Что ж, с некоторой опаской проговорил Заганос. Я выпью. Но прошу тебя никому не говорить, что я пил.
Чтобы твои приятели-единоверцы не узнали и не начали стыдить тебя? спросил Шехабеддин, разливая вино в пиалы. Понимаю. И не скажу.
Заганос молча наблюдал за его лёгкими и изящными движениями, по которым было видно, что евнух занимается привычным для себя делом.
На своей первой должности во дворце я был слугой в покоях султана и наливал вино, пояснил Шехабед дин. Султану нравилось смотреть, как я обращаюсь с кувшином.
А как тебя назначили санджакбеем? спросил Заганос.
Евнух нахмурился. Он на мгновение подумал, что не следует рассказывать это малознакомому человеку, который только сегодня назвался другом, но
Я играл с великим визиром в шахматы и выиграл, сказал Шехабеддин. За это меня и назначили. Но прошу тебя никому не говорить об этом.
Чтобы твои подчинённые не посчитали тебя недостойным должности? спросил друг. Понимаю. И не скажу.
Тогда выпьем за нашу встречу, улыбнулся евнух, протягивая Заганосу наполненную пиалу.
Дальнейшая беседа текла легко и непринуждённо. Евнух рассказывал о своей службе во дворце султана, друг слушал с интересом, а затем спросил:
Значит, ты провёл половину жизни в комнатах и не умеешь держать в руках оружие?
Не умею, простодушно ответил Шехабеддин и засмеялся, уже совсем излечившись от недоверия к этому албанцу. А теперь не знаю, как быть. Ведь санджакбей должен уметь это.
Хочешь, я тебя научу?
По правде говоря, Шехабеддин не любил оружие. Он боялся острых клинков и лезвий, ведь клинки и лезвия изменили его жизнь. Но отказываться от обучения было нельзя. Во-первых, санджакбей действительно должен уметь обращаться оружием. А во-вторых, и это казалось главным, Искендер наверняка бы очень огорчился, если б увидел, что Багой не хочет учиться мужскому поведению. Многие полагают, что именно война порождает истинных мужчин, поэтому от военной науки не следовало уклоняться.
Да, научи меня, произнёс евнух, собрав всю свою решимость. А когда начнём?
Можем завтра, ответил Заганос.
Эти слова заставили Шехабеддина не спать ночь, но на следующий день он испытал огромное облегчение, поняв, что обучение начнётся не с уроков владения мечом, а со стрельбы из лука.
Заганос сказал, что отец когда-то учил его именно так, ведь стрельба из лука развивает силу рук, а сильная рука надёжнее удержит меч. К тому же, обращаясь с луком, легче свыкнуться с мыслью, что ты можешь кого-то ранить или даже убить. Новичку всегда легче, когда противник далеко, а не рядом: есть время сосредоточиться. А если не хочешь думать о вреде противнику, то нет смысла браться за мечбитва окажется заранее проигранной.
Слушая эти объяснения, Шехабеддин испытывал лёгкий трепет. Лукэто не лезвие, но он всё равно казался страшным, очень даже страшным. Поэтому следовало прикрыть страх любопытством.
Поначалу обучение проходило прямо в покоях дома (в самой большой и светлой комнате), и, пока возле стены устанавливали соломенную мишень, Шехабеддин склонился над луком, принесённым откуда-то и положенным на маленьком круглом столике. Евнух осторожно провёл ладонью по плечам лука, гладким и упругим. После этого потрогал пальцем тетиву, казавшуюся натянутой очень туго. А затем пощупал оперение одной из стрел, торчавших из колчана, прислонённого к столику.
Лук казался живым, как ловчий сокол, который подчиняется охотнику, но имеет свою волю. А ведь слово «заганос» у турок служило одним из обозначений сокола. Может, поэтому в руках у Заганоса даже чужой лук выглядел так, как будто всегда принадлежал ему.
Невольно вспомнились строки у поэта Низами, который говорил, что Искендер тянулся к луку ещё из колыбели. А ещё пришло на ум упоминание о том, что Искендер возмужал очень ранотёмный пушок бороды только пробивался, а телосложение было как у зрелого мужчины. Этот образ очень напоминал Заганоса, которому было лишь двадцать шесть, но выглядел он на десять лет старше. А раз так, как же тот выглядел в шестнадцать?
