Николай Михайлович попотчевал высокого гостя чаем, рассказал о научных целях своей экспедиции, попросил помочь нанять лошадей, купить съестное, отвести помещение под временный склад. Неизвестно, удалось ли выдержать дипломатический топ во время беседы, поскольку велась она через двух переводчиков: сначала Абдул Юсупов переводил с русского на тюркский язык, а переводчик хозяинас тюркского на китайский, однако понимание все же было достигнуто.
На следующий день состоялся ответный визит. Русских гостей встречали с военными почестямиустроили три оглушительных взрыва, огласили окрестности музыкой, режущей слух. Ну и в фанзе, конечно, знаменитый китайский чай, который подносил сам амбань.
Простые люди тоже постепенно оттаяли. В городе русских останавливали, угощали абрикосами и всякой снедью, которая под рукой оказывалась. Заметив, что гости приветствуют, прикладывая ладонь к козырьку фуражки, многие стали отвечать таким точно образом, хотя, естественно, и без фуражек, и женщины тоже. Казаки не могли сдержать улыбок, наблюдая женщин, вот так отдававших им честь.
То же самое было и в деревне Полу, что расположилась в предгорье Керийских гор. Сначала при приближении экспедиции жители, запуганные умышленно распространяемыми слухами о грабежах и всевозможных насилиях, чинимых русскими, попрятали женщин и все самое ценное в горах, а потом, увидев искреннее расположение гостей, преобразились и стали приветливыми. Трудно же преодолевать недоверие и подозрительность
Отсюда, из Полу, Пржевальский рассчитывал отыскать дорогу в Тибет. Местные жители, с которыми путешественники успели уже подружиться, рассказали, что если идти вверх по ущелью, в Тибет пройти можно. Дорога эта, однако, очень трудная. Когда-то ею ходили золотоискатели, да и сами тибетцы спускались по пей, возя на продажу лекарства. А потом тропа была заброшена, ее давно завалили камни, и теперь пройти скорее всего невозможно.
Вместе с двумя казаками Пржевальский пошел на разведку. С великим трудом преодолев верст двенадцать, не более, перебрались они через горную речушку, то вброд, а то по камням, и здесь, в пустынном ущелье, где и лошадей накормить было печем, заночевали. На другой день попытались пройти дальше немного, наткнулись на остатки моста над глубоким обрывом, и Пржевальский, трезво оцепив обстановку, понял: даже если до этого места караван и сможет добраться, то дальше уже ни за что не пройти.
Пришлось возвращаться, так и не найдя дороги после этой трудной разведки
Оставалась еще одна возможностьдвинуться к западу вдоль подножия снежных гор и поискать другую дорогу.
Пошли дожди. Одежда на путниках не просыхала, набрякшие влагой тюки сделались непомерно тяжелыми, и лошади уже с трудом их несли. От непрестанно при бывающей воды речки, большие и маленькие, вздулись и стали для путешественников трудным препятствием.
Труднее всего приходилось в ущельях. Некоторые на них достигали глубины в триста и более метровой их отвесные склоны были совершенно неприступны. На дне ущелий неслись стремительные мутные потоки, скрывая скользкие камни, делавшие переправу опасной. Иногда даже и при не слишком сильном дожде сверху, с гор, приходил высокий грохочущий вал воды, бешено несущийся, перетирающий в прах мелкие камни и легко смывающий огромные валуны. Жуткая, внушающая трепет картина открывалась тогда глазам путешественников
Пржевальский был мрачен, говорил неохотно, отдавая лишь самые необходимые приказания. Полная неясность впереди и такое же полное отсутствие на этом пути хотя бы ничтожной научной добычи, по которой можно было бы составить описание края. Птицы попадались редко, к тому же они в это время линяли и не годились для чучел, Животных вообще никаких не было видно, а растения, несмотря на лучшую для их цветения пору, встречали лишь изредка. Даже и глазомерную съемку было делать немыслимо трудно: ветры наносили из пустыни густую, постоянно висящую завесу пыли, а высокие горы хребта скрывались за плотными тучами. Едва только возникал в тучах просвет, Пржевальский спешил засечь нужные вершины и ждать нового оконца в небе, чтобы продолжить и завершить наблюдения.
