Имей в виду, навьючены будете, как мулы, ничего?
Справимся как-нибудь.
Доберетесь до местаобратитесь к командиру батальона капитану Баскуньяне или к комиссару Кабрере. Запомнила имена?
Запомнила.
Держись сосняка, он прикроет от огня, но в сторону не отклоняйся. И провод не слишком натягивай, однако все же экономь его.
Скольких тебе дать? спрашивает сержант.
Пато показывает на Висенте Эспи, которая продолжает колдовать над полевым коммутатором.
Валенсианку и еще кого-нибудь.
Оглянувшись через плечо, Экспосито кивает:
Марго подойдет?
Вполне.
Ну тогда отправляйся, товарищ. Время поджимает.
Метрах в пятнадцати над землей рвется шрапнель, раскидывая облачка белого дыма и острые осколки. Латунные оболочки зловеще парят в воздухе, открываясь и выпуская наружу свой серебристый груз, и шрапнель басовито свистит меж сосен, иногда градом ударяет в их стволы, дробит камни, разбрасывая крошку. Голые скалыплохая защита от осколков, а почва на склоне твердая, и потому солдаты касками и штыками скребут неподатливую землю, стараясь зарыться поглубже.
Лежа в двух шагах от мавра и еще нескольких солдат своего батальона, которых едва видно из-за брустверов, они приподнимаются над ними, лишь чтобы выстрелить, Хинес Горгель трет покрасневшие, воспаленные глаза, отводит назад затвор своего карабина, вставляет обойму, возвращает затвор на место, досылая патрон: руки у него дрожат, движения неловки и суматошны, как бывает, когда знаешь, что от этого зависит твоя жизнь.
Клак-клак-клак, лязгает сталь.
Он проделывает это в пятый раз, то есть выпустил уже двадцать пуль по синим, зеленовато-серым, коричневым фигуркам, упорно карабкающимся из сосновой рощи вверх по склону восточной высоты.
Сейчас будет двадцать первая пуля, соображает он. Ствол маузера раскалился. Наступая на раскиданные повсюду стреляные гильзы, Горгель чуть высовывается из-за скалы, прикрывающей его. Потом приникает влажной от пота щекой к прикладу и ловит мушкой тех, кто поближе, они несутся скачками, перебегают, прячутся за кустами и голыми валунами. До них уже метров тридцать-сорок, и Горгель берет на прицел того, кто размахивает руками.
Бей прежде всего тех, кто руками машет, наставляет его раненный в обе ноги сержант, который с пистолетом и гранатой лежит чуть позади, готовый всадить пулю меж глаз всякому, кто попробует удрать. Это наверняка какой-нибудь командир или комиссар. Хлопнешь такогоостальные призадумаются.
Хинес Горгель нажал на спуск, и отдача снова толкает его прикладом в и без того уже ноющее плечо. Пам! вплетается выстрел в грохот пальбы вокруг.
Люди впереди исчезают из виду, когда пуля, ударив в скалы, поднимает струйку пыли. Мимо. Не повезло.
Горгель косится на сержанта, привалившегося позади спиной к валуну, и торопливо передергивает затвор. Клак-клак-клак. Двадцать две. Остается тридцать девять патронов, если боеприпасов не подвезут.
Бывшего плотника гнетут не только тоска и страх, но и настоящее отчаяниебесконечное, беспросветное, всепоглощающее. Отчаяние зверя, угодившего в капкан. Думай не думай, но невозможно поверить, что сколько ни бегал ондаже ноги сводит судорогами, а из этого проклятого места так и не убежал. И ведет уже третий бой. Как говаривал покойный отец: «Силком потащатненароком и удушат». И Хинес Горгель даже чувствует, как петля захлестывает ему горло.
Чтоб они, мать их так, пропали, легионеры эти, думает он безнадежно. Если бы не они, он сейчас уже был бы где-нибудь в Вильядиего или еще где подальше.
Эй ты! Иди сюда. Кому говорят?
Горгель, полуоглохший от стрельбы и от гулкого стука крови в висках, не сразу слышит, что это кричат ему. Потом, обрадовавшись, что можно наконец покинуть укрытие, потому что пули теперь стригут воздух высоко над головой, одолевает, пригнувшись, пять шагов, отделяющих его от сержанта.
Стяни-ка потуже, я сам не могу.
