Прочитав, мама вздохнула, бросила письмо на кухонный стол (меня больно резанул этот жест, который, как я теперь понимаю, означал лишь одно: «О господи, пишет-пишет, хоть бы скорее приехал!») и, поцеловав Макса в макушку, присела на табуретку рядом со мной.
Так чем же вы здесь занимались?
Играли, коротко ответил я.
Играли, повторила мама. Бедный ты мой.
Она потянулась погладить меня по голове, я отстранился, обиженный за брошенное папино письмо.
Ершистый какой мама снова вздохнула.
Мама, мы хорошо играли! вмешался, оторвавшись от поглощения вишни, Максимка. Еще мы с Тоней играли, она веселая, она Гришу любит.
Наверно, лицо у меня сделалось не такое каменное, как я того хотел, потому что мама засмеялась.
Гришенька, в этом нет ничего плохого, если кто-то тебя любит, сказала она ласково. Это надо ценить.
Да ну еще, буркнул я. Ценить! Больно мне надо. И врет он все, этот Максим.
Не вру! Не вру! возразил малолетний доносчик и, стрельнув косточкой, попал мне в лоб. Она сама мне сказала!
А как она это сказала? с живостью спросила мама.
Сказала, что без него она просто не может.
Терпение мое лопнуло.
Мама, он сочиняет! сказал я. Ты извини, но сейчас я ему дам!
Сообразив, что перегнул палку, Максимка отшатнулся в своем высоком стульчике и закрыл нос и затылок руками. По подбородку у него тек вишневый сок. Мне стало жалко сочинителя.
У, сюся! сказал я и вытер ему подбородок.
А мама грустно и устало на нас смотрела.
Мне почему-то показалось, что она сейчас начнет плакать, и я поспешно спросил:
Ну, как твоя репетиция? Все нормально?
Мама скорбно усмехнулась.
Ай, никому это не нужно и не интересно, проговорила она.
И в эту минуту к нам позвонили.
Папа! закричал я и бросился к дверям.
Вытащите меня! запищал Максимка, выкарабкиваясь из тесного стульчика.
Но первой у дверей оказалась мама. Она открыла, на площадке был полумрак, и я из-за маминой спины сначала не разглядел, кто там стоит, и не понял, почему мама произнесла что-то вроде короткого и удивленного «О!»
Здравствуйте, сказала, переступая порог, Тоня.
Мне показалось, что линолеум задымился у меня под ногами. Если бы я мог прожечь собою пол и провалиться до первого этажа, я бы это непременно сделал. Ну что за люди эти девчонки! Они как будто для того и родились, чтобы ставить всех в дурацкое положение.
Тоня посмотрела на маму и с какой-то болезненной настойчивостью в голосе сказала:
Мне надо с Гришей поговорить.
Как будто раньше ей в этом отказывали.
Конечно, конечно, ответила мама и, чуть заметно покачав головой, пошла на кухню к Максимке. Я понял так, что эта смелость и ей не понравилась.
Ну, что такое? зловещим шепотом проговорил я.
На Тоне поверх платья была шерстяная вязаная кофта пасмурного цвета с обвисшими полами, скорее всего, тети Капина.
Ты знаешь, Гриша, тоже шепотом отозвалась Тоня, я тут сходила к девочкам из школы, они мне дали телефон Ивашкевичей дачи Они туда в прошлое воскресенье ездили. Ты бы позвонил Рите по тому делу, мало ли что
Тут только мне пришло в голову, что Тоня потому отослала маму на кухню, что держала слово, данное мне, слово о неразглашении тайны. Другого пути у нее не было.
А почему, собственно, Рите? тупо задумавшись, спросил я.
Тоня взглянула на меня и ничего не ответила.
«Ах, ах, у нас все фигуры умолчания, подумал я. Ты хочешь послушать, как я разговариваю с Маргаритой? Не будет этого, но позвонить на дачуидея в целом хорошая. Да, позвонитьи подвести черту».
Мама, я выйду на десять минут, сказал я через плечо, позвонить надо.
Сходи, сходи, погуляй, как бы не слыша глагола «позвонить» (а может быть, и в самом деле не слышала? Люди вообще слышат лишь то, что хотят и что могут), согласилась мама, только недолго.
Позвоню и вернусь, упрямо повторил я.
И мы с Тоней пошли на улицу. Спускались по лестнице молча, я впереди, Тоня сзади. И только когда вышли в сумрачный двор, Тоня спросила:
Ты рассердился, что я пришла?
Нет, ну что ты! развязно, как опереточный актер, ответил я.