Как же надоели эти нудные затяжные дожди Никакого спасения от них и никакой надежды, что они когда-нибудь кончатся
День за днем продвигался вперед караван. Медленно переставляя ноги, тащились верблюды, усталые лошади шли, понурив головы, и только люди, преодолевая усталость, скопившуюся за два с половиной года, держались бодро. Что угодно вынесет русский человек и к чему угодно привыкнет Вот и песня лихая уж грянула
Все ближе и ближе ведет дорога к России.
Неподалеку от оазиса Сампула, цветущего и самого обширного из всех, что путешественники встречали до этого, случилась одна неприятная история, в которой никто из них повинен не был, но которая оставила в душе Николая Михайловича крайне неприятный осадок.
Началось все вполне безобидно и даже интересно. По пути к оазису в одном из селений жили люди, сильно отличавшиеся от местных народовблондины и рыжеволосые. Николаю Михайловичу захотелось поближе познакомиться с этой этнографической загадкой, и он решил заглянуть в селение. В провожатые вызвался сам какимправитель Сампула.
Сначала он повел караван по дороге, но вскоре круто свернул и пошел напрямик через поля, засеянные кукурузой, клевером и хлебами. Потом хаким уехал вперед, а вместо себя оставил другого человека, который продолжал вести караван по полям. Пржевальский оглянулся и ужаснулся: позади тянулась широкая полоса истоптанного хлеба Сразу же мелькнула мысль: «По полям провели преднамеренно, чтобы вызвать возмущение местных людей!» Но сворачивать уже было некуда
Пржевальский остановился, допросил проводника, и тот сразу сознался, что действовал по приказанию хакима, а тот, в свою очередь, по указанию богдоханских властей. Понимали прекрасно: ничем сильнее не оскорбить землепашца, если растоптать в прах его труд Кажется, никогда Пржевальский не приходил в такую ярость, какая захлестнула его в этот день.
Дурная, всегда нелепая слава благодаря огромным усилиям богдоханских чиновников бежала впереди экспедиции. Людям говорили, что в ящиках, которые везут с собой русские, замурованные в особые яйца, сидят солдаты. Уверяли, что за ними нужен постоянный присмотр, иначе они незаметно посадят необыкновенно быстро растущую иву и всю землю, которую она затенит ветвями, объявят своей собственностью.
Уж и смеяться устали от подобного вздора, а только разводили руками
Любая, даже и самая длинная дорога имеет начало и имеет конец. Начало их дороги скрывается за далью двух с лишним лет, а конец уже виден: все ближе и ближе Тянь-Шань, а там недалека и граница. Последние оазисы, последние жаркие пустыни проходят путники. Сколько таких непроходимых пустынь, сколько неприступных гор осталось у них позади
Вот и желанные горы, вот они проходят через последний перевал в путешествии. Еще несколько шагови граница. Залпом из ружей они приветствуют свое возвращение.
В тот же день Пржевальский зачитал прощальный приказ. По правде сказать, на приказ это было очень мало похоже
«Мы пускались в глубь азиатских пустынь, имея с собой лишь одного союзникаотвагу; все остальное стояло против нас: и природа и люди. Вспомнитемы ходили то по сыпучим пескам Алашаня и Тарима, то по болотам Цайдама и Тибета, то по громадным горным хребтам, перевалы через которые лежат на заоблачной высоте. Мы жили два года как дикари, под открытым небом, в палатках или юртах, и переносили то 40-градусные морозы, то еще большие жары, то ужасные бури пустыни. Но ни трудности дикой природы пустыни, ни препоны ничто не могло остановить нас. Мы выполнили свою задачу до концапрошли и исследовали те местности Центральной Азии, в большей части которых еще не ступала нога европейца. Честь и слава вам, товарищи! О ваших подвигах я поведаю всему свету. Теперь же обнимаю каждого из вас и благодарю за службу верную от имени науки, которой мы служили, и от имени родины, которую мы прославили»
Потом был утопающий в зелени Каракольгород, где завершилась эта его дорога и где ровно через три года он закончит свой путь по земле.
Перед самым Караколем навстречу экспедиции вышло много народуофицеры, чиновники, набились, кто смог, в палатку Пржевальского, пили шампанское, произносили пышные тосты, и только вот в эти минуты он по-настоящему прочувствовал, что возвратился.
