ждать от них было нечего. Люди живут не по закону Большой жизни: они не признают чужих меток и не ставят своих. Они убивают даже тогда, когда сыты.
Волчата, предупрежденные Волчицей, сидели тихо, люди не могли услышать их, но они увидели логово и остановились. Один из них сказал:
— Волки.
— Брось, откуда им тут быть. Они где погуще, потемнее, — сказал второй.
А третий поднял с земли сук и сказал:
— А мы проверим сейчас, — и сунул его в нору.
Волчата завозились, заскулили. И тогда один из троих забрался в логово и подал их один за другим всех шестерых.
Трое унесли волчат к себе в вагончик.
Вечером уехали с ними в село.
Серый с Волчицей, перебегая от куста к кусту, проводили их до самой опушки.
Спрятались в траве.
А по лесу покатилось от дерева к дереву, от полянки к полянке: люди разорили гнездо волков, отняли у Серого и Волчицы их детей.
Взвизгнул ветер.
Зашумели травы.
На речке над желтыми чашами кувшинок взрыдали чибисы.
Ночью Серый и Волчица пришли в село. В селе было тихо, и только в ветловнике у речке кричал дергач.
Серый с Волчицей были в эту ночь беспощадны.
В трех загонах они положили овец.
Прирезали у деда Трошки теленка.
Они оставили село уже перед рассветом. По белым туманам пробрались в лес, и деревья обступили их со всех сторон, сочувствуя их беде. В логово они не пошли: в нем жил острый, противный запах человека.
Спрятались в орешнике.
На рассвете слышали, как далеко в селе заголосили бабы.
Серый глянул на Волчицу. Она подползла к нему, лизнула в губы, прижалась к нему вздрагивающим телом, и они лежали так весь день.
Ночью они снова ушли в село.
А на заре у двух загонов голосили бабы, ругались мужики, а Серый с Волчицей сидели на макушке Лысой горы и выли, жалуясь земле и небу на свое сиротство.
Они потрошили сараи не одну ночь.
Они мстили людям за свою разоренность.
Рожденная людьми в их сердцах боль требовала еще и еще крови. И едва опускалась на землю ночь, они выходили из лесу и шли в село.
Однажды в проулке они наскочили на засаду. По ним ударили из ружей, а когда они с визгом бросились наутек, пустили по их следу собак.
Собак они положили в овраге у Лысой горы, но Серый с неделю после этого пролежал в чащобнике, зализывая оставленную картечиной рану.
С той поры они стали оглядистее.
Заходить в село страшились.
Но у села разбойничали все лето.
Осенью, когда вожак подал голос, они присоединились к стае, стали охотиться с ней сообща, как и прошлой зимой. И как прошлой зимой люди выходили на них с ружьями, устраивали облавы. И после каждого выхода их в лес, кого-то недосчитывался вожак в своей стае.
Серый умел укрыться от облавы сам и уберечь Волчицу.
За четыре зимы он вырос в большого, красивого волка. Крупнее в стае был только вожак. На охоту и с охоты Серый шел теперь следом за ним, а уж потом шла волчица вожака, за нею Волчица Серого и остальные.
Как-то волки вышли среди ночи на лося. Они выпугнули его из колка и, охватив подковой, погнали по степи.
Во главе левого крыла подковы шел вожак.
Во главе правого — Серый.
Снег был рыхлый, лось бежал по нему с трудом. Серый с вожаком уже настигали его, готовые впиться с двух сторон в горло, но лось вдруг резко остановился, и стая, хрипя, пронеслась мимо.
Зачертила.
Стала разворачиваться.
И за эти мгновения замешательства лось успел ударом переднего копыта раскроить одному из волков череп, другому перебить позвоночник. Волки, корчась, издыхали на снегу, а лось выбрался на дорогу и, забросив на спину рога, мчался к деревне.
Дорога огибала овраг.
Делала петлю.
Серый с вожаком разделились: вожак с частью стаи продолжал преследовать лося по дороге, а Серый со своей частью пошел на перехват. Он пересек овраг напрямую и оказался у лося впереди.
Лось рванулся влево.
Провалился по брюхо в топкий снег.
Забарахтался в нем.
Он рвался к селу, к людям: они помогут, защитят. Но волки настигли его, и один из них в длинном прыжке впился ему в жилу задней ноги.
Лось на мгновение сбился с шага, и вожак тут же вгрызся ему в горло с левой стороны, а с правой, мелькнув будто молния, вгрызся Серый.
Облепленный со всех сторон волками, лось вскинулся на задние ноги и стал огромным, он почти упирался головой в небо, а волки висели на нем, и из его разорванного горла горячо и свободно лилась на грудь мощными толчками кровь. Лось вздрогнул, выплеснул из себя в небо страшный, хватающий за душу крик смерти, и рухнул в снег. Волки потрошили его, уже мертвого, а эхо все еще несло его стон по оврагу к лесу, все искало и не могло найти место, где похоронить его.