Тетиву зацепи большим пальцем, а на него положи указательный, меж тем говорил Заганос своему ученику, когда они встали напротив мишени.
Он учил Шехабеддина стрелять «по-турецки», а ведь сам стрелял, как румы или франки: оттягивал тетиву тремя пальцамиуказательным, средним и безымянным. Когда он в очередной раз показывал другу, как надо стрелять, то по привычке сначала брался за тетиву, как румы, а затем, спохватившись, по-турецки.
Я учу тебя так, чтобы никто не догадался, что ты мой ученик, с улыбкой пояснил Заганос, а Шехабеддин тогда впервые подумал, что друг, несмотря на кажущуюся простоту, не так уж прост. Непрост, совсем как Искендер, который не был мастером витиеватых речей, свойственных мудрецам, но при этом обладал мудростью.
Думая об этом, Шехабеддин забыл о страхе и почувствовал, что лук постепенно начинает подчиняться ему тоже, как Заганосу. Умение обращаться с оружиемэто своего рода игра. И если уж евнух умел играть в шахматы, играть на музыкальных инструментах и даже играть со словами, то почему не мог научиться игре с оружием?
Утром следующего дня Заганос уехал (всё на том же одолженном ему коне, раз не мог забрать своего), а Шехабеддин продолжал тренироваться в стрельбе, хотя у него уже появилось множество дел как у правителя области.
К нему повалили просители, которых надо было принимать, выслушивать и помогать им хоть чем-то. То, что Шехабеддин завоевал расположение одного албанца и сделал другом, ещё не означало, что можно уже не думать о том, как снискать расположение местного населения.
А ещё надо было объехать всю подвластную область и провести ревизию в крепостях. Начальник должен покидать столицу, если хочет знать то, о чём ему не докладывают, и даже если он доверяет своим подчинённым, воины в крепостях должны хоть раз увидеть своего главного командира. Гарнизоныэто не всадники, и сами они не явятся на смотр.
К счастью, область была небольшой. Путешествие от границы до границы занимало не более трёх дней, а от одного крупного города до другогои того меньше. Ревизия была проведена быстро, но как только Шехабеддин снова оказался в своём доме, тут же взялся за лук.
Ты не заскучал здесь без меня? дружелюбно обратился евнух к вещи, с которой на время его отъезда даже тетиву не стали снимать, ведь отъезд был недолгим. Знаешь, я уже отправил гонца к Заганосу, чтобы снова приехал учить меня стрелять. Надеюсь, ты не подведёшь? Прошу тебя: будь мне послушен, чтобы Заганос не подумал, что я забыл его уроки. С этими словами Шехабеддин вытащил из колчана стрелу, сосредоточенно наложил и прицелился в мишень.
Наверное, евнух Багой учился так же старательно. Ведь он понимал, что если бы не достиг успеха, то Искендер посчитал бы это собственной неудачей. Искендер верил, что Багой, бывший раб и игрушка, способен понять, что значит быть человеком. Но вряд ли Искендер мог предвидеть, какие серьёзные испытания придётся пройти Багою во время обучения.
Шехабеддин думал об этом и тогда, когда друзья впервые приехали на большую поляну за городом, удобную для боя на мечах. Там Заганос, вынув из ножен меч, который в отличие от турецких мечей был прямой, а не изогнутый, вдруг начал играть с ним: вращать так и эдак, перебрасывать из правой руки в левую руку и обратно.
Правило первое сказал друг, внезапно прекратив игру и оглянувшись на Шехабеддина, который зачарованно наблюдал за тем, как в воздухе мелькает клинок. Не позволяй врагу смутить тебя. Он может делать, как я. А может сказать что-то, обидное для тебя или пугающее. Не увлекайся зрелищем и не слушай речей. Думай лишь о том, как отразить нападение и когда напасть самому.
Меж тем Шехабеддин вытащил из ножен свой, изогнутый, меч. Тогда Заганос показал основные приёмы защиты, и, удостоверившись, что приёмы отложились у друга в памяти, сказал:
Теперь попробуем: я нападаю, а ты защищайся от меня. Я буду двигаться медленно, чтобы у тебя было время подумать, как лучше отбить удар.
Заганос говорил успокаивающе и ободряюще, но Шехабеддин почувствовал, что трудно держать своё оружиерука дрожит. «Это ничего, это пройдёт», сказал он себе и крепче сжал рукоять.