Странноон все не мог привыкнуть, но первая радость от возвращения, встреч быстро ушла. Осталось такое ощущение, будто с окончанием путешествия расстался с чем-то бесконечно дорогим для него. Он знал, что терял: ту странническую жизнь, без которой совершенно не представлял своего дальнейшего существования. Бог знает когда теперь доведется увидеть эти ненавистные и уже снова желанные пустыни, вдохнуть чистый ледяной воздух гор Надолго теперь со всем этим прощаться приходится. Если только не навсегда
Он испытывал острую боль, когда думал об этом.
И еще одна нелегкая мысль возникла в тот деньсамый первый день на родной земле: как ни бодрись, а годы идут, и мы с ними не молодеем. Не за горами Тибетскими тот день, когда не под силу станут тяготы трудных дорог и тогдахочешь не хочешьпридется на вечные времена с такой жизнью проститься. Странно вот толькоотчего же в самый первый радостный день об этом думается
Во второй половине января восемьдесят пятого года его встречает уже Петербург. А в конце этого месяца Николая Михайловича производят в генерал-майоры и назначают членом военно-ученого комитета. Почетные избрания и всевозможные награждения следуют одно за другим. Пржевальский их принимает, но не забывает и о товарищах, разделивших с ним тяготы путешествия: кого сам повышает в чине, была у него такая возможность, за кого-то хлопочет. Он добился, чтобы каждый из участников экспедиции получил по обещанному военному ордену и в придачу денежную награду. Никого не забыл, обо всех позаботился.
О ближайших помощниках беспокоился по-отечески: Всеволода Роборовского решил пустить но своим стонам и засадил готовиться в Академию генерального штаба, а юного Петю Козлова послал учиться в юнкерское училище. Сам же, прихватив с собою полюбившегося особо Пантелея Телешова, поспешил в Слободу. Ну его, Петербург этот На грош дела, на рубль суматохи.
В Слободе, посетив самые любимые места и вволю поохотившись вдвоем с Пантелеем, затворился в избушке и начал писать книгу о проделанном путешествии. День за днем, верста за верстой всплывали в его памяти, поднимаясь со страниц дневника.
Подвел итоги: путь за два года пройден огромный7815 километров по большей части вообще безо всяких дорог. На северной окраине Тибета открыта горная страна с могучими хребтами. Целый ряд из них, а также и несколько вершин названы русскими именами. Исследованы истоки Желтой реки, открыты и описаны большие озераРусское и Экспедиция. В коллекциях собраны новые виды птиц, пресмыкающихся, млекопитающих, выловлены новые виды рыб, найдены и положены в гербарий новые виды растений.
Вот ведь сколько удалось сделать всего! Никто из путешественников не мог сделать столько, даже и кумиры его юностивеликие Генри Стэнли и Давид Ливингстон.
Нет Пржевальскому равных. Он и отважный путешественник, и географ, и зоолог, и ботаник. Как-то после одной из первых экспедиций Николая Михайловича упрекнули в том, что он мало внимания уделял геологии пройденных стран. Пржевальский собрался тут же ликвидировать этот пробел. Неважно, что слава уже пришла, неважно, что он был широко известен и в научных кругах, а явился к крупнейшему русскому геологу Ивану Васильевичу Мушкетову и попросился в ученики. Тот хотя и удивился немногоПржевальский ведь все-таки, ио, конечно же, не отказал. И знаменитый путешественник прилежно, как усердный гимназист, занимался с учителем, пренебрегая тем обстоятельством, что был на одиннадцать лет старше учителя.
Работа над книгой шла хорошопредыдущие книги обогатили солидным опытом, и, кажется, у него были все основания, чтобы чувствовать себя умиротворенным, довольным. А ему было тоскливо. Дома ночевал в это время редковсе пропадал с Телешовым в лесах, возвращался, снова замыкался над книгой в избушке и как-то признался: «Простор в пустыневот о чем я день и ночь мечтаю». И грусть, почти постоянную грусть при этом испытывал
Здоровье Николая Михайловича расстроилось как-то: он отяжелел, располнел, стали болеть ноги. Профессор Остроумов уверял: «Не беспокойтесь, ваш организм работает отлично», но сам-то он чувствовалкакое уж там отлично В письме Козлову, соскучившись, написал: «Твоя весна еще впереди, а для меня уже близится осень»
Однако осень еще не зима. Он задумал новое путешествие в Центральную Азию и стал энергично готовиться. Другу своему Фатееву пообещал в письме: «Головой ручаюсь, что буду в Лхасе».