Волки пировали у поверженного лося до зари.
Первым от высокой груды костей отошел вожак.
Крупный.
Седой.
Он отстраненно и чужевато сидел на притоптанном, кровавом снегу, облизывался, приводил себя в порядок, спокойный, уверенный в своей силе и власти.
Приводил себя в порядок и Серый.
Он тоже сидел отстраненно и облизывался. К нему подошла его Волчица, стала помогать ему, гордая, что он так мужественно преследовал лося и почти одновременно с вожаком повис у него на горле. Этим он доказал, что уже может быть вожаком.
Стая окончила пир и готова была возвратиться в лес.
Ждала вожака.
И тут Волчица толкнула Серого носом в бок. Серый, думая, что он опоздал и Волчица напоминает ему об этом, шагнул к стае и к удивлению своему оказался у нее впереди.
Дерзость молодого волка возмутила вожака.
Он поднялся со своего места.
Шерсть на его загривке встала дыбом, уши были прижаты, хвост опущен, верхняя губа привздернулась, обнажив грозящие смертью зубы.
Серый не претендовал на место впереди стаи.
Он просто ошибся.
И потому, когда вожак приблизился к нему, отвернул голову в сторону и тем выразил вожаку покорность.
Отворачивающего голову не кусают.
Таков закон.
Его знают все.
Знал его и вожак и не нарушал его. Не собирался он нарушить его и теперь, он только потянулся носом к хвосту Серого, чтобы обнюхать его, как этого требует обычай.
Волчица подкралась к Серому и ухватила его за зад.
Серый решил, что это сделал вожак, а это уже нарушение закона — кусать отвернувшегося и, возмутясь, Серый хапнул вожака за спину, отскочил в сторону. Глаза его горели обидой и гневом.
Отскочил в сторону и вожак, решив, что Серый отказывается повиноваться ему.
Он весь напружился.
Щелкнул зубами.
Шагнул к Серому, и по холодному, ножевому взгляду его стало ясно, что сегодня из них двоих кто-то должен умереть.
Вожак был осторожен.
Он водил стаю не первый год и стая чтила его, чтила его силу, хитрость и опыт, но он знал: оступись он сейчас, упади, и стая тут же прикончит его, разорвет в клочья. Таков закон — поверженный должен умереть. И вожак был осторожен.
Осторожен был и Серый.
Он знал: стоит ему оступиться, упасть хоть на мгновение, и все будет кончено — то, что не успеет сделать вожак, довершит стая, она разнесет Серого в клочья. Таков закон — упавшие не встают. Победа приравнивалась к жизни, и Серый был осторожен.
Волки дрались яростно и долго.
Оба были в ранах.
Оба были в крови, но не уступали друг другу.
А стая ждала.
Ждала своего мгновения. Глаза ее были нацелены на дерущихся, с оскаленных зубов стекала тягучая слюна и замерзала на снегу светлыми нитями. Луна заливала степь мертвенной синевой, и мертвенно синим стоял неподалеку лес.
Вожак был опытен. Ему не раз случалось отстаивать свое право водить стаю, и по первым ударам Серого понял, что ему сегодня придется туго: они равны по силе. Но знал вожак и другое: Серый моложе, горячее, нетерпеливее.
И вожак решил выжидать.
Только выдержка могла спасти его.
Серый может поспешить, не рассчитать прыжок, и тогда он собьет его поворотом плеча, как это он делал с другими, прижмет к земле, а остальное в мгновение довершит стая.
И вожак отступал, выжидая оплошности Серого.
Но вскоре он понял, что Серый хоть и теснит его, теснит не слепо, с умом, ощущая свою силу и веря в победу.
И вожак дрогнул.
Пошатнулся.
Это заметила стая и привстала, готовая к броску.
Вожак мог прекратить битву: уйти из стаи и жить в одиночестве, но ему ли, столько лет бывшему впереди, вольному и гордому, ему ли уступить, признать себя побежденным! И боясь устать и не выдержать длительности битвы, он решил пойти на крайность: прыжком, ударом могучего тела опрокинуть Серого на землю и тут же отскочить, отдать его стае.
Только опрокинуть.
Сбить.
Он вложил в этот удар все: силу, опыт, меткость... Но Серый уловил мгновение его прыжка и прянул в сторону.
И вожак промахнулся.
Он рухнул в снег и тут же почувствовал на загривке у себя зубы Серого.
Вожак отчаянно царапал лапами снег.
Силился вырваться из-под Серого, хотя знал — это все: сейчас он будет отдан стае.
Сейчас.
Прямо сейчас.
И он вытягивал шею, хрипел, судорожно хватался зубами за перемешанный с кровью снег, длил последние секунды жизни.
Стая рванулась, чтобы предать его смерти.
Поверженный не встает — таков закон, и стая рванулась, чтобы исполнить его.
Но случились тут небывалое: Серый вдруг разжал зубы и прикрыл собой тело поверженного вожака.