Это точно.
Когда курить нечего, война становится уж полным дерьмом.
Когда куришь, в общем, тоже.
Несколько раз неглубоко затянувшись, Панисо снова выглядывает наружу, где время от времени пули вновь начинают щелкать по мостовой и стенам. Двое убитых лежат, как лежали. Спокойно и тихо. Никого на свете нет спокойней убитых.
Кажется, мы с тобой вляпались, говорит он.
Не кажется, а так оно и есть.
Недолгое молчание. Дымок медленно струится из ноздрей подрывника.
Здесь мы к площади не пройдем. Нас всех ухлопают.
Будь уверен.
Да я и так
В тесном пространстве подвала они не одникроме тех двоих, с которыми они ночью взорвали пулеметное гнездо, здесь лежат вповалку еще семеро. Все они, как и Панисо с Ольмосом, из ударной саперной роты Первого батальона, получившего приказ взять городок, выбив оттуда противника. Подрывники соединились с остальными на заре, когда в предрассветных сумерках те выдвинулись в центр Кастельетса. Теперь, когда почти половина городка у них в руках, республиканцы попытались пройти на площадь, где стоят церковь и магистрат, однако дрогнувшие поначалу франкисты то ли опомнились, то ли получили подкрепление. И вцепились мертвой хваткой. А у республиканцев нет уже прежнего пыла, они постепенно теряют боевой задор. Двое убитых на мостовойне единственные потери, и никто не хочет быть следующим.
Слышишь, Хулиан? спрашивает Ольмос.
Панисо прислушивается. Да, в самом деле. К треску выстрелов, хлещущих вдоль улицы, присоединились теперь глухие удары, доносящиеся изнутри дома. От них даже слегка подрагивает стена, к которой он прижимается спиной. Он навостряет уши. Бум! Бум! Размеренный, ритмичный грохот. Бум-бум-бум.
Ольмос глядит на него с тревогой:
Что это?
Кабы я знал
А откуда идет?
Панисо, потушив самокрутку, прячет окурок в жестяную коробочку из-под леденцов от кашля. Потом подхватывает свой автомат и поднимается.
Дай пройти, говорит он своим людям.
Он протискивается между ними, чувствуя, как несет от нихи от него самогозапахом зверинца, и входит. Дому досталось в равной мере и от убегавших франкистов, и от захвативших его республиканцев: слуховое оконце дает достаточно света, чтобы рассмотреть поваленную мебель, обломки посуды, истоптанную одежду на полу. На столе видны остатки вчерашнего ужинагрязные тарелки, перевернутые горшки на плите. В углу, который использовали как отхожее место, смердят экскременты. Лица на пожелтевших, выцветших фотографиях в витых рамках напоминают о безвозвратно минувших временах. В проволочной клеткетрупики двух канареек.
Вон оттуда они доносятся, говорит у него за спиной Ольмос. Из этой спальни.
Панисо, подняв автомат, входит в комнату. В проломе потолка виден кусочек синего неба, голые стропила, поломанная черепица. Удары теперь раздаются из-за перегородки рядом с железной кроватью, покрытой паутиной. От второго удара срывается со стены Сердце Иисусово вместе с большим куском штукатурки.
Ишь, черти говорит Ольмос. Вот здесь и лупят.
Панисо кивает, и оба отступают к двери, куда уже с тревогой заглядывают их товарищи.
Фашисты или наши? спрашивает кто-то.
Кабы я знал повторяет Панисо.
Все берут оружие на изготовку. От второго удара в стене появляется острие кирки. Еще два удараи отверстие расширяется, от третьего выпадают, вздымая пыль, кирпичи, и через пролом солдаты могут видеть, что происходит по ту сторону. Панисо, вскинув автомат, наводит его на дыру.
Кто там? кричит он.
Удары стихают. Панисо продолжает целиться, а Ольмос отцепляет от ремня польскую гранату-лимонку и выдергивает чеку.
Отвечайте, мать вашу! Кто такие?
Мгновение тишинысловно там, за стеной, раздумывают, и вслед за тем слышится:
Республика.
Рожу покажи, только медленно.
В проломе появляются две руки, а следомфуражка с пятиконечной звездой в красном круге и испуганное лицобородатое, широкое, щекастое лицо с разноцветными глазами, принадлежащее политкомиссару Первого батальона Росендо Сеэгину. Следомлицо лейтенанта Гойо, командира саперной роты.