План у него был такой. Весной и летом восемьдесят девятого года Николай Михайлович собирался исследовать северо-западный Тибет, а с наступлением осени пойти в Лхасу, по возможности основательней с ней ознакомиться и двинуться дальшев провинцию Кам, что лежит в восточном Тибете. На все это он рассчитывал потратить два года.
Экспедиционный отряд на этот раз оказался самым большим: двадцать семь человек. И денег на путешествие было отпущено достаточно много. Можно отправляться в дорогу.
Пржевальский весь в хлопотах, сборах. Только одно сейчас глубоко огорчает, просто выбивает его из колеи: болезнь Макарьевны.
Осень 1888 года. Последняя
В Петербурге он задержался немного. Его столичная квартира быстро заполнялась ящиками с инструментами, оружием, книгами. Лопаты, кирки, веревки, посудавсе тщательно упаковывалось для дальней дороги. Николай Михайлович следил за сборами сам, внимательно осматривая и проверяя каждую вещь. Сейчас недоглядишь, потом уже поздно будет.
Восемнадцатого августа на Николаевском, ныне Московском вокзале собралось столько народу, что протолкаться к перрону было трудной задачей. Возле вагона, рядом с которым стояли Пржевальский и вместе с ним Роборовский с Козловым, а чуть сзади и Телешов, то и дело сверкали вспышки магниярепортеры спешили запечатлеть момент расставания.
Последние объятия, рукопожатия. Ударил колокол. Поезд тронулся. Роборовский, стоявший возле окна рядом с Николаем Михайловичем, взглянул ему в лицо и увидел в глазах его слезы. Тот смутился, сказал, оправдываясь: «Что же! Если вернемся, то снова увидимся со всеми. А если не вернемся, то все-таки умереть за такое славное дело лучше, чем дома. Теперь мы вооружены прекрасно, и жизнь наша дешево не достанется»
В Москве его догнала телеграмма от управляющего Денисова, который сообщал о смерти Макарьевны. Хоть и ждал этой вести, а все равно горе тяжелой волной захлестнуло его. Хотел было тут же вернутьсяеще можно успеть на похороны, но сумел себя удержать. Отправил письмо Денисову: «тяжело, очень тяжело Ведь я любил Макарьевну как мать родную Тем дороже для меня была старуха, что и она любила меня искренно Прощай, прощай, дорогая! так и скажите от меня на могиле.
Оставьте для меня чашку и блюдце, из которых Макарьевна пила чай, и еще что-нибудь из ее вещей на память. Книгу, посланную Макарьевне, положите в мою библиотеку»
И еще наказывал раздать самым бедным крестьянам сто рублей. Пусть помянут ее светлую память
Из Москвы выехали двадцать четвертого августа. Николай Михайлович как будто оживился немного, обронил: «Опять впереди свобода и дело по душе Но для успеха его необходимо прежнее счастье, которое да не отвернется ныне от меня» Роборовский с Козловым видели: вроде бы отходит мало-помалу Пржевальский
В Нижнем Новгороде перебрались они на пароход «Фельдмаршал Суворов» и под басовитый прощальный гудок отправились вниз по Волге. Время в эти дни плавания текло неспешно, как речная вода, погода держалась отменная, и Николай Михайлович вместе с Роборовским и Козловым подолгу оставались на палубе, сидя на белых плетеных стульях, глядя на плавно отходящие за корму берега и ведя негромкие разговоры об Азии. Иногда же они перекидывались мыслями в Слободу и тогда непременно вспоминали Макарьевну, умолкали и погружались в молчание.
Отчего-то Пржевальский снова заговорил о том, что и ему недолго жить осталось. Однажды вечером попросил Козлова: «Дай-ка мне свою руку, я посмотрю на ней линии. Ты ведь знаешь, что мне нагадалимоя жизнь коротка, а твоя Твоя длиннее моей Завидую я твоей молодости А что, если меня не станет, пойдешь ли ты с кем-нибудь или нет?»
Козлов, не зная, как ответить ему, промолчал. Николай Михайлович сам ответил: «Искреннего друга трудно найти, а без искреннего друга не надо пускаться А я, увидишь, долго не проживу, а уж если умирать, то я желал бы не дома, а где-нибудь в путешествии, в горах или на берегу большого озера»
Видно, ощущал он в себе что-то неладное, если часто думал об этом
После парохода путешественники снова пересели на поезд и покатили по недавно построенной Закаспийской железной дороге. Пржевальский как ребенок удивляется и радуется этому чуду: сидишь в вагоне на мягком диване, а мимо проносятся сыпучие пески, пустыня Будто бы и не с тобой происходит все это.