Сержанту регуларес полчаса назад, когда красные подобрались близко и стали бросать гранаты, осколками задело обе ноги. Левуюменьше: там мелкие и на вид несерьезные ранки в уже подсохшей крови, а вот правая, как раз под коленом, сильно рассечена, и из-под самодельной повязки обильно сочится кровь.
А йоду у тебя, случайно, нет? спрашивает сержант.
Да откуда же?
Жалко. К утру нагноится, как пить дать.
Хотя сержант ремнем перетянул ногу выше колена, ярко-красная, поблескивающая на солнце кровь течет, пусть и медленно, однако непрерывно, и уже пропитала штанину до самого сапога.
Больно? глупо спрашивает Горгель, только чтобы что-нибудь сказать.
А то нет! Стяни потуже, а то, сдается мне, хлещет как из крана. И отгони ты этих паскудных мух.
Горгель, отложив маузер, делает, что сказано. Сержант не может сдержать стон, когда ремень туго впивается в тело. Положив пистолетэто длинноствольная «астра-9»себе на живот, он до скрипа стискивает зубы.
Горгель в меру своего умения закрепляет ремень, вытирает выпачканные кровью пальцы о штаны.
Надо бы вас как-то убрать отсюда.
Ага, сейчас приедет карета «скорой помощи» с сестричкой, чтоб за руку держала, сержант трет нос. Голову не морочь.
Они молча смотрят друг на друга. Сержантседой и курчавый, остролицый, длинноносыйбледен от потери крови, но держится бодро. По закопченным, грязным щекам текут ручейки пота. Как и у всех вокруг, на лице у него двухдневная щетина, хриплый от жажды голос. Единственный колодецдалеко, и солдаты, которые с флягами ходят за водой, пропадают надолго.
Как вам это видится, сержант?
Мне отсюда ни хрена не видится.
Горгель показывает на солдат, которые пригибаются, выпрямляются, стреляют, на раненых, которые ползут по земле, ища укрытия, на убитых, которые лежат там, где их настигла смерть. Боеспособных наберется едва ли сотня: остатки мавританского табора и пехотного батальона, перебитых ночью, и взвод легионеров, на рассвете подошедший им на выручку.
Я имел в видусколько мы еще продержимся?
Сержант пожимает плечами:
Боеприпас кое-какой еще имеется, легионеры принесли, и вот это тоже есть, он показывает на две гранаты, лежащие у его ног.
А люди?
Сержант дотрагивается до своего пистолета:
Точно не скажу. Но одно могу пообещать: пока я здесь и еще не истек кровью, и ты, и все, кто поблизости, будете стрелять по красным. Никто не смоется. Это ясно?
Вполне.
Тогда ступай на свое место.
Хинес Горгельделать нечегоповинуется. Но когда, собираясь идти, уже поднимает с земли свой маузер, сержант цепко хватает его за руку:
Слушай-ка Ты видел майора Индурайна?
Видел, но уже довольно давно. Когда красные подошли совсем близко, он стоял во весь рост и ободрял наших. А потом я потерял его из виду.
Сержант с трудом приподнимается, чтобы посмотреть, что делается. Горгель помогает ему:
Может, его и пришили
Нечего рассуждать. Давай на свое место.
Горгель не двигается. По-прежнему сидит, скорчившись и опираясь о карабин.
Что все-таки происходит, сержант?
Поколебавшись немного, тот пожимает плечами:
А то, что краснопузые нагрянули ночью и застигли нас врасплох. Но мы все же успели повскакать, занять оборону, и кость эта оказалась им не по зубам, он мотает головой влево, в сторону Кастельетса. И, судя по тому, что я слышу время от времени, там, внизу, пока все то же самое.
Подмога-то придет?
Не сомневайся. Ты же видел, как наши самолеты крошили эту марксистскую сволочь. Это вопрос нескольких часов. Надо продержаться еще немного.
Ну, раз вы так говорите, то, конечно
Сержант отмахивается от мух, кружащих над раной. Потом двумя пальцами постукивает по рукоятке пистолета:
Да, я так говорю. Так и никак иначе. А ты давай на свое место.
Хинес Горгель, пригибаясь, возвращается в своей выемке в скале, там осторожно выпрямляется во весь рот, выставив перед собой винтовку. Впечатление такое, что красные малость сникли: постреливают лишь изредка, вперед не лезут, а наоборотвидно, как кое-кто, прячась за кусты и валуны, спускается сам и уволакивает раненых под защиту сосен. Неподвижные тела раскиданы в двадцати шагах от гребня высотыздесь захлебнулось наступление республиканцев.