Что ж вы нас так пугаете-то, сволочи? говорит он.
Еще дешево отделались, отвечает Ольмос, вставляя чеку на место.
Начинается выяснение всех обстоятельств. Панисо рассказывает, что франкистский пулемет заставил их залечь, а Гойо и Сеэгинчто, помимо станкового пулемета, по главной улице бьют еще два ручных, а потому им пришлось прорываться через дома, круша перегородки. Иначе было никак не соединиться.
Мы было послали к вам связного, но он вернулся с пулей в ноге, говорит Гойо. Сколько вас тут?
В этом домеодиннадцать. И еще двадцатьв других, позади. На той стороне улицы еще сколько-то из бригады Канселы.
Лейтенант показывает на отверстие в стене:
Остатки моей роты тоже на той стороне А снестись с Канселой можно?
Отчего же нельзя Покричать им, не высовываясь.
Будем кричатьфранкисты услышат, предупреждает Ольмос.
Это верно. Они чуткие, как рыси.
Лейтенант задумывается на мгновение:
Попробуем. Куда идти?
Панисо ведет их в подвал. Лейтенант осторожно высовывает голову наружу, видит двух убитых, слышит выстрел и поспешно прячется.
Противник, объясняет он, укрепился в церкви и вдоль шоссе, которое перетекает в главную улицу и пересекает городок. На нашей сторонешкола и магистрат Ждем тяжелое вооружение: как доставятможно будет атаковать и выбить их. Мы пойдем с 1-й ротой. 2-я и 3-я останутся в резерве.
Чем будем располагать? спрашивает Панисо.
Прибудут четыре пулемета, а у въезда в город, возле Аринеры, поставят 50- и 81-миллиметровые минометы.
Приятно слышать А что насчет артиллерии?
Почти готова к переправе Ну, по крайней мере, мне так сказали.
«Почти»?
Почти.
То есть прибудет с опозданием, правильно я понимаю? Наши батареи давно должны были открыть огонь.
Ну ты сам знаешь, как это бывает и в любом случае мы так близко подобрались с фашистам, что лучше бы нашей артиллерии пока помолчать. Чтоб своих не задеть.
Много предателей у нас развелось, цедит сквозь зубы Ольмос.
Лейтенант прищелкивает языком, краем глаза беспокойно косясь на комиссара.
Брось Это старая песня Что это у нас: чуть чтосразу начинаем предателей выискивать?
Скажешь, нет? А кто нас бросил под Теруэлем?
Ну хватит, Ольмос. Не заводись.
Буду заводиться. Кампесино удрал оттуда, как крыса.
Лейтенант снова взглядывает на комиссара, который так и не открыл рот.
Ну хватит уж, хватит прошлое ворошить Мы уже не в Теруэле, а на Эбро. А проблемы этиобычное дело на войне. Кроме того, франшисты открыли шлюзы, уровень воды повысился, все осложнилось. Едва не сорвало понтонный мостединственный, который мы успели навести.
А танки? осведомляется Панисо.
Планируется перебросить к нам несколько русских Т-26, это отличные машины. Но, разумеется, после того, как мы придумаем способ переправить их на тот берег.
А как на других участках?
Насколько я знаю, неплохо. Кладбищенаше, западная высота скоро тоже будет наша, а восточную атакует 4-й батальон.
В 4-мне солдаты, а никуда не годный сброд, будто сплевывает подрывник. Слабаки.
Не слабей тех, с кем дерутся, отвечает лейтенант.
Об этих там, напротив, так не скажешь, замечает Панисо, показывая на улицу. Шкуру свою задорого продают.
Я говорю о тех, кто сбежал с этой высотки после того, как мы им намылили холку. Отбросы они, и больше ничего. Четвертый справится с ними.
Ну хорошо, а авиация наша где? не унимается Ольмос.
Пока лейтенант раздумывает над ответом, слово берет комиссар Сеэгин.
Прилетит, не сомневайся, трубно провозглашает он. В свое время.
Отрадно слышать, потому что пока над нами кружит только франкистская хреновина.
Комиссар смотрит на него осуждающе. Он явно уязвлен такой бестактностью.