В Самарканде их уже ждал Н. И. Толпыгосводный брат Николая Михайловича, который и разместил всех в своем доме. Дом стоял в саду, среди абрикосовых деревьев, в тени, и дышалось в нем, несмотря на жару, легко и свободно. Пржевальский чувствовал себя здесь хорошо, с удовольствием ел свежие фрукты, о деле не забывал и готовил экспедицию к следующей части пути.
В Пишпеке остановились на несколько дней, Пржевальский съездил в Верный, чтобы забрать китайское серебро, без которого в предстоящем путешествии не обойтись, и на обратном пути, уже неподалеку от Пишпека, увидел в камышах тьму фазанов и решил поохотиться. Не смог устоять. А лучше бы он их не видел, этих фазанов
На следующий день поутру вдвоем с Роборовским пошли они на охоту. Настрелялись вволю, наохотились до устали по камышам. День стоял жаркий, и Пржевальский, утоляя сильную жажду, несколько раз пил сырую воду. Роборовский не видел этого, а то бы, конечно, не позволил ему: ведь сам же многократно наказывал сырой воды не пить никогда. А тут пил и потом признался. Вдобавок ко всему им сказали, что как раз но тем местам прошел тиф. Роборовский с Козловым ужаснулись, когда узнали об этом
Десятого октября Пржевальский был уже в Караколе, откуда и должно было начаться путешествие. В городе останавливаться он не захотел, а разбил лагерь поближе к ущелью, рассчитывая, пока суд да дело, в горах на коз поохотиться. Николай Михайлович уже и первый приказ успел отдать, где распределил обязанности, расписал, кто за что отвечает. Были в нем и такие слова: «Итак, начинается наше путешествие! Дело это будет трудное, зато и славное. Теперь мы на виду не только всей России, по даже целого света. Покажем же себя достойными такой завидной участи и сослужим для науки службу молодецкую»
Утром другого дня ом выглядел уже нездоровым, сказал, что чувствует себя неважно, а это уже многое значило, доктора привезти не разрешил. Отмахнулся: «Не в первый раз это. Пройдет»
Весь этот день оставался в юрте, измерял себе температуру, пульс, и видно было, что делается ему все хуже и хуже. Однако после беспокойной ночи Николай Михайлович почувствовал некоторое облегчение и даже вышел из юрты. Вдалеке, шагах в трехстах от лагеря, сидел бурый гриф, и Пржевальский, приложившись к винтовке, с одного выстрела снял его, Все, кто видел это, ахнули от удивления, а Николай Михайлович, улыбнувшись, сказал: «Вот для меня лучшее лекарство!»
Если бы так
Врача привезли, только когда ему совсем сделалось плохо. Едва увидев больного, доктор И. И. Крыжановский понял: брюшной тиф. Пржевальский не удивился, он и сам уже знал, чем заболел. Пыльцов тоже тифом болел, да еще в Алашапской пустынеи ничего, обошлось. Пыльцов, правда, был совсем молод тогда
Лекарство, оставленное доктором, помогло как будто. Пржевальский кутался в меховую одежду, но все равно зяб, поскольку в юрте было холодно, а топить не разрешал из-за того, что от огня и дыма делалось больно глазам.
Аппетит у него совершенно пропал, и он только пил чай с сушеной клюквой.
Рано утром восемнадцатого открылось сильное кровотечение, и доктор, выждав, когда больному станет полегче, на тарантасе перевез его в заранее приготовленный домтщательно вымытый и вычищенный барак каракольского лазарета. Просторное, чистое помещение-Николаю Михайловичу поправилось, да и рядом было удобное место, чтобы поставить юрты для спутников.
Снова началось обильное кровотечение из носа, температура поднялась до сорока с половиной градусов. «Сколько?»спросил Пржевальский. Ему ответили: «Почти тридцать девять».
Скоро он начал бредить, говорил непонятное что-то о пустынях, о горах, о птицах, а когда возвращался в сознание, говорил о скорой своей смертиспокойно, не сомневаясь уже. Увидев слезы на глазах у Роборовского и Козлова, произнес негромко: «Эх, вы бабы» Потом сказал: «Похороните меня на Иссык-Куле, на красивом берегу. Надпись где лайте простую: «Путешественник Пржевальский».