Друзья начали учебный бой, и хоть Заганос двигался медленно, Шехабеддину казалось, что друг невероятно быстр. Вместо того чтобы отбивать удары, евнух уворачивался и отступал всё дальше, а затем почти умоляюще произнёс:
Нет. Надо ещё медленнее.
Хорошо, согласился Заганос.
Они вернулись на середину поляны, и друг стал двигаться совсем медленнонастолько, что даже Шехабеддин, которого поначалу охватывало оцепенение, успел оценить происходящее и выставить вперёд руку с оружием. Прямой клинок Заганоса и изогнутый клинок его ученика наконец скрестились. Но теперь, когда будто само время сделалось тягучим, евнух поддался другому страху: казалось, что меч в руке хочет вырваться.
Похожее чувство поначалу вызывал вид боевого лука, но если лук представлялся птицей, то мечзмеёй, которая может обернуться и ужалить, когда хватаешь её за хвост.
Заганос двигался медленно, но давил клинком на клинок, когда они скрещивались, и чем сильнее давил, тем больше евнуху казалось, что меч сейчас обернётся против своего же хозяина. Шехабеддин представил себе глубокий порез, из которого неудержимо струится кровь, вскрикнул и сам выронил меч.
Заганос остановился, ожидая, когда друг поднимет оружие, но Шехабеддин не хотел поднимать и даже приближаться к лежащему на траве мечу. Тускло-серый изогнутый клинок всё больше казался серебристым телом змеи И вдруг Шехабеддин заплакал. Он понимал, что этим позорит себя перед подчинёнными, слугамиперед всеми, но ничего не мог с собой поделать.
Нет, я не могу, не могу, сквозь слёзы говорил он. Я помню, как моего отца убили вот таким же мечом. Убили прямо у меня на глазах. Помню, как он падал на землю, чтобы уже не подняться, а над ним стоял человек с мечом, который затем кинулся ко мне и схватил меня И в тот же день я стал рабом. А вскоре после этого стал Острые лезвия изменили мою жизнь. Острые лезвиямои враги. Как я могу доверять им?
Никто не пытался подойти и успокоить Шехабеддина. Все лишь смотрели. Кто-тос удивлением, а кто-тос неодобрением. Наверное, так смотрят на мальчика, который уже почти взрослый, и, если он вдруг начинает проливать слёзы, никто не стремится стать для него матерью или нянькой. Он должен успокоиться сам. Мужчины не плачут. Но Шехабеддин не был мужчиной и не мог им статьмог лишь искусно притвориться. А теперь и это не получалось.
Он даже не увидел, как Заганос убирает свой меч в ножны и приближается. Евнух заметил это только тогда, когда Заганос положил ему руки на плечи.
Друг мой, послушай, торопливо заговорил он. Ты можешь доверять клинку. Можешь.
Нет.
Да, можешь. Посмотри на меня. Ведь я твой друг, да? Шехабеддин молча кивнул.
А теперь послушай, продолжал Заганос. Если бы мой отец сейчас видел меня, он бы сказал, что я подружился с врагом. Ты должен был стать моим врагом. Но стал другом. И я верю тебе. А ты веришь мне?
Да, хрипло ответил евнух, уже догадываясь, к чему этот разговор.
Значит, ты можешь, несмотря на прошлые раздоры, подружиться с мечом, твёрдо произнёс Заганос. И доверять ему. Ты ведь хочешь подружиться с ним и доверять?
Меч этого не хочет, грустно улыбнулся Шехабеддин.
Хочет. Поверь мне, возразил Заганос. Да, пока этот мечтвой враг, но станет другом. Меч хочет быть твоим другом. Мечу не хочется лежать в сундуке или висеть на стене. Меч скучает и ржавеет в одиночестве. Если ты спасёшь его от такой участи, он будет благодарен. А теперь сделай шаг к нему. Протяни ему руку. Мечне змея, которая жалит тебя, когда ты хватаешь её за хвост.
Последние слова Заганос произнёс так, как будто читал в сердце друга, как в открытой книге. Выражение про змею было весьма известным, и всё же эти слова подействовали на Шехабеддина волшебным образом. Он подошёл к мечу, поднял его с земли и сказал:
Для окончания урока ещё слишком рано. Давай ещё поупражняемся.