Мавр, лежащий справа от Горгеля, тоже высовывает голову из укрытия, смотрит на соседа, а тот на него: под грязной феской с капральской нашивкойизрезанное ранними морщинами небритое смуглое лицо с сединой в усах. На вид ему лет тридцать с лишним, и дались они ему, по всему судя, непросто.
Будь у нас шайтан-ружье эта, ни один бы не ушел, говорит он с видом знатока.
Шайтан-ружье?
Ну, машинка, которая строчит без умолку, мавр сгибает указательный палец, словно нажимая на гашетку. Пумелет.
А-а.
Мавр привстает еще немного, очень внимательно всматриваясь в склон высоты.
Обделались и откатились. Видишь ты?
Вижу.
Красный зболочь очень наглый стал. В бога не верят.
И в черта тоже.
Видишьвон двое лежат? Не хочешь обшарить или есть у них что?
Я? Я с ума не сошел пока.
Ладно, земляк, сползаю сам, мавр очень осторожно кладет винтовку на камни, показывает на нее Горгелю. Гляди за ружьей моей в оба.
Дождись лучше, когда стемнеет. Видишь, солнце уже низко.
Не беспокойся, я знаю, как делать. Посмотрю и, бог даст, вернусь.
А вдруг не даст?
Не трусь, земляк.
С этими словами мавр берет в одну руку мачете, в другуюгранату и ползком скрывается в кустах. Горгель с интересом провожает его глазами, держит маузер наготове, чтобы в случае чего прикрыть его огнем. Но стрельба стихла, склон опустелреспубликанцы отступили в сосняк.
А этот сукин сын где? раздается за спиной голос сержанта.
Пошел взглянуть на трупы красных, не оборачиваясь, отвечает Горгель.
До чего ж эти арабы охочи до добычи А этотособенно.
Вы его знаете?
Конечно знаю. Капрал Селиман из моего взвода. Вечно ему неймется.
Через десять минут мавр возвращаетсятакже ползком. Улыбаясь от уха до уха, он с торжеством показывает Горгелю трофеизолотые кольцо и два окровавленных зуба, наручные часы, два бумажника с республиканскими песетами, два патронташа, банку консервированного тунца в масле и почти полную, хоть и мятую пачку «Голуаз».
Купи вот французские сигареты, земляк, говорит он, протягивая одну Горгелю. Дрянные, дешевые. За пять песет всего.
Пато Монсон, сгибаясь под тяжестью ящика с катушкой, входит в смолистый полумрак сосновой рощи, меж тем как две ее напарницы с полевыми телефонами прокладывают по земле провод. Мы словно пауки, думает она, вытягивающие из своего нутра нити паутины. Выше по склону, скрытому за деревьями, на высоте под названием «Лола», уже не слышно стрельбы и разрывов гранат. Безмолвие было бы совсем полным, если бы из Кастельетса не доносился отдаленный шум боя.
Вроде бы выбили их, говорит Валенсианка, заваливая провод камнями и ветками.
Нет, не похоже, отвечает Марго, работающая рядом с ней. Погляди-ка на этих.
И показывает на бойцов 4-го батальона, вразброд шагающих меж сосен, они мало похожи на победителей. Кое у кого на шеекрасно-черные косынки Федерации анархистов Испании. Лица у всех мокры от пота, одежда выпачкана землей. Идут они медленно, едва переставляя ноги, как после сверхчеловеческих усилий, и будто сами не знают куда. Идут вроде бы вместе, но держатся отчужденно, не разговаривают друг с другом, и вид у них отсутствующий. Они опускаются, а вернее, падают куда попало на землю, неверными пальцами сворачивают самокрутки, кладут головы на корни деревьев или на свои вещмешки, закрывают глаза, как будто хотят заснуть.
Этолицо поражения, содрогнувшись, думает Пато. Она видит такое впервые.
Несколько шагов вперед, несколько метров проводаи появляются раненые. Это зрелище еще страшней.
«Господи, помилуй», едва не срывается с уст девушки по старой привычкедает себя знать детство в монастырской школе, но Пато вовремя спохватывается. Одни идут самиеле-еле тащатся, ковыляют, хромают, поддерживая друг друга, других несут на носилках или на одеялах. Свежие раны еще кровоточат, они открыты или наспех перевязаны чем пришлось. Бойцы собираются на прогалине меж сосен, где фельдшер и несколько санитаров сортируют раненыхобходят десяток распростертых на земле тел, то и дело опускаются перед ними на колени.