Товарищ, фронт по Эбро занимает полтораста километров. Нельзя быть одновременно всюду.
Ну да. Вечная история.
Ладно, а нам что делать? весело вмешивается Панисо. Будем снова атаковать или тихо посидим?
Комиссар смотрит на лейтенанта Гойо, предоставляя ответ ему. И тот излагает план: после минометного обстрела, который должен будет ослабить сопротивление франкистов, начнется атака на здание, где прежде помещался Профсоюз трудящихся, оно на другой стороне улицы, а оттуда легче будет подобраться к церкви. Атака, добавляет он, взглянув на часы, через час, и саперам в ней отводится важная рольнадо будет взрывать стены, дома и брустверы огневых точек.
Так что готовьте запальные шнуры и тротил. Шуму надо наделать побольше.
Да, вот еще что, торжественным тоном произносит комиссар. То, что он сейчас скажет, не касается Панисо и других товарищей, потому что они люди надежные и заслужили доверие. Однако он, как и другие комиссары, получили строгие инструкции. Армия, стоящая на Эбро, это авангард мирового пролетариата, это армия народа. Против нее сражаются либо наемники капитала, либо те, кого погнали в бой силой. А потому на этот разникаких перебежчиков, никаких дезертиров. Всякое неповиновение и недисциплинированность пресекать. Ине дрогнуть в бою, пусть фашисты дрожат.
Мыреволюционные бойцы и гордимся этим, наставительно изрекает он. Все, кто попытается увильнуть, кто изменит нашему делу, кто струсит, подлежит расстрелу на местедля примера и в назидание, без суда и следствия. И каждому из вас надлежит зорко следить за поведением ваших товарищей.
Лейтенант Гойо, словно ничего не слыша, по-прежнему стоит лицом к улице. Ольмос и Панисо, понимающие друг друга без слов, сообщнически переглядываются. Им ли, закаленным бойцам, прошедшим огонь и воду, побывавшим в стольких боях, робеть перед красной звездочкой на комиссарской фуражке? Тем более что он, по слухам, до 36-го года был семинаристом.
И по совокупности этих причин Панисо позволяет себе кривовато улыбнуться в ответ на его слова.
А расстреливать их придется нам лично или ты этим займешься?
Комиссар, задетый этими словами, вспыхивает. И проглатывает слюну.
Таков приказ. Мыкоммунисты, и я передаю вам волю партии.
Что же, подождем, когда в довесок к этому ты передашь нам копченой колбаски.
И покурить, добавляет Ольмос.
Тут уже лейтенант не выдерживает, поворачивается и, искоса поглядывая на комиссара, говорит подрывникам:
Ладно, к делу Надо бы связаться с бригадой Канселы.
IV
На другом конце площади, под колокольней, Сантьяго Пардейро, жуя ломоть вяленого мяса, привстает на цыпочки и осторожно выглядывает из-за баррикады, возведенной его легионерами в одном из переулков, древняя колымага, укрепленная мешками с землей, балками, шкафами, столами и тюфяками, добытыми в соседних квартирах. Сооружение не слишком прочное и артиллерийского огня не выдержит, но все же под его прикрытием можно будет перебежать в примыкающие к церкви дома, и никого по дороге не подстрелят.
Младшему лейтенанту не дает покоя забота о том, чтобы его люди по-прежнему были рассредоточены вдоль главной улицы и с ними можно было поддерживать связь. Так можно будет координировать огонь, передавать приказы, принимать донесения и обеспечить в случае надобности спокойный отход, где одни будут поддерживать других.
Пардейро знает, что командует профессионалами и хотя бы в этом отношении может не тревожиться, однако всякий бой легко срывается в хаос непредвиденных ситуаций. Он убедился в этом на собственном опыте, когда в мае красные начали контрнаступление на Лериду и тщательно разработанный план рухнул за четверть часа, рота потеряла треть своего состава и всех офицеров, а он, младший лейтенант, получивший тогда боевое крещение, принял на себя командование подразделением, которое сражалось уже не за то, чтобы выйти на обозначенный рубеж, а чтобы отступить в порядке и выжить.
Владимир!
Я, господин младший лейтенант.
Подойди-ка.