Евнух сам не знал, кому это сказал. Себе? Мечу? Заганосу? Но с этого мгновения всё изменилось. Страх начал уходить, уступив место вере в лучшее. А позднее пришло чувство несказанной благодарности Заганосу за его слова о дружбе, сказанные так вовремя, и за то, что этот албанец подружился с «врагом».
Это снова напомнило Шехабеддину поступок Искендера Двурогого, ведь Искендер, победив персидского правителя Дария и получив его трон, стал считать персов друзьями, а не врагами. Некоторые румы упрекали Искендера в этом, но, конечно, были неправы. Доверительное отношение Искендера к недавним врагам стало ещё одним проявлением величия его души.
* * *
Мехмед, узнав о неудаче с подкопами, не очень огорчился, ведь эта история подтвердила давние предположения: войну может выиграть только он сам, и никто, даже Заганос-паша и Шехабеддин-паша, не в состоянии сделать это за него. Истинный Искендер незаменим.
В течение последних двух недель, пока Заганос безуспешно пытался выполнить свой план, Мехмед придумывал свой. «Если не получается преодолеть стены, подкопавшись под них, рассуждал юный султан, то должно получиться преодолеть их сверху. Я велю построить башни, которые будут выше, чем крепостные башни румов. Мои башни будут деревянными на колёсах. Я придвину эти башни к вражеской крепостной стене. И тогда мои воины будут сыпать стрелы на голову врага и кидать камни. Раньше враги делали это с высоты своих стен, но скоро всё изменится».
Мехмед нарочно медлил с осуществлением. Не только потому, что хотел сначала увидеть, чем закончится затея Заганоса, но и потому, что Шехабеддин в очередной раз явился с запиской, прилетевшей на стреле:
Повелитель, мне сообщили, что среди румов и франков распространился очень интересный слух. Наши враги верят, что их город никогда не будет взят в первой половине месяца, а точнеепока луна растёт, но он может быть взят, когда луна убывает. Думаю, нам следует вести все серьёзные бои во второй половине месяца. Так у нас больше надежды на успех. Если румы и франки почувствуют, что наша сила в битве перевешивает, они подумают, что сбывается пророчество, и совсем падут духом.
Мехмед внял совету и терпеливо дождался, пока серпик месяца станет луной, а затемпока луна станет убывать. От полнолуния султан собирался отсчитать четыре ночисчастливое число. Султан не верил в приметы, но знал, что его люди верят, поэтому их боевой дух следовало укрепить ещё и так.
Будто в подтверждение правильности выбора накануне четвёртой ночи турецким пушкарям сопутствовала удачасразу в нескольких местах удалось сильно разрушить западную стену города румов. Должно быть, в городе очень испугались и в очередной раз вспомнили о пророчестве. Вот почему Мехмед хотел, чтобы осадные башни двинулись к стенам столицы румов в свете убывающей луны, но на четвёртую ночь убывающую луну увидеть не удалось. Её закрыли облака.
Султан поначалу принял это известие без радости. Однако тёмная ночь тоже давала преимущества. В темноте все башни, вечером собранные из приготовленных заранее частей, могли приблизиться к стенам незаметно.
Конечно, такие огромные сооружения невозможно было двигать бесшумно. Скрипели колёса. Скрипели сами башни, раскачиваясь при движении. Ревели волы, которые помогали тащить эту тяжесть, а люди подбадривали друг друга криками: «Давай! Навались! Ещё! Ещё навались!» И всё же видеть это движение враги не могли. Могли только слышать, стоя на стенах, поэтому Мехмед приказал потушить все огни и двигаться вперёд в темноте.
Дозорные на стенах столицы румов, конечно, понимали, что совершается нечто важное. Пока не наступила тьма, они наверняка видели в турецком лагере некое строительство, но вряд ли могли предположить, что в предрассветной мгле увидят в нескольких десятках шагов перед собой огромные деревянные башни, обитые прочными шкурами и нависающие над каменной оборонительной стеной, как гора возвышается над холмом.
Лишь только взошло солнце, как Мехмед со своей свитой, в которой ближе всех к нему находились великий визир Халил-паша, а также Заганос-паша и Шехабеддин-паша, поехал наблюдать за сражением. Он беспокойно разъезжал вдоль стен, сожалея, что может приблизиться к ним лишь на расстояние трёхсот шаговесли ближе, станешь досягаемым для вражеских стрел.