Свою любимую винтовку Ланкастера завещал Роборовскому, ружье ПёрдеКозлову. Распорядился о Слободе, оставлял ее брату Владимиру.
Не доведется ему еще раз увидеть могилу матушки и из чашки Макарьевны попить чаю не до ведется
После томительного для всех молчания спросил: «Скажите, доктор, долго ли я проживу? Вы меня не испугаете, если скажете правду: смерти я не боюсь нисколько. Я должен еще многое передать своим спутникам».
Доктор сказал ему то, что обычно в таких случаях говорит все доктора.
Двадцатого октября в восемь утра ему стало особенно плохо. Он бредил, закрывал рукою лицо. Подошедшему ближе Козлову показалось, что Николай Михайлович плачет
Потом он открыл глаза, попросил поднять. Но стоял минуту, поддерживаемый друзьями, посмотрел вокруг, словно бы желая проститься, и сказал: «Ну теперь я лягу»
Лицо и руки начали быстро желтеть, он задыхался Несколько судорожных, учащенных вдохов и выдохов
И все. Жизнь ушла.
Его похоронили, как он просил, на высоком обрывистом берегу Иссык-Куля. Два дня долбили солдаты каменистый грунт для могилы. И вот последний его путь, последняя дорога на пушечном лафете. Кажется, все население города вышло его провожать
Орудийные и ружейные залпы тугой волной прокатились над горами и озером.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Всеволод Иванович Роборовский и Петр Кузьмич Козлов, ученики и друзья Пржевальского, продолжили его дело.
Через пять лет после смерти Николая Михайловича Роборовский возглавил новую экспедицию в Центральную Азию и взял Козлова помощником. Им тоже удалось проникнуть в такие области Тибета, где европейцы еще не бывали, и сделать много открытий.
Судьба Роборовского сложилась похожей на судьбу Николая Михайловича: он тяжело заболел в экспедиции и целых пятнадцать летдо конца жизни был прикован к постели
Козлов прожил гораздо дольше. Он сумел пройти в юго-восточный Тибет, где так хотелось побывать Пржевальскому, и обнаружил там новые виды животныхмедведей, леопардов, антилоп, обезьян. Это путешествие сразу же сделало имя Козлова широко известным в Европе.
Во время своей пятой экспедиции он нашел давно потерянный город Хара-Хотостолицу царства Си-Сяи сделал в нем бесконечное количество интереснейших находок. Открытие и исследование этого города произвело настоящую сенсацию в науке.
Последнее путешествиепо Монголия и ТибетуКозлов совершил в шестьдесят лет, уже в 1923 году.
По-разному отмерила судьба Пржевальскому и его ближайшим ученикам и друзьям, по в одном все-таки сделала их жизни похожими: все они до последнего дыхания отданы служению науке, Родине.
..
FB2mefysto, 2022
О серии
«Пионерзначит первый»серия биографических книг для детей среднего и старшего возраста, выпускавшихся издательством «Молодая гвардия», «младший брат» молодогвардейской серии «Жизнь замечательных людей».
С 1967 по 1987 год вышло 92 выпуска (в том числе два выпуска с номером 55). В том числе дважды о К. Марксе, В. И. Ленине, А. П. Гайдаре, Авиценне, Ю. А. Гагарине, С. П. Королеве, И. П. Павлове, жёнах декабристов. Первая книга появилась к 50-летию Советской властисборник «Товарищ Ленин» (повторно издан в 1976 году), последняяо вожде немецкого пролетариата, выдающемся деятеле международного рабочего движения Тельмане (И. Минутко, Э. Шарапов«Рот фронт!») увидела свет в 1987 году.
Книги выходили стандартным тиражом (100 тысяч экземпляров) в однотипном оформлении. Серийный знаккорабль с наполненными ветром парусами на стилизованной под морские волны надписи «Пионерзначит первый». Под знаком на авантитуледевиз серии:
«О тех, кто первым ступил на неизведанные земли,
О мужественных людяхреволюционерах,
Кто в мир пришёл, чтобы сделать его лучше,
О тех, кто проторил пути в науке и искусстве,
Кто с детства был настойчивым в стремленьях
И беззаветно к цели шёл своей».
Всего в серии появилось 92 биографии совокупным тиражом более 9 миллионов экземпляров.
Примечания
1
Ныне Улан-Батор.
2
Теперь город Фрунзе.
3
Ныне Алма-Ата.
4
Город Пржевальск.