Вот то одного, то другого поднимают и уносят к реке. Над прогалиной стоит многоголосый стонпротяжный, нескончаемый, замогильный, порой прорезаемый криком боли или предсмертным хрипом.
Пато снимает с себя ящик с катушкой, укрывает его меж двух толстых стволов. Валенсианка и Марго испуганно смотрят на нее. Они тоже явно не ожидали увидеть такое зрелище. Ничего общего с фотографиями из «Мундо графико» или других иллюстрированных журналов. Или с выпусками кинохроники.
Оставайтесь тут, подключите телефон. Пойду поищу кого-нибудь из начальства.
Пато идет навстречу солдатам, спускающимся по склону.
Капитана Баскуньяну не видали? А комиссара Кабреру?
Одни смотрят на нее с любопытством, другиебезразлично. Многие пожимают плечами. Смолистый воздух сосновой рощи теперь пропитан кисловатым едким запахом земли и грязной одежды. Запах страха, крови, блевотины.
Гляди-ка удивленно говорит кто-то. Баба!
Мне вот сейчас не до баб, отвечает ему сосед. Пусть хоть сама Антоньита Коломе сюда заявится.
Еще несколько шагов впереди в выемке скалы, образующей неглубокую пещерку, Пато находит наконец командование батальона. Офицеры сидят на земле перед развернутой картой, и время от времени кто-нибудь показывает на высоту, склон которой начинается невдалеке, меж деревьев. Под стать небритым, закопченным от пороха лицам и одеждагрязная, мятая, рваная: синие комбинезоны, рубашки с засученными рукавами, гражданское платье; на головахфуражки, береты, пилотки.
Пато, приблизившись, вскидывает к виску сжатый кулак:
Салют. Рядовая Монсон из взвода связи.
Все поднимают на нее глаза. Один из командировв синей морской фуражке и с усами, подстриженными а-ля Кларк Гейбл, вздыхает с облегчением, хлопает себя по колену:
Наконец-то! Телефон принесла?
Пато смотрит на красную звезду над тремя «шпалами», вышитыми над левым карманом его выцветшей ковбойки.
Принесли, товарищ капитан. Даже два: одинзапасной.
Молодец!
Какой предпочитаетерусский или немецкий?
Что, можно выбрать? весело спрашивает офицер.
Можно.
В таком случае давай русскийего хвалят.
Пато улыбается:
Значит, «Зарю»?
Красную?
Разумеется. Какую ж еще?
Пато присоединяется к общему смеху. Капитан показывает на своих товарищей:
Меня зовут Баскуньяна. А этокапитан Бош, капитан Контрерас и лейтенант Патиньо.
Девушка снова подносит к виску сжатый кулак:
Очень приятно. А где же ваш комиссар Кабрера?
Улыбки на лицах гаснут; офицеры, внезапно посерьезнев, переглядываются. Командир кривит губы в какой-то двусмысленной гримасе:
Убили комиссара на высотке.
Ой Как жалко-то
Снова быстрый обмен взглядами. Новая гримаса на лице Баскуньяны.
Не всем его жалко, загадочно отвечает он. И с явным усилием поднимается. Ну что, связь-то есть?
Провод проложили, аппаратура наша тут поблизости.
Капитан улыбается. Фуражку он носит набекрень, с особой лихостью сдвинув на правую бровь. На поясе висит пистолет «стар-синдикалист». Баскуньяна хорош собой. Руки у него тонкие, изящные, явно не пролетарские. На видлет тридцати с небольшим. Осунувшееся, утомленное, но привлекательное лицо. Печальные глаза и детская улыбка.
И можем соединиться?
Как только подключим.
Замечательно.
Капитан рассматривает ее с нескрываемым интересом. И, судя по всему, впечатление более чем благоприятное.
Ты останешься при батальоне?
Пока не удостоверюсь, что связь исправна.
Жаль.
В этот миг где-то наверху слышится душераздирающий стонущий звуккак будто исполинским ножом рассекли небосвод. Все, включая Пато и капитана, инстинктивно пригибаются. Еще через мгновение со склона высоты доносится оглушительный грохот. Сквозь ветви сосен виден столб дыма и пыли.
Наши 105-е сработали, говорит кто-то.