Русский, который стоял в ожидании у боковых дверей церкви вместе с горнистом, двумя связными, неотступно, как верные псы, следовавшими за командиром, и вестовым по имени Санчидриан, подходит, чуть пригнувшись, к баррикаде. За спиной у негоавтомат «беретта-18/30».
Слушаю, господин младший лейтенант.
Пардейро обводит взглядом площадь, а потом оценивающе рассматривает колокольню. Пулемет, поставленный там, молчит. Пардейро приказал огня не открывать, покуда на другой стороне улицы красные не зашевелятся всерьез. Надо беречь патроныих не то чтобы в обрез, но и не выше крыши.
Высунься чуть побольше Смотри. Видишь магистрат и школу?
Вижу.
Я по-прежнему считаю, что они пойдут оттуда: смотриоттуда, где площадь сужается и перетекает в улицу. Рядом с галереей.
Владимир в раздумье щурит свои раскосые глаза. Потом молча кивает. Пардейро показывает на примыкающее к церкви здание, где когда-то помещался Профсоюз трудящихся, и по старой памяти, даже когда город освободили, все продолжают называть его так.
Надо бы укрепить его пошли-ка туда еще человек пять, самых надежных.
Будет исполнено.
Сними их оттуда, где народу побольше, чтоб незаметно было, и пусть возьмут один ручной пулемет Они должны во что бы то ни стало поддерживать связь с «Домом Медика»он совсем рядом, и красные могут просочиться.
Сержант четкостроевой устав и легионерское самосознание въелись ему в кровь и плоть: точно так же он вел себя на Балагерском мосту, где людей выкашивал ураганный огонь, подносит руку к пилотке:
Слушаюсь, господин младший лейтенант.
Давай-давай, они попрут с минуты на минуту.
Война, размышляет Пардейро, глядя ему вслед, это прежде всего вопрос арифметики: Господь берет сторону злых, когда их больше, чем добрых. Лейтенант уже потерял троих из тех, с кем входил в Кастельетс, из ста двадцати девяти легионеров и девяти местных активистов Фаланги, добровольно примкнувших к ним. Это произошло около часа назад, когда красные появились возле площади, завязался бой, и пришлось убираться из магистратаединственного здания на другой стороне, занятого его людьми. Красные лезли отовсюду, оборонявшимся пришлось отступать, и троих, замыкавших отход, двух фалангистов и легионераподстрелили на бегу. Сейчас бугорки их неподвижных тел виднеются возле пилона на площади.
За вычетом этих бедолаг, невесело размышляет Пардейро, остается 135 человек. Никак недостаточно, чтобы справиться с тем, что надвигается на них. Тем не менее пулемет на колокольне все же удержал и продолжает удерживать красных, которые, в свою очередь, пытались пересечь площадь. Они тоже наверняка несут потери. Доказательство этомуони пока притихли: время от времени постреливают, однако и носа из укрытий не высовывают.
Пардейро знает, что это ненадолго, скоро опять полезут. Раньше была просто разведка боем, проба сил. Он недавно обошел свои позиции, убедился, что его люди заняли свои места, что два станковых и два ручных пулемета размещены где нужно и сектора обстрела перекрывают друг друга, что солдаты, залегшие за брустверами в подворотнях, в окнах и на балконах по всей трехсотметровой линии обороны, способны оказать сопротивление.
Помимо боеприпасов, его заботит и вода. Солнце печет, зной нарастаетсам лейтенант уже скинул френч, и в таких условиях жажда может стать нестерпимой. Нет пытки жесточе, чем жажда, не говоря уж о том, что нечем будет обрабатывать раны. В боях за Синку он своими глазами видел, как закаленные бойцы буквально распадались на части, оставшись на двое суток без единого глотка воды. И начиналась форменная бойня, когда дрались за колодец, или за оросительную канаву, или за фляги убитых и раненых врагов.
Пардейро то и дело прислушивается к пальбе и взрывам на окраинах Кастельетса, стараясь понять, что это может значить. Особенно ожесточенно громыхает на восточной высоте, а это значит, что майор Индурайнесли он жив, конечно, еще держится, а со стороны западной долетают лишь разрозненные выстрелы. Дурной знак: взяв эту высотку, красные смогут обойти роту по флангу. И в этом случае остается только одноотступить на три улицы, к зданию кооператива, где Пардейро оборудовал запасную позицию.