Именно как опереточный: после этого ответа можно было распевать комические куплеты. А кстати, вы замечали, что актеры на театральной сцене вообще разговаривают такими преувеличенно бодрыми высокими голосами, как будто им холодно? Особенно это заметно, когда на сцене изображается солнечный день. И чем активнее они показывают, что им чертовски жарко, тем крепче уверенность, что на самом-то деле они мерзнут.
А вечер был теплый, сырой и беззвездный, асфальтовые наши просторы пахли обильной росой, того и гляди, что во всех углах гулко заквакают битумные и гудроновые лягушки.
Скажи, спросил я Тоню, идя к подворотне, а почему ты считаешь, что надо говорить с Маргаритой?
Я, собственно, хотел спросить о другом: действительно ли Тоня сказала Максимке, что не может без меня жить? Но вотне получилось.
В ожидании ответа я обернулся, и Тоня, шедшая сзади, оказалась со мною лицом к лицу.
А потому, сказала она, глядя мне в глаза (в темноте это так нетрудно), а потому, что может быть, Рита тогда была дома.
Когда тогда? Я силился понять, но не мог.
Ну тогда
Фраза, которую Тоня собиралась произнести, была для нее синтаксически сложновата и не так-то просто проговаривалась.
Когда ты этого человека увидел.
Я опешил.
Какого человека?
Ну, этого, в квартире, в дверях.
Синтаксис синтаксисом, но смысл того, что Тоня силилась сказать, оказался сложноват как раз для меня.
Постой пробормотал я, попятившись. Ты хочешь сказать, что в то время, как тот тип выглядывал на площадку, Маргарита тоже была у себя?
Тоня не ответила, только пожала плечами. Очень неприятно, когда пожимают плечами в полутьме. Я стоял совершенно ошарашенный: мне такой расклад не приходил в голову. Да полно, Маркиз, так ли уж не приходил? А что ж ты стучал в ту дверь кулаками и ногами Или собирался стучать, задумав операцию «Тянитолкай»?
Да, но проговорил яи осекся.
Какое счастье, что было темно и Тоня не могла разглядеть выражение моего лица, хотя и пыталась, глядя на меня во все глаза.
Да ты бы видела этого типа, сказал я как можно более снисходительно, это ж кошмарный старик, лет за тридцать.
Тоня молчала, по-прежнему глядя на меня, и мне стало казаться, что взгляд у нее укоризненный: эх ты, притворитьсяи то не можешь как следует.
Ну, тогда звони ей сама, рассердился я.
Нет, покачав головой, ответила Тоня. Ты с Женей дружишь, а я с Ритойнет.
Ну, и буду говорить с Женькой.
А он сегодня в городе не был.
В логике ей нельзя было отказать.
15
Возле нашей подворотни, которая выходит в переулок, стояла чуть покосившаяся кабина телефона-автомата. Я зашел внутрь, оставив открытою дверь, Тоня молча протянула мне клочок бумаги с коряво написанным номером и собиралась отойти подальше, но я сказал ей:
Заходи, чего там, твоя же идея.
Поколебавшись, Тоня вошла. В кабине было тесно для нас двоих, Тоня прислонилась спиною к стеклу, чтобы быть подальше от меня, но, пока я набирал номер, я почувствовал, как до меня доходит тепло ее тела. Слушая длинные гудки, я повернулся к Тоне, посмотрел ей в лицо, она глядела на меня с серьезным упреком. И совершенно безотчетно я протянул руку и погладил ее косу, мягко лежавшую на груди. Собственно, мне давно уже хотелось это сделать, только случая не представлялось, а здесь, в кабине, это выглядело совершенно естественно, и Тоня, как мне показалось, так это и приняла, во всяком случае, чуть наклонила голову, не протестуя и не отодвигаясь. Тусклый свет уличного фонаря, стоявшего поодаль, падал в кабину из-за Тониной спины, и мое лицо было освещено, а Тонино оставалось в темноте, но мы стояли так близко друг к другу, что я даже чувствовал ее дыхание, и, приглядевшись, я увидел, что глаза Тонины полуприкрыты, а губы шевелятся.
Ты что-то говоришь? тоже шепотом спросил я.
Я говорю: «Гриша», почти беззвучно отозвалась она.
И в этот момент дача Ивашкевичей подала признаки жизни. Трубку сняла «бабушкина Жека». Услышав ее голос, слабенький, старческий и все же похожий на голос Маргариты, я растерялся: с Александрой Матвеевной мне было не о чем говорить.
А, Гришенька, здравствуй! Молодец, что позвонил. Что ж ты к нам на дачу не приезжаешь? Разве тебя Жека не приглашал? Ну, хотя бы на субботу-воскресенье, мы все будем рады
Я слушал, выжидая паузы, чтобы вставить хоть словечко, а рука моя продолжала гладить Тонину косу, рыжевато блестевшую в полутьме, и, поднимаясь выше, коснулась ее шеи, прохладной и нежной на ощупь, и очень горячей щеки.
Я знаю, ты с братиком младшим сидишь, говорила старушка. Вот с братиком вместе и приезжайте. У нас здесь раздолье. Клубника, правда, почти вся сошла, но кое-что на грядках найдется. Договорились? Приезжайте без всякого звонка. Адрес знаешь?
Я не успел ответить ни «да», ни «нет», потому что в это время трубку перехватил Женька.
Маркиз, привет! завопил он. Слушай, чего ты жмешься? Завтра же приезжай! Я тут со скуки археологией занялся, раскопки делаю, прямо на участке. Камею нашел византийской эпохи, тринадцатый век, представляешь?
Я представлял себе эту камею: наверняка дешевенькая брошка пятидесятых годов нашего века, которую кто-нибудь за ненадобностью швырнул через забор. Любопытно, что подумал бы Женька, если бы этот автомат работал, как видеотелефон Я отнял руку от Тониного лица, она вопросительно взглянула на меня, я показал ей глазами на свободное место рядом с собой: придвигайся и слушай. Разумеется, она придвинулась, и мы стали слушать Женькину болтовню вместе, по логике ситуации все теснее прижимаясь друг к другу.
Слушай, а что это у тебя с голосом? спросил Женька, когда я что-то ответил на его вопрос.
Не мог же я ему объяснить, что Тонины волосы щекочут мне щеку. Но Женька и не нуждался в моих объяснениях.
А я тут джиу-джитсу решил подзаняться! возбужденно продолжал он, забыв уже, о чем сам же спросил. Тренер есть, кандидат в мастера, инструктор по плаванию, ух, у него приемчики, жаль, по телефону нельзя показать
Не удержавшись, Тоня фыркнула, и Женька удивленно умолк. Я укоризненно посмотрел на нее: все-таки то, что мы слушаем вместе, не совсем порядочно по отношению к Женьке. Но и Тонино любопытство было мне понятно: она не просто стояла, прижавшись ко мне, она еще и слушала, ей, может быть, первый раз в жизни представилась возможность послушать, о чем между собой говорят пацаны.
Кто это у тебя там? подозрительно спросил после паузы Женька.
Максим, конечно, ответил я, и Тоня снова фыркнула и, виновато взглянув на меня, зажала ладошкой рот.
А, Максим раздумчиво проговорил Женька и снова принялся распространяться об этом неинтересном для меня инструкторе по плаванию, который в свободное от плавания время обучает наивных людей японской борьбе.
В считанные минуты я узнал, что этого халтурщика зовут Игоряша, что он «законный мужик», что Женька может кинуть теперь любого, включая Тольца, не говоря уже обо мне, жаль только, отпуск у Игоряши кончился, но в Москве его Женька непременно найдет, правда, живет Игоряша далековато, где-то на Юго-Западе, а дачу он снимал у профессора МГУ Еремеева, сам Еремеев умер, вдова эту дачу продает, и если Игорь соберется с деньгами, он эту дачу купит, и уж тогда у Женьки будет свой тренер на каждое лето Дождавшись момента, когда Женька остановился перевести дух, я равнодушно сказал, что все это интересно, но мне сейчас нужно поговорить с Маргаритой.
Должно быть, я произнес это имя как-то не так, потому что Тоня внимательно посмотрела на меня, а Женька от удивления долго сопел в трубку, потом недовольно спросил:
Зачем это она тебе понадобилась? Влюбился, что ли, жить не можешь? Ты не оригинален, друг мой.
Я покосился на Тонюона медленно отодвинуласьи коротко сказал, что у меня к Маргарите дело.
Ладно, даю, сказал Женька. Ты меня удивляешь. Ранний интерес к женщинамэто, знаешь ли
Минутное молчание, сосредоточенная возня у телефонаи голос Маргариты, мелодичный и взрослый, как будто специально созданный для звукозаписи:
Я слушаю. Добрый вечер, Кузнецов Гриша.
Одной интонацией Маргарита дала мне понять, что ей неясно, зачем она мне понадобилась.
Послушай, Маргарита, без всякой подготовки сказал я, ответь на один вопрос. Есть у вас такой знакомый или родственник?..
И я довольно точно (во всяком случае, подробно) описал приезжего из Вологды, умолчав только о том, что про себя назвал его Кривоносым: а вдруг это и в самом деле близкий родич или старинный друг дома, мало ли что.
Маргарита выслушала меня очень внимательно, не перебивая, по ее дыханию чувствовалось, что мой рассказ ее заинтересовал, потом, понизив голос, сказала:
Подожди минуту, я перенесу телефон на веранду И громко, сердито:А то тут есть некоторые любители подслушивать!
Я и не знал, что телефон можно переносить с места на место: для меня телефон был аппаратом, намертво привинченным к стене. Я живо представил себе ярко освещенную веранду огромной дачи, темный сад, где смутно светлеют флоксы, и Маргариту, которая садится в шезлонг (или в лонгшез) и принимает «киношную» позу. Это была другая, далекая от меня жизнь, и я твердо сказал себе, что на дачу к Ивашкевичам ни за что не поеду. Да еще с Максимом: явились два братца клубнику есть Перебьемся мы без этой клубники.
Мое молчание обеспокоило Тоню, она бросила на меня быстрый взгляд и хотела выйти из кабины, тихо прошептав: «Очень тут жарко», но я решительно взял ее за плечо, притянул к себе (она подалась мягко и послушно) и наклонился так, чтобы ей было слышнее.
Ну? раздался вдруг между нами голос Маргариты, и мы с Тоней замерли, раскрытые Тонины губы почти касались моей щеки. Кстати, откуда ты звонишь?
Из автомата, конечно, ответил я. Голос у меня стал немного хриплый, и я откашлялся. А что, собственно, «ну»? У меня все. Один вопрос: есть такой человек или нет?
Ну есть, ответила Маргарита. И все-таки
Вопросов больше не имею, перебил ее я. Раз естьзначит, все в порядке. Извини за беспокойство. Женьке привет.
Нет, подожди! поспешно сказала Маргарита. Да подожди же, не бросай трубку! Нервный какой!
Жду, проговорил я и покосился на Тоню.
Рука моя, которой я прижимал к уху трубку, мешала мне видеть ее лицо, но я чувствовал, что она хочет мне что-то сказать, и, протянув свободную руку, прижал ладонь к ее губам.
Кто это там рядом с тобой? спросила Маргарита.
Никого, ответил я, опасаясь, что при слове «Максимка» Тоня снова засмеется.
А где ты нас видел? шепотом спросила Маргарита, и Тоня перестала слушать, отступила на свое место и оттуда многозначительно взглянула на меня.
Не вас, а только его, сказал я. Ну ладно, мне пора.
Нет, не ладно. В голосе Маргариты прозвучало повелительное: «Обождешь, телефонные разговоры я кончаю сама, когда мне хочется».
Я вспомнил, как Маргарита здесь, в московской квартире, не стесняясь ничьего присутствия, вела длинные, часа по полтора, телефонные беседы, то на столик садясь, то на пол, и из ее реплик ничего нельзя было понять: «Да? Ну и что? Ты так считаешь? А мне-то что? Ах, даже так» И обрывала разговоры всегда неожиданно: «Ну, и дурак. Спать пошла».
Нет, не ладно! сказала Маргарита. А что ты, собственно, хотел узнать? Очень, кстати, симпатичный дядечка, кинорежиссер с «Ленфильма», зовут его Андрей Коновалов. Я у него буду сниматься на второй роли. Вот так-то, Гришенька. Еще вопросы есть?
Мне уже все было ясно, и Тоня ждала, и надо было кончать этот дурацкий разговор. Режиссер с «Ленфильма»? Ради всех святых, снимайся у него хоть на пятой роли, хоть на десятой. Но меня задело Маргаритино «вот так-то, Гришенька», и я со злостью сказал:
Вопросов нет. Привет Коновалову.
Маргарита уловила, что я злюсь, и звонко рассмеялась:
Что, Гришенька, не любишь режиссеров? А то давай, я и тебя пристрою, будем вместе сниматься. Внешность у тебя киногеничная. Она подождала, не скажу ли я что-нибудь, но я молчал. И все-таки странно Так где ж ты его видел?
Как где? В вашей квартире, конечно. Ну ладно, всего хорошего.
До свидания, помедлив, проговорила Маргарита, и я с облегчением повесил трубку.
Минуту мы с Тоней молча смотрели друг на друга. Кабина, покосившаяся, с распахнутой дверью на ржавых петлях, с тусклыми стеклами, с разбитой лампочкой на потолке, была сейчас нашим домом, нам не хотелось